Трехглазый С. : Маньяк.

Данный текст найден мной на улице. Его автор мне неизвестен.

Кругом бело, лишь снег в крови
Хотела жить?
Хотела петь?
Хотела срать, блевать, рожать?
Весны ждала?
Помыла окна?
Сушить развесила бельё?
И что же?
Я убил тебя.
Твои замершие соски
Грызут голодные собаки…

1.
За окном сыпет белый пушистый снег. Наконец-то за всю зиму хоть раз. Прислоняюсь лбом к холодному стеклу, от моего дыхания оно запотевает, приходится постоянно протирать его рукавом. Как все бело и чисто за ним. Не видать больше грязи, не видать больше черни. Пусть не надолго, пусть всего лишь на одну ночь, но все же, как это приятно, все же, как это великолепно.

За стенкой слышен ритм какой-то музыки, слышны пьяные неразборчивые голоса, за стенкой что-то празднуют. Может быть, чей-то день рождение, может быть, чьи-то поминки, может быть, чью-то свадьбу. Не знаю. Да и все равно мне. Какое мне до них дело? Пусть празднуют, пусть веселятся, пусть живут. Пока могут, пока не свалилось на них очередное горе, пока не наступила в их жизни очередная черная полоса.

Прохладно. Окно не заклеено, из него дует. Обворачиваю своё тело в занавеску. Не удобно курить. Чуть отпускаешь, и занавеска разворачивается. Немного нервничаю. Что-то не то на моей душе. Думал, что на конец-то за последнюю неделю этим действием, этим убийством успокою её, но она не успокоилась. Не успокоилась в той мере, в какой бы мне хотелось. Что ей еще надо? Почему она так во мне томится? После того как я увидел, что мою родную окровавленную сестру тащит на улицу через форточку стая огромных тараканов, после того, как я выбежал на улицу, схватил валяющуюся в пыли палку и начал их от неё отгонять, после того как один из них почти человеческим голосом поведал мне о строение вселенной, о загробном мире, и о духах живущих в разбитых на дорогах камнях, с тех пор нет душе моей покоя. Каждый месяц, словно женская менструация, она требует от меня каких-либо действий, способных на месяц её успокоить.

Я пробовал прыгать с парашютом, пробовал колоть себе в вену, пробовал захлебнуться в похоти здорового секса... Но.… Не помогало. И тогда я впервые убил. Убил человека. Женщину.

2. Первая жертва.

Это случилось прошлой зимой. Я возвращался ночью с работы домой, транспорт уже не ходил. Я шел по тихой не освещенной снежной улице, а впереди меня шла женщина. У меня даже и в мыслях то ничего не было. Я просто, не спеша, шел и думал о чем-то совсем другом, я даже не замечал эту идущую впереди меня женщину. Но неожиданно среди всех прочих мыслей в моей голове пробежала мысль, будто сам черт ее мне подсказал, что ведь никто не увидит. “Чего не увидит”, – спросил я. “Того, как ты убьешь эту женщину”, – ответил он мне. “Ты пойми, Сережа, именно этого ты хочешь. Ты хочешь возвышаться над людьми. Ты хочешь видеть их испуганные глаза. Ты хочешь чувствовать запах их мочи. Подумай. Ведь ты прямо сейчас все это сможешь почувствовать. Нет депрессии, Сережа, да здравствует власть, власть над рабами. Ведь они все твои рабы, они посредственны. Ты создан, для того чтобы видеть их страх, ты создан, для того чтобы причинять им боль. Подумай, Сережа, ведь никто не увидит, никто не заметит. Что тебе оттого, что одним человеком будет меньше. Тем более она шлюха. Она шлюха, Сережа посмотри, как она одета, да и так поздно возвращаться…. Убей её. Убей её Сережа. Я её сейчас остановлю, а ты убей её”.

Не прошло и минуты, как женщина остановилась, достала из кармана сигарету, вставила её в рот, обернулась ко мне лицом и, схватив меня за рукав, спросила прикурить. Я поднес к её лицу зажигалку. Я увидел как по её губам, по её подбородку стекает к ней за шиворот густая белая сперма. При этом она улыбалась, и что-то мне говорила. Но я её не слышал, я, словно обезумев, молча стоял и смотрел на её лицо.

