Ruzhena : Сакура, сакура...

Сакура, сакура!
В легкой дымке мартовское небо,
И лепески летят, и аромат вокруг.
Любимый, это пахнет само небо!
Пойдем, посмотрим!

Тролейбус остановился прямо возле кучи полурастаявшей снежной каши. Альбина, выходя, осторожно ступила, чтобы не забрызгать пальто и направилась через базарчик, не особо спеша. Смеркалось. Альбина уже прошла мимо палаток с одеждой, как вдруг у самых ворот услышала щебетание соловья. Удивилась. Оглянулась. В конце торгового ряда примостился раскладной столик, освещенный белым люминесцентным фонарем. Подошла ближе. Столик был заставлен ящичками с кассетами, посредине – пузатый магнитофон и табличка «Природа и музыка». Соловей щебетал из небольших колонок. Симпатичный худощавый парень с аскетическим лицом и кудрями до плеч что-то записывал в блокнот и только кивнул Альбине, – выбирайте. На шее у него, поверх ворота стеганой курки, висели здоровенные наушники.

Альбина нагнулась к кассетам. Чего здесь только не было! Классика, этно, электронная музыка, псалмы, и еще кто знает сколько всего, что бог знает, как и называется. Жаль, денег в обрез. Ну ничего, она завтра придет, с деньгами...

«Ом, шанти!» – привычно мелькнуло в голове, потому что опять почувствовала нежелательные эмоции. «Да-да, Учитель, ом шанти, да будет мир, да будет покой.» – «Даже когда видишь красивые вещи, не взбаламучивай воду на озере своего духа.» – «Да-да, Учитель, я буду спокойна, как зеркальное озеро»...

Продавец спрятал блокнот и привычно улыбнулся ей:

– Вам что-то порекомендовать? Выбирайте, прошу! – широким жестом показал на кассеты, –Прекрасное качество, сами записываем. Ассортимент, как видите, редчайший.

– А это что? – Альбина небрежно ткнула в первое попавшееся название.

– Традиционная японская музыка, – и уже вынул из коробки, подал ей в руки, – народные инструменты, вокал.

На этикетке была нарисована ветка цветущей сакуры над водой. А на ветке соловей: у-ути! у-ути! у-ути! ти-ти-ти-тёп-тёп-тёп-тр-р-р-р-р-р! (Ом, шанти!) Альбина уже поняла, что никуда не уйдет без этой кассеты, но все стояла и смотрела. Торговец уже начал было снимать наушники, чтобы дать прослушать, но Альбина спросила:

– И сколько вы за нее хотите?

– Три пятьдесят.

Альбина, уже не колеблясь, достала кошелек. В отделении для фото мелькнул портретик Учителя Мории. Торговец помрачнел.

– Может, что-то другое посмотрите?

– Зачем???

Торговец сунул руку за воротник, вытянул медальон на цепочке и показал с оглядкой точно такой же портретик. Альбина умилилась:

– Как, вы тоже?..

– Тоже, – кивнул, пряча медальон, – именно поэтому я вам, как человеку духовно развитому, и не советую.

– И что плохого в такой красоте? – кивнула на этикетку.

– Эта музыка стимулирует низшие эмоции.

Альбина снисходительно улыбнулась, молча положила на столик три гривны с копейками, взяла кассету и пошла дальше. Торговец только плечами пожал.

Альбина тронула кнопку звонка. Консьержка Люся выглянула в окошко рядом с дверью и нажала на рычаг. Дверь открылась. Альбина зашла в необычно чистенькое парадное, где упоительно пахло свежей краской и линолеумом. Люся сидела в каптёрке на драном диване, словно золотая рыбка на пол-аквариума и вязала второй носок в психоделические полоски, первый уже лежал на столе рядом с кучей подсолнечной лузги.

– Шо так поздно?.. На роботу?

– Нет, за деньгами – Альбина присела на краешек дивана, – Пришлось звонить по телефону, напоминать, что уже третье декабря... Он дома?

