paranot : Юстас – Алексу (ночь перед новым пальтом). Конкурз

Сева Владимиров, сорокапятилетний забайкальский ариец, внедренный двенадцать лет тому назад к группенфюреру Шелленбергу, в ночь под 23 февраля не ложился спать. Дождавшись, когда шеф уехал на совещание к Гиммлеру, он достал из хозяйского сейфа пузырёк «Хеннеси», американскую ручку с раздевающейся Евой Браун и, разложив перед собой бумаги, стал составлять шыфрофку. Прежде чем поставить первую цифру, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на портрет Фюрера, по обе стороны которого тянулись полки с порнофильмами, и прерывисто вздохнул.

«Дорогой Алекс! - шыфровал он. - Поздравляю с Днем Красной Армии и желаю тебе всего от товарища Верховного…»

Сева Штирлиц перевёл глаза на тёмное окно, за котором мелькали лучи прожекторов ПВО, и живо вообразил себе товарища Алекса, служащего любимой Советской Родине. Молодцеватый, необыкновенно отчаянный человек лет 38-ти, с вечно загадочным лицом и пустыми глазами. Днём он дремлет на совещаниях в Ставке, ночью же, окутанный клубами беломорского дыма, стучит в свою черепушку, выбивая ответы на вражеские происки.
Теперь, наверно, Алекс тоже смотрит в окно, щурит глаза на памятник Эдмундычу, мысленно прося прощения у Льва Давидовича…

Штирлиц вздохнул, покрутил ручкой, раздевая-одевая Еву и продолжал шыфровать:

«А вчерась мне была выволочка. Мюллер, фашист, заволок меня в гестаповский застенок, только за то, что в гандоне, выпавшем из арестованной Катьки обнаружили мой эякулят. Холтофф притащил Катьку и ейной мордой начал меня в харю тыкать. Мюллер визжал, что меня к ней для вербовки приставили, а мне, мол чистота расы похуй, и что РСХА не публичный дом. Еле отбрехался, что мол, лучший способ расположить к себе врага – как следует его отодрать. После чего Мюллер странно осекся и по-быстрой съебался, вспомнив какие-то дела. Но все равно чета совсем сцыкотно стало. Чую близость провала...
А еды нету никакой. Утром дают гавенный кофий, в обед ворую у Шелленберга американскую тушенку и к вечеру тоже кофий, а чтоб чаю или щей, то группенфюреры сами трескают.
А спать мне велят в машине, а когда ребятёнок Катькин плачет, я вовсе не сплю, а качаю люльку.
Милый Алекс, сделай бож... большевистцкую милость, возьми меня отсюда домой, нету никакой моей возможности... А уж без водки…»

Штирлиц наебнул стакан «Хеннеси» покривил рот, потёр лайковой перчаткой глаза и всхлипнул.

«А Берлин город большой, - продолжал он, - дома всё немецкие и «мерсов» много, и собаки на мотоциклах ездют. Со звездой тут ребята не ходят и «Интернационал» петь не разрешают…
Зато вдов дохуя. У нас тут одного унтер-офицера шоферюгу давеча в гестапо до смерти запытали, так я ево свежеиспеченную вдовушку - прям в лифте… Охуевшая совсем – Лермонтов, Лермонтов - мне орала, думал, песдец - чота пронюхала. Пришлось с ней до Шпрее прогуляться…
Милый Алекс, а когда в Кремле будет банкет в честь 23-го, возьми мне серебряную пулю и в зелёный сундучок спрячь. Попроси у товарища Верховного, скажи, для Гитлера».

Сева судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Мимо Управления медленно проплыла машина партайгеноссе.

« Да, я чо пишу-то - задание твое выполнил! Передай товарищу Верховному, что Борман готов затереть за золото партии. В смысле НСДАП.
Извини, что выхожу на связь с задержкой – с Катькой-то вон какая хуйня получилась, а сам я до сегодняшнего дня нихуя не мог придумать - ладно , Холтофф подсобил…»

Штирлиц допил из горла остатки коньяка и смачно харкнул на портрет Фюрера.

«Милый Алекс, Хрис… Памятью товарища Ленина тебя молю, возьми меня отседа. Нет мне походу вариантов выкрутитца. Пропащая моя жизнь, хоть и на благо Родины. А то замочат меня, как Рихарда на прошлые Октябрьские…
Остаюсь твой Юстас».

Сева тщательно проверил столбики цифр, свернул вчетверо исписанный лист и вложил внутрь последнюю тысчную купюру. Подрочил на голую Еву из шелленберговой ручки. Подумав немного, опять «одел» Еву и написал сбивающий с толку адрес:

На деревню Ал… зачеркнул - дедушке.

Потом почесался, подумал и прибавил: «Paul fon Anatol». Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел фуражку и, не набрасывая на себя до стыда потертого кожана, прямо в кителе выбежал на улицу...

Холтофф, которого он долго пиздил бутылкой накануне, сознался ему, что шыфровки запускаются в спецыальные ящики - рации, а из ящиков развозятся по всей земле на коротких волнах пьяными радистами. Штандартенфюрер добежал до ближайшего танка и сунул драгоценную шыфровку в смотровую щель...

Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал в своем «Хорьхе»... Ему снилась печка. На печи сидит Павел Анатольевич Судоплатов, свесив босые ноги, и читает шыфрофку Лаврентию Павловичу... Около печи ходит товарищ Сталин и пыхтит трубкой, довольно усмехаясь в усы...

Через пятнадцать минут…