-Давай, - словно молния пронеслось внутри моего мозга. И я как будто кем-то загипнотизированный послушался выданного мне приказа и со всей силы толкнул женщину. Она, матерясь, упала в сугроб.

-Сука, ненормальная, - закричала она, а я, чуть-чуть разбежавшись, ударил ей ногой по лицу, разбив ей нос, из которого фонтаном брызнула на снег теплая алая кровь. Она зажала лицо руками, пытаясь ее остановить. И уже больше ничего не говорила, сидела молча, была весьма испугана. Я схватил валяющуюся на снегу палку и начал наносить ей удары по голове. Она пыталась защититься, но получалось у неё это как-то слишком вяло. Вскоре она обмякла и потеряла сознание, распластавшись на снегу. Но еще дышала. Я видел, как мерно то поднималась, то опускалась её грудь. Я разжал кулак и окровавленная палка выпала из него на снег. Я стоял и не знал, что мне делать дальше.

-Ты должен добить её, Сережа. Она узнает тебя. Она заложит тебя. Завтра же, когда немного очухается.… Ты должен её добить. Пойми, что отступать уже поздно, Сережа. Добей её.

Я поднял палку и с остервенением стал бить ею женщине по голове, которая постепенно стала превращаться в один большой сгусток кровавой массы. Но она по-прежнему дышала, она еще дышала. Палка переломилась. Я стал бегать по округе в поисках нового орудия убийства. Я поднимал все, что попадалось под руки – обвертки от конфет, размокшие бычки, использованные женские прокладки. Но ничего не подходило для меня. Все было создано, безусловно, только в мирных и гуманных целях. И вот я нашел пакет, обычный целлофановый пакет. Но сейчас этим самым обычным целлофановым пакетом, в котором вы обычно носите колбасу, кукурузные палочки и детское питание можно довершить начатое мною убийство до логического конца. Что я и делаю. Я припадаю с ним к её голове и накрываю им её лицо. Руки мои утопают в крови, от которой становится немного теплее, от которой идет согревающий меня пар.

3.
Хотите ли вы знать, какие я испытывал чувства после этой страшной ночи? О, осуждающие меня читатели. О, возмущенные моим поведением читатели. Но не вам меня судить, потому как вы слепы, вы не знаете того, что знаю я. Считайте меня сумасшедшим. Ради вашего же спокойствия считайте меня сумасшедшим.

Чувствовал ли я страх. Да, чувствовал. Всю ночь, лежа на своей постели, я чувствовал его. Каждой своей клеточкой, каждой своей артерией. Он заполнял меня полностью, обдавая мою спину холодным липким потом. Я боялся, что прямо сейчас, когда я смотрю своими испуганными глазами на дверь, из неё вырвется запыхавшийся от бега милиционер. Который будет на меня кричать, который будет меня бить резиновой дубинкой. Вокруг него будут стоять такие же милиционеры и будут улыбаться, будут радоваться моей боли, моим унижениям. Будут кричать: - “Задай ему еще. Отбей ему почки, чтобы больше не повадно было”.

Я то закрывался одеялом с головой, то скидывал его на пол. Грязные носки валялись рядом и нестерпимо воняли. За окном проезжали автомобили, по стенам пробегали блики фар, порождая мимолетные тени. Я смотрел на часы и рассчитывал время, когда они должны будут за мной прийти. И вот сирена, я услышал сирену. Я замер, я перестал двигаться. Я вслушивался в окружающую меня тишину. Хлопнула входная дверь подъезда. Быстрые шаги, громкие разговоры. За мной пришли. Еще пару ступенек и моя дверь. За дверью моя прихожая. Чуть влево там моя комната. В комнате я завернувшийся с головой и лежащий клубком на кровати. Еще только пару ступенек. Я уговорил своё тело принять на себя всю скопившуюся на их резиновых дубинках боль. Я сказал ему, что она это всего лишь предупреждение о возможных сбоях в организме. Я сказал ему, что душа тут не причем, что это всего лишь предупреждение.