– Вдома, та нэ сам, людэй повна хата, – Люся отложила спицы, сунула руку в карман, отсыпала Альбине в руку семечек, та вежливо попробовала одну-две – Завтра прыходь, заодно й срач прыбэрэш.

– Это он тебе сказал?

– То я тоби кажу. Вин тоби грошэй на нич нэ дасть.

– Ой, это все суеверия!

– Ну як хоч, – поджала губы Люся.

Альбина поднялась с дивана и, подавив нежелательные эмоции, пошла к лифту. Она не терпеть не могла что-то у кого-то просить, а тем более денег.

Звонить пришлось долго. Альбина прислушалась – музыка за дверью не стихала. Наконец щелкнул замок, железные двери приоткрылись и поверх цепочки выглянул Алексей.

– Алечка? Добр-рый вечер!

Он был сильно выпивши. Из квартиры повеяло коньяком и духами, сквозь рев и лязганье музона еле слышно пьяные голоса. Кто-то выглянул из комнаты: «Лёха, кто там?»

– Соседи! – крикнул, обернувшись Алексей, и снова Альбине – А может, завтра? Чтобы не при гостях?.. Да еще и на ночь. Утром приходите, хорошо? – и не дожидаясь ответа, с грохотом закрыл дверь.

Альбина, не чуя ног, дошла от лифта до каптёрки и рухнула на диван. Люся положила на колени спицы с недовязанным носком и принялась молча лузгать семечки, деликатно поглядывая в окошко. Альбина тоже сунула руку в карман за семечками.

– Люся! – наконец отозвалась Альбина, – одолжи денег.

– Ты думаеш, у мэнэ йе?

– Люся, что мне делать?! Валера придет с работы голодный.

– Обручалку сдай, туто ломбард недалэко. Я вжэ сдавала, – Люся сняла с пальца «чалму» и показала номер, выцарапанный внутри.

Без обручального кольца, с ломбардной квитанцией в кармане и полной сумкой продуктов Альбина зашла в прихожую своей квартиры. Сразу бросалось в глаза, что в этой прихожей не хватает трехколесного велосипеда, яркого шарфика на дверной ручке, веселых чертиков на обоях и брошенных прямо под ноги маленьких сапожек.

Пока муж вернулся с работы, Альбина успела сварить легенький супчик, потушить соевое мясо в сметане и накрошить мисочку винегрета. Вегетарианцами они стали лет шесть тому назад, после того, как Валера принес домой взятые у институтского коллеги две книги Агни-йоги. Большие самодельные книжки из папиросной бумаги, третья копия на печатной машинке, половина букв наведена ручкой и, как потом оказалось, нехилая цена, но это ничего.

Альбина Михайловна и Валерий Дмитриевич были обычной семейной парой из тех, что встречаются в любом институте и занимают не слишком ответственные должности на соседних кафедрах. Туда пришли после учебы, там влюбились, там поженились, там бы и проработали до пенсии, поквартально получая копеечную прибавку к зарплате, и премию, и за выслугу лет, как вдруг, что называется «в один день и бедственную ночь» их институт стал никому не нужен, медленно угасал какое-то время, словно чахоточный и в конце концов был расформирован.

Кем только не работали оба в последние годы! Чаще всего – неделю-две в палатке на базаре, а затем у товара вырастали ноги. А назавтра хозяин, сцепив зубы, отдавал паспорт и резким движением как можно дальше протянутой руки – несколько залапаных купюр, оставшихся после недостачи. К счастью, соседка Люся посоветовала Альбине наняться убирать квартиры, еще и сама нашла ей двух клиентов в доме, где работала консьержкой.

Валерий Дмитриевич, понимая, что уже не очень-то потаскает мешки на вокзале, отсылал резюме, куда только мог. Два месяца тому назад наконец-то устроился в фирму, торгующую канцтоварами мелким оптом. Так солидно звучит: «менеджер по продажам», а оказалось, – один из трех кладовщиков, даже не завскладом. Ему выдали фирменный комбинезон и кепи, а через неделю, угробив одну за другой две хорошие рубашки, он вынужден был идти на секонд-хенд покупать рубашку и свитер. Переодевался на работе, сам стирал, сам сушил, чтобы жена не знала, а возвращался домой в костюме. Впрочем, Альбина, не упускающая случая похвастаться, что умеет читать мысли, ни сном ни духом не догадывалась.