Постучали? Или же нет. Шагов не слышно, значит, все-таки дошли, значит, все-таки постучали. Медленно встаю на одеревеневшие слабые ноги, медленно одеваюсь и медленно ковыляю к двери. Украдкой смотрю в глазок, дрожащим голосом спрашиваю кто там. Никого не вижу, никто не отвечает. Там нет никого. У меня галлюцинации. Надо упокоиться. Надо срочно успокоиться. Скидываю висевшую на крючках одежду. Хватаю себя за голову. Иду в ванную там аптечка. Там целый пузырек валерьянки.

Раздеваюсь. Голый залезаю в пустую холодную ванну. Необычайная легкость появляется во всем моем теле. Все натянутое ослабевает. Нервы успокаиваются. Кости успокаиваются. Мысли успокаиваются. Закрываю глаза. Будто ложусь на матрас. Будто волны бьются об него и чуть-чуть меня покачивают.

Вскоре я засыпаю. Вскоре я вижу сны, множество страшных снов. Которые налетают в мою голову, откуда-то из вне, которые давят на мой восприимчивый мозг. Облеванные противные кошки сидящие в ряд и читающие нелепые пошлые книги, парикмахеры с крупнозернистыми напильниками вместо ножниц, лужи красного мазута, рваные женские прокладки, обосранные дети бегущие в слезах по раскаленному асфальту, голые тринадцатилетние девочки, стоящие задом к зеркалу и ковыряющиеся указательными пальцами в своих анальных отверстиях, жирные смрадные бабы, от рук которых пахнет молоком и луком, трущие ими через ткань застиранных трусиков свои волосатые влагалища, тараканы те самые тараканы, жрущие на глазах мою пятилетнюю сестру, растаскивая её на крошечные кусочки, кормящие ею свое голодное потомство.

-Мир состоит из корешков и лепестков. Мир состоит из навозных ям и холодных трамваев. Мир состоит из солнца, луны и перловой каши. Мир состоит из добровольцев и невинных. Мир состоит из весенних луж и обоссаных подъездов. Мир состоит из бычков, открытых настежь окон и пропитанных девичьей течкой простынь. Мир состоит из выбитых глаз и широких грязных улиц.

Бред. Часа через два я просыпаюсь, от окутывающего мое тело холода. Наверное, забыл закрыть форточку. А открывал ли я её? Не помню, чтобы я это делал.

-Загробный мир, Сережа, ты забыл про загробный мир. Её дух вернулся, для того чтобы тебе отомстить. Он убьет тебя сейчас, Сережа. Убьет. Мне честно жаль тебя, - сказал мне пузырек с шампунем “Хвоя”. – Понимаешь ли, - продолжал он, - все кончено. Она войдет в тебя через твое левое ухо, прокрутится некоторое время в твоей голове, а потом одновременно сломает все твои кости. Ты загнешься от боли. Твоя смерть будет ужасна. Поверь, мне по настоящему тебя жаль. Но, ты совершил недопустимое, понимаешь? Ты совершил убийство, ты нарушил баланс в природе. И ты думаешь, тебе это так просто сойдет с рук? Не смеши меня, Сережа. Выбрал эту дорогу, приготовься к возмездию. Оно придет. У него чувствительный к мельчайшим запахам нос, но в твоей комнате такой беспорядок, в ней столько скопилось грязных носков, что ему нужно время. Время, за которое ты, Сережа, сойдешь с ума от ужаса. Ты видишь мой рот, двигающийся рот нарисованной девушки. Ты думаешь, это нормально. Когда ты видишь, как нарисованная девушка с тобой разговаривает мужским голосом. Ты мне не веришь? Ты не веришь своим глазам? А телу своему ты веришь? Ведь ты чувствуешь холод? Холод открытой форточки? Ведь чувствуешь? Нет, вовсе нет. Мне на самом деле жаль тебя, Сережа. На самом деле. Но…

Я спихиваю его ногой. Он падает на белую кафельную плитку и разливается зеленой жидкостью. После чего подбегаю к двери и закрываю её на крючок.

4.
Два дня я просидел в ванной. Ни разу никто на меня даже и не попытался напасть ни менты, ни духи. Я хотел есть, голод постепенно затирал всяческий страх. Голод постепенно заставлял меня выйти. И этот момент наступил, когда я, открыв крючок и схватившись за дверной проем, замер в раздумье открывать или все же нет, или все же еще денег подождать, еще денег пожить.

Но тут вмешалась молчавшая все эти дни, все эти годы гордость, обозвав меня трусом и полным ничтожеством.

-Ты трус, Сережа, ты ничтожество, Сережа. Как ты не понимаешь, что если тебя не задержали по горячим следам, то теперь и совсем не найдут. Выходи, выходи не бойся. Сделай это ради меня, Сережа. Хватит бояться. Давай мне свою руку. Давай. Вот. Теперь хорошо. Итак, делаем первый шаг за порог, второй. Отпусти, отпусти ручку у двери. Все, Сережа мы почти вышли. Смотри и форточка твоя закрыта, и следов обыска не видать. Так что, как видишь, все нормально. Сейчас поешь, поспишь, и все будет нормально. Кстати, Сережа мне понравилось, как ты замочил ту сучку. Было просто великолепно. Но долго, еще чуть-чуть и наверняка бы попался. В следующий раз бери нож. Нож это хорошо. Это и тебе полезно и жертвам лучше. Умирать менее мучительно будут. Ткнешь им в сердце и все тут. Ну, зачем ты руку выдернул, Сережа. Мы же не дошли еще. Ну, что ты как маленький ребенок, в самом деле. Говоришь, не будешь больше убивать. Не смеши меня, Сережа. Конечно же, будешь. Это как наркотик, это лучше чем наркотик. Ты помнишь ее глаза? А, Сережа, помнишь её глаза. Так то. Давай обратно свою руку. Ну, вот и хорошо. Пойдем дальше, Сережа. Ты, кстати, слышал, как кто-то сказал, что не люди выбирают наркотики, а наркотики выбирают людей. Слышал? Вот так же и тут, Сережа. Насилие выбрало тебя. Оно сделало тебя своим воплощением. И доверие. Доверие всей твоей жизни. Ведь никто кроме тебя не видел разодранную тараканами свою пятилетнюю сестру. Кроме тебя, Сережа. Кроме тебя. И я горжусь тобой, - она остановилась и посмотрела мне в глаза. – Я верю в тебя, ты оправдаешь возложенное на тебя доверие, - после чего нагнулась и прошептала мне на ухо, чтобы я никогда больше не слушал зеленых шампуней. Отчего я почему-то рассмеялся.

5. Вторая жертва.

Нож я купил красивый и с крепкой хорошей сталью. Хоть и обошелся он мне не дешево, но все же он стоил того. Сантиметров тридцать, наверное, в длину, с блестящей желтой ручкой, которая всегда оставалось холодной, не зависимо от того, сколько времени ты её зажимаешь в своем раскаленном кулаке. Я тренировался с ним перед зеркалом. Я вспоминал глаза той первой женщины и с остервенением протыкал ее воображаемую плоть. Я придумывал определенные роли, а подыскивал красивые слова….

Январь. Слегка подмораживает. Я выбрал посадки, тянущиеся вдоль третьего маршрута трамвая. Черная железная остановка. На её фоне красная точка. Кто-то там есть. Кто-то там курит. Но нет, туда выходить опасно. Да и к тому же, скорее всего, это мужчина. Надо ждать. Надо еще немного подождать. Интересно он, наверное, даже и не думает о том, что сейчас, когда он спокойно курит, за ним из кустов наблюдает человек и решает, убить ли его или нет. Ведь он не догадывается о том, что находится сейчас на волоске от смерти.

Я просидел там часа три, не меньше. Мимо меня неоднократно проходили люди, но все они были как минимум вдвоем. Этих судьба защищает. Дает мне знак, что еще не их время. Конечно же, я не буду нападать на двоих, и она об этом знает. Но вот, наконец, идет один, кто-то идет один. Я выхожу на тропинку. Силуэт приближается. Я вынимаю из-за пазухи нож.