Какая же, оказывается, собачья работа эти канцтовары! Целыми днями таскать ящики, выписывать накладные – скучные, как дорога в рай и вместе с клиентом проверять всю эту чертову мелочь, эти все резинки, ручки, тетради, карандаши… А еще передачи на поезд, бывало и в десять вечера. Валерий Дмитриевич отощал, стал втихаря покупать себе на обед беляши или чебуреки, задерживался на работе все позже, с ужасом ожидал конца испытательного срока и уже походил на лунатика.

Вот и сейчас он вернулся домой почти в десять, отвечал неохотно, поел, что дали, выпил чашку валерианового чая, и где витала его душа – неизвестно. Наелся, помылся, чмокнул в щечку, и в спальню, и через пять минут уже храпел. Альбина, пока убирала на кухне и мылась под душем, пыталась все это как-то понять. Их брак, по всем признакам, становился все духовнее, но радости почему-то не ощущалось.

Чуть сонная от валерианы, Альбина зашла в темную залу, легла на застеленный диван, где спала уже четвертый месяц и засветила ночник. Слева от дивана, над журнальным столиком висел портрет Учителя Мории в белом тюрбане, а под портретом стояла хрустальная вазочка с одной искусственной белой розой и сандаловой палочкой. На столике – новенький бирюзовый трехтомник Агни-йоги, тетрадь с молитвами, ручка, спички, четки, будильник, китайский магнитофончик с диктофоном и кассеты с медитативной музыкой. Над диваном, при мокром свете ночника виднелись наклеенные поверх выцветших фотообоев «Золотая осень» картинки и картиночки: китайские пейзажи с водопадами; тибетские танки с ужасающими многоголовыми идолами; индийские Шива-Шакти и Господь Кришна, окрашенные цветной ретушью, как фото времен бабушкиной молодости, картины художников-космистов, вырезанные из журнала «Техника – молодежи», НЛО над Тунгуской; а на самом верху случайно купленные в букинисте репродукции картин Рериха-старшего – горы, горы, горы и озера, яркие, как во сне. И фото Урусвати, молодой и красивой, с цыганскими очами, в причудливой шляпке со страусовым пером.

Альбина села на диване по-турецки, зажгла сандаловую палочку, и, взяв самодельные четки, первым делом прочитала двести раз мантру «Ом, шанти!» – за себя и за мужа, который в последнее время пренебрегал духовной работой. Потом, стараясь не обращать внимания на оживший за стенкой соседский телевизор, трижды прочла молитву Шамбале. Потерла сонные глаза, взялась за переписанные в тетрадь молитвы к Великим Душам – к Учителю Мории, Учителю Кут Хуми, Учителям Серапису, Бабаджи, Сен-Жермену, к Будде, к Христу, к Оригену, и еще до десятка имен, пять страниц мелкими буквами, дважды в день, утром и вечером.

Прочитав все, потушила сандаловую палочку. Открыла форточку, легла под одеяло, протянула руку и взяла наощупь третий том Агни-йоги с шелковой закладкой. Прочитала ровно два абзаца, обдумывая каждое слово, положила книгу на место. Закрыв глаза, лежала так несколько минут, сосредоточив внимание на «третьем глазе», перед которым должно было явиться лицо Учителя. Но Учитель не являлся, космическое пространство молчало, и только телевизор за стеной что-то кричал кому-то пополам с матерщиной, пытаясь перекричать взрывы и пулеметную очередь. Неужели она недостойна? Неужели приземлена духом?