В свете фонаря я вижу женщину. На ней старенькое пальто, старенькие сапоги, белая вязаная шапочка. Лет ей примерно около тридцати. Обычное худощавое ничем не приметное лицо. Простая замученная жизнью женщина, рано вышедшая замуж, рано нарожавшая детей, без образования, томящаяся в будуаре дешевой пыльной работы. Мне всегда было жалко таких людей, всегда хотелось уступить им место в общественном транспорте, всегда хотелось купить им мороженого, которое они, скорее всего, и есть бы не стали, а, положив его в протертую холщовую сумку, понесли бы его своим мечтающим о кусочке сахара детям.

Но сейчас я должен отбросить все свои чувства, сейчас ее выбрала судьба. Я, подчиняясь самым могущественным в мире силам, должен её убить. С каждым её шагом по грязному обледеневшему снегу постепенно догорает ее тонкая короткая свечка.

Я прикуриваю. Я издеваюсь над ней. Женщина видит в темноте вспыхнувший огонек, останавливается, некоторое время стоит, обдумывая сложившуюся ситуацию, и потом все же решается идти в мою сторону, с нескрываемым походкой желанием как можно быстрее меня пройти. Ведь все-таки она почувствовала, что что-то не так, ведь все-таки она заметила исходящую от меня опасность….

Она проходит мимо, выпуская из легких скопившийся воздух. Пронесло?

Я налетаю на неё сзади, одной рукой зажимая ей рот, а второй пытаюсь перерезать ей горло. Но ничего не получается, это на самом деле не так то легко, как может показаться со стороны. Кровь из разреза хлещет фонтаном, зубы инстинктивно кусают мою руку. Она не умирает. Она все еще жива и пытается вырваться. Весь снег в крови, вся ее одежда в крови. Липкая одежда, до которой неприятно дотрагиваться обволакивает ее тело. Пальто расстегнулось. Кофта под ним разорвалось. В темноте хорошо виден постепенно темнеющий от крови лифчик. Я ложу ее на снег и наваливаюсь на неё всем телом. О, до чего же приятно чувствовать, как мечется в ее грудной клетке умирающее сердце. О, до чего же приятно чувствовать как от боли, как от потери управления над нервами она мочится в свои чистенькие старенькие трусики. Я глажу ее ягодицы. У неё последние конвульсии. Изо рта ее течет кровь. Я отгибаю край трусиков и запутываюсь в вате, которую та использует вместо прокладок. Она тоже в крови, но в другой, в еще более грязной. Ее глаза постепенно мутнеют, тело постепенно остывает. Я лижу ее влагалище, я впитываю в себя ее последнее тепло.

-Нравиться, Сережа, - произносит гордость. Я поворачиваю к ней свое испачканное в крови лицо и улыбаюсь ей.

-Посмотри на свои глаза, Сережа. Они же у тебя как никогда безумны и счастливы. О, Сережа. Я чувствовала, что ты меня не подведешь. Ты достоин. Ты по настоящему достоин. Жизнь любого человека может зависеть от твоего желания. От того захочешь ли ты его убить или же не захочешь. Чувствуешь ли ты эту власть над людьми. Их жизни в твоих руках, Сережа. Изнасилуй её, отрежь её голову. Пусть знают, кто ты есть на самом деле. Пусть все об этом узнают. Смотри, Сережа, сколько вытекло из нее крови. Ты молодец. Ты заставил её мучаться. И я горжусь тобой, Сережа. Я горжусь тобой. Только сделай, Сережа для меня еще одну вещь. Там дальше по дорожке лечит в снегу ее пьяный муж. Он так и не дошел до остановки, он так и не встретил её. Притащи его сюда, Сережа, положи его в обнимку со своей женой. Ведь будет красиво. Ведь будет символично, Сережа. Кровь и алкоголь. Смерть и выблеванный шинковский спирт.

Я делаю, так как говорит мне гордость. Я вдохновлен этой мыслью. Она овладела мной. Создание из страдания людей, из их смерти какого-то искусства, больного, не понятного им искусства. Я художник. Я настоящий художник.