Сандал почти выветрился. Альбина вдохнула морозный воздух, пошла и закрыла форточку. Взяла диктофон, надев наушнички, укрылась с головой и некоторое время слушала пространство внутри себя. Оттуда временами доносился тихий ритмичный шепот, но Альбина, несмотря на все попытки, не могла разобрать ни слова. Полгода назад она решила больше не писать о низких эмоциях, а исключительно об Агни-йоге и Учителях человечества. А до того стихотворения у нее писались о счастье, о любви, о природе, ими уже были исписаны три тетради, те, что в книжном шкафу, вместе с тезисами к мужниной кандидатской. Сжечь бы, да руки не доходят.

Что ж, стихов наверно и сегодня не будет… Альбина вздохнула и, вспомнив о новой кассете, решила подсластить себе пилюлю.

На первой стороне была записана какая-то шизофреничная музыка с гонгами и неприятным визгливым пением безо всякой мелодии. Перевернула кассету. Там 20 минут сипела на одной ноте нудная флейта, а на 25 минуте заиграла то ли бандура, то ли контрабас. Пропали деньги! Разве что стереть и что-то другое записать. Альбина протянула было руку к выключателю, как вдруг японская бандура зазвенела низким амбровым звоном и под тоскливые аккорды запел-зазвенел такой серебристый девичий – нет, женский! – голос, что пахнуло полынью и медом, и стеснило грудь, и затуманила очи слеза. Альбина узнала песню и стала тихонечко подпевать, качая головой и невольно имитируя голос Мирей Матье:

Сакура-а, сакура-а!
Яёино сорава-а
Миватасу кагири-и
Касумика кумока-а
Ниоидзо йидзуру-у
Идзая-а-а, идзая-а!
Ми-и-ни-и ю-у-ука-а-ан.

Прослушала еще раз, и еще, удивленно вытирая сладкие слезы. И когда уже песня закончилась в четвертый раз и снова засипела, заплакала вслед за Альбиной флейта сякухати, Альбина была уже не в состоянии вытянуть руку из-под одеяла и только слушала с закрытыми глазами хриплый юношеский голос флейты, который звучал как будто ниоткуда, как будто это пел сам воздух над зеркалом горного озера, из которого текла река, речушка, ручеек…

Она стояла босыми ногами на песочке около маленького источника, вытекающего из-под камня. Сквозь воду виднелись разноцветные камешки. Ручеек вытекал из источника и поворачивал направо. Местность вокруг было зеленая и фиолетовая, с низким небом, похожим на китайский шелк, что бьется на ветру. Прямо перед глазами спускалась к воде хрупкая жаждущая ветвь, усыпанная белыми махровыми цветочками. Альбина протянула руку, сорвала бутончик. Веточка отсвечивала синевато-зеленым блеском павлиньего пера, аромат цветков был видим и похож на легкий золотистый дымок.

– Ом, шанти! – выдохнула изумленно Альбина.

– Ом, шанти! – повторил кто-то сверху.

Альбина от неожиданности выпустила из пальцев веточку, та полетела над землей и приросла на место. Сакура вздохнула, расправила ветви, аромат порозовел. Подняв голову, Альбина увидела на ветке желто-зеленого попугайчика, косившего на нее гагатовым глазом. Альбина глянула попугайчику в глаз, увидела черное небо, а в небе галактики, а в галактиках звезды, – и испуганно отвела взгляд. На нижней ветви сидели и чистили перышки еще двое неизвестных птичек, пестрых, как Люсины носки. «Ом, шанти!» – пропели обе птички. «Ом, шанти!» – ответили им и слева, и сверху. Куда не глянь, на сакуре сидели птицы, птицы, птицы. Как только ветки выдерживают? Альбина поднесла руки ко рту, крикнула изо всех сил: «ОМ, ШАНТИ!» и захлопала в ладони. Птички сердито защебетали и вдруг, словно в ответ, повеяло сандалом, и засветился край неба, а птички вспорхнули и полетели. И глянув им вслед, Альбина увидела, как навстречу трепещущим пестрым крыльям плывет под звуки ситара и барабанов высокая почтенная фигура в белом: смоляные кудри из-под тюрбана, короткая черная бородка, и брови дугой, и цыганские очи, заглядывающие тебе прямо в сердце, и ангельская улыбка, и божественная поступь… Что-то не то было в этой поступи. Фигура величественно плыла над землей, все ближе и ближе, как вдруг Альбина с ужасом осознала, что у фигуры нет ни рук, ни ног…

Дребезжание старенького будильника развеяло сон, оставив только невыразительные пятна перед глазами. Альбина села на диване, прочитала утренние молитвы и пошла готовить завтрак.

Вторая консьержка Вера Ивановна глянула на Альбину из-под очков и опять уткнулась в газету «Коммунист». Альбина вежливо поздоровалась, когда шла к лифту, но та не ответила.

Мрачный с утра Алексей открыл Альбине двери в одних трусах, не поздоровкавшись и опять пошел в спальню. Вежливо подождав минутку за дверью, Альбина вошла и закрылась по требованию хозяина на все замки. Сняла пальто и сапожки, включила климатизатор и пошла в ванну переодеваться в халат и тапочки.

Ванну и туалет пришлось убирать первыми – по-видимому, гуляли вчера на полную. Пошла посмотрела на кавардак в зале, но еще нельзя было включать пылесос, хозяин спит. На кухне сразу же поставила вариться бульончик из куриного окорочка. Перемыла кучу посуды, и когда уже прятала пустые бутылки в мусорное ведро, по-видимому, таки разбудила Алексея звяканьем, – тот вышел из спальни и поплелся в ванную. Быстренько протерла пол на кухне, пошла пылесосить залу и коридор. Пылесос был импортным, моющим, ревел как паровоз, работала в наушниках. И пока работала, все время повторяла: «Ом, шанти, ом шанти», потому что точно знала, – уборка одновременно с чтением мантры очищает не только помещение, но и духовное пространство квартиры. Альбине же не хотелось, чтобы эта квартира пропиталась низшими эмоциями, ей здесь нравилось. Три просторных комнаты на запад и восток, большая кухня, светлая мебель, толстый зеленый ковролин, гладкие кремовые стены, портьеры абрикосового цвета, жалюзи, причудливые светильники, новейшая техника. На стенах – картины, гравюры, фарфоровые маски. Хозяин все время их менял: повисят пару недель, а затем глядишь, а на том месте уже что-то другое. Сначала Альбина думала, что Алексей художник. Спросила Люсю. Люся спрятала глаза и неохотно ответила: «Ничо я нэ знаю, хто вин и шо вин». Как-то Альбина увидела исчезнувшую картину в художественном салоне, но фамилия под картиной была ей незнакома. В конце концов она оставила эту тему, чтобы не возбуждать в себе нежелательных эмоций.

Альбина выключила пылесос. Сразу стало слышно, как Алексей в ванне распевает голосом Лучано Паваротти:

– Во-о-олаа-а-а-ааре! О-о! Ка-а-анта-а-аре, о-о-о-о!!

Услышал, что уже тихо и замолк, только фыркал, стоя под душем. Альбина улыбнулась, пошла на кухню снимать пену с бульона и ставить на стол закуски. Зная, что Алексей сейчас придет завтракать, потихоньку смылась из кухни убирать спальню.

Зашла, скривилась. Не глядя, сняла грязное белье с роскошной двуспальной кровати, бросила комом в угол – после уборки упакует, а потом придут из прачечной и заберут. Постелила свежую постель, развела портьеры красивым углом. Стала протирать лампы на ночных столиках. На одном лежала какая-то коробка. Альбина подняла ее, чтобы протереть пыль – оказалось, что это белая, как молоко, книжечка. Развернув названием к себе, Альбина оцепенела от неожиданности. Это было «Надземное», одна из сложнейших книг Агни-йоги. Конечно же, дома в трехтомнике тоже было «Надземное», она его только начала читать. Но эта молочно-белая книжечка казалась настоящей драгоценностью. Название и логотип «Майтрейя-сангха» отсвечивали синевато-зеленым блеском павлиньего пера, оставляя в глазах розоватый отпечаток. Альбина, забыв обо всем на свете, бросила тряпку на столик, уселась прямо на постель и открыла книжку. Посмотрела первые страницы, нашла знакомые изречения, посмотрела в конце. И когда увидела цену на развороте, чуть не расплакалась. Разве можно брать такие деньги за Учение? Для кого вообще издавалась эта книга?!

– Положи на место, – вдруг услышала над головой.

Алексей, по-видимому, уже выпил рюмочку и теперь стоял перед Альбиной, загородив путь из спальни. От него пахло фирменным гелем для душа, коньяком, дорогими сигаретами. Альбина аккуратненько закрыла книгу и уже хотела встать, но Алексей придержал ее за плечо, властным движением забрал книгу и положил на столик. Альбина зачем-то глянула в трюмо за его спиной и увидела незнакомую русую женщину с глазами газели. Посмотрела снизу ему в лицо, словно впервые и разглядела, обомлев, мокрые черные кудри, гагатовые цыганские глаза, брови дугой, короткую бородку, скользнула взглядом по треугольнику смуглой груди из-под белого махрового халата, по старым размытым татуировкам на жилистых руках. Ее бросило в пот, меж ног намокло, как у молодой, а Алексей, взяв Альбину одной рукой за затылок, прижал ее лицом к своему халату, а второй рукой, скользнув под воротник ситцевого халатика, стал гладить между лопатками. Вокруг Альбины зазвенела тишина: минуту, вторую, третью, а на четвертую она, уже не сопротивляясь, легла поперек кровати. А когда он сел над ней, положив свое пульсирующее естество ей на груди и нежно улыбаясь, протянул презерватив, она уже не колеблясь разорвала упаковку.

На улице смеркалось. Возле кровати стоял столик с пустыми бульонными чашками, тарелочками для закусок, маленькой початой бутылкой коньяка и парой кофейных чашечек. На ручку дверей был намотан беленький передничек, который Альбина три часа тому назад надела на голое тело и, чувствуя себя булгаковской Геллой, вкатила столик в спальню. Бульон они пили еле тепленький.

Алексей стоял голый у окна темной спальни и курил в форточку. Альбина вернулась из ванной, подошла к нему сзади, обняла. Он выбросил окурок в окно, молча и осторожно отстранил ее, взял халат и тоже пошел в ванну. Когда вернулся, уже горели обе лампы на ночных столиках, а переодетая Альбина застилала кровать.

– Мне пора идти…

– Да, конечно, – Алексей вышел из спальни, а через пару минут вынес запечатанный конверт. Взял книгу «Надземное», положил туда конверт и протянул Альбине.

– Тебе не жаль отдавать? – спросила Альбина, – такая дорогая книга.
– Мне ее презентовали, – ответил, – я все равно читать не буду.

Проводил Альбину в прихожую, подал пальто, застегнул сапожки. Чмокнул в щечку:

– Приедешь домой, – сразу перезвони, чтоб я не волновался, хорошо? – промурлыкал на ушко и куснул за мочку.

– Хорошо, – выдохнула Альбина и уже хотела что-то спросить, но забыла, что именно.

Вера Ивановна снова внимательно глянула на Альбину из-под очков, но та даже не заметила. Домой летела как на крыльях, тело гудело и пульсировало каждой жилкой, и хотя вокруг уже стемнело, все казалось ярким и четким, звуки отдавались эхом в ушах. Замедлив шаг около базара, осмотрелась, но столика под белым фонарем что-то не было видно. Проходя мимо универмага, пересмотрела одну за другой все витрины, а дойдя до ломбарда, увидела табличку «Закрыто». Ну и пусть, она завтра придет, с деньгами.

Зайдя в прихожую, бросила сапожки прямо перед дверью, расстегнула пальто, покосилась на вешалку: Валериной куртки на вешалке не было. Повесила пальто на вешалку, и бегом к телефону. Целую вечность пришлось ждать, пока Алексей наконец поднял трубку.

– Я уже дома, – промурлыкала, – все нормально.

– Ну и замечательно… Ты знаешь. мне было хорошо с тобой.

Альбина зарделась, как девочка. Но все-таки спросила, чтобы снова не забыть:

– Когда мне приходить, послезавтра?

– Ты еще не открывала конверт?

– Нет.

– Не нужно приходить, – помолчав, сказал Алексей, – там в конверте я положил деньги и рекомендацию, посмотришь. У меня, видишь ли, вчера был мальчишник. Вобщем, я женюсь, – и положил трубку.

Альбина сползла на пол. Некоторое время сидела молча, глядя перед собой. Сунула руку в карман, но семечки уже кончились. Осторожно поднялась, держась за дверной косяк. Пошла на кухню, выпила стакан воды. Посидела на стульчике, пока не прошла дурнота и подняв голову, только сейчас увидела через дверь кухни следы грязных ботинок по коридору в спальню. Сорвалась с места, рванула дверь спальни, в нос шибануло спиртным перегаром пополам с фруктами, и при свете лампочки из коридора увидела мужа, который лежал на кровати, поджав ноги.

Зажгла ночник, открыла форточку. Валера, пьяный в хлам, спал прямо в куртке и ботинках, и по его лицу было видно, что ему так хорошо! Потормошила, пошлепала по щекам – только ворчал сквозь сон и пытался отбиваться ногами. Пришлось раздевать. Снявши с мужа пиджак, удивилась – на нем была какая-то выцветшая джинсовая рубашка, где он ее взял? А под рубашкой вымытые до запястий и черные до локтей руки. И нет обручального кольца на пальце. Альбина стала спешно обыскивать одежду, вытащила из кармана какие-то странные деньги. Обручальное кольцо нашлось в нагрудном кармане пиджака. На лице кровь? Нет, кетчуп, и на руках, и на манжетах. Принесла мокрое полотенце, вытерла мужу лицо, руки, ноги. Накрыла двумя одеялами, открыла форточку полностью и сердитая вышла из комнаты.

На кухне заварила себе валерианового чая, – тряслись руки. Пошла в залу, легла на свою постель. Когда же она в последний раз видела мужа пьяным? Разве что на свадьбе, да и то… Боже, что же будет?!

Между нами говоря, назавтра утром Валерий Дмитриевич будет рассказывать жене, что у коллеги был день рождения, а его пригласили, а он не мог отказаться, да еще и налил ему один друг мартини с ананасным соком, а рука у друга не очень легкая… Конечно, гуляли, но что такое корпоратив, Валерий Дмитриевич решил жене пока что не объяснять. А тем более не хотел рассказывать, как тот самый «друг с тяжелой рукой», диспетчерша Ниночка, увидев, что перестаралась наливать, вызвала такси и дала таксисту его, Валерин, домашний адрес. А как дошел до квартиры, конечно же, не помнит, мол, шел «на автомате» – и даже не соврал. Главное, что сам открыл и закрыл дверь в прихожей, и это хорошо. А обручальное кольцо, по официальной версии, снял, когда мыл руки. Единственное, чем действительно порадует: шеф, между закусками и пиццей раздал премию, поздравил всех с высоким результатом продаж за последние три месяца, а Валерия Дмитриевича – лично! – с вливанием в коллектив.

Альбина, которой представлялись одна за другой картины Валериного пьянства, включая ЛТП, закусила кулак, чтобы не закричать. По привычке повернулась к портрету Учителя Мории, но завидев цыганские глаза и черные кудри, повернула его лицом к стене. В Альбининой душе что-то визжало нечеловеческим голосом, умирая в муках. Визжало и хрипело, выло на одной ноте долго и нудно, и Альбина только била второй рукой по дивану, не в силах остановить. А когда то, что внутри, вдруг тяжко охнуло и затихло, послышался звук разорванной завесы, и сквозь ту завесу сыпануло стихами, и эти стихи забормотали, заполонили собою весь мир, и мир вдохнул их, и задышал ими, как озоном. И Альбина от неожиданности тоже вдохнула сколько могла и закрыла уши руками, чтобы не оглохнуть от этого рифмованного гула. И заплакала уже по-настоящему, как плачет новорожденный, потому что точно знает: не заплачешь – не родишься.

(Обновленный русскоязычный вариант текста).