Всего лишь в метрах, наверное, ста я его нахожу. Хватаю его за руки и волоком тащу его к его мертвой остывающей жене. Он что там бухтит, что там говорит. Мне все равно. Я заполненный вдохновением с остервенением тащу его. Он скользит лицом по снегу. На снеге остаются кровавые тонкие полосы.

Положив его так, как советовала мне моя гордость, я решил так же внести в эту, безусловно, прекрасно составленную картину и немного своего. Я вырезал женщине ее влагалище, положил его в целлофановый пакет, а в оставшуюся после него дыру с удовольствием помочился, вдыхая пары как самой мочи, так и сочившейся на снег крови. После чего отрезал женщине и голову, которую так же сложил в целлофановый пакет.

-Ну, вот и все, пора баиньки, - сказал я вслух, вытер об снег руки, отряхнул одежду и, прикурив сигарету, захватив с собой пакет, отправился домой.

6.
Утро было солнечным. Проснулся я довольно таки рано, и что самое удивительное настроение мое в отличие от предыдущей недели, в которую я просто готов был в любой момент выпить стакан уксуса, было просто замечательным. Тело было наполнено несвойственной для него бодростью. Умывшись и позавтракав, я принялся за уборку своего жилища. Я наблюдал, как в лучах солнца летали поднятые мною пылинки.

В тот же самый день я решил, как все настоящие маньяки завести дневник и записывать в него всех своих жертв, их повадки, акты самого убийства и места захоронения. Последние были весьма условны поскольку, во-первых, я их никогда не хоронил, а во-вторых, наутро с трудом их эти самые места вспоминал, не исключено даже, что многие из них мне просто приснились.

Не буду описывать все совершенные мною убийства, поскольку мне и так уже порядком надоело все это вам писать. В последствии если, конечно же, будет настроение, я обязательно поведаю о них. Но сейчас мне хочется рассказать вам, пока еще свежа память, о сегодняшнем, о двенадцатом, поскольку именно сегодня я впервые ворвался в квартиру. Сегодня я впервые за целый год перестал поджидать жертву на улице. Сегодня я еще стал более опасен. Сегодня я принял на себя роль вашей судьбы. Ваша судьба теперь зависит от моего желания.

7.
Я позвонил в дверь. Я знал, что там живет одинокая с маленьким ребенком женщина. Она ее чуть приотворила, зацепив на цепочку. Я выбил её ногой.

-Будешь кричать, я убью твоего ребенка, - сразу же сказал я ей, и она, вся побледнев, присела на пол.

Я схватил её за волосы и потащил в комнату. Она брыкалась, ей было больно, но она не кричала.

-Понимаешь…. Как тебя зовут? Понимаешь, Катя, тебе сегодня просто не повезло. Ни чего личного. Я просто немного поиграю с тобой и уйду. Хорошо?

Она молчала, опустив голову и вытирая текущие с глаз слезы. Я ударил ей ногой по лицу.

-Я спросил тебя сука хорошо или нет?

Зажав разбитый нос руками, она замотала головой.

-Ну, вот и договорились. А теперь раздевайся.

Пока она раздевалась, я достал из принесенного с собой пакета паяльную лампу и настроил ее. В этот раз я впервые применял её и не знал, что из этого может получиться. Хотелось, конечно же, как можно больше причинить жертве страданий, но нововведения тем и опасны, что новы и не опробованы.

Я заставил ее зажечь лампу, что она дрожащими руками и сделала. По комнате распространился запах нефтяного продукта. В углу в кроватке закричал ребенок. За стенкой стали слышны звуки застолья. Мир нахлынул. Мир заявил о своем существовании. Я заставил ее встать раком и как можно больше прогнуть свою поясницу. Она снова как будто бы стала не понимать моих слов, и тогда я ударил ее кулаком по спине. После чего, как и после первого удара, она поняла сразу. Я приблизился к ее растянутому одинокой мастурбацией влагалищу и, раздвинув половые губы, посмотрел в него. Оно было вполне влажным и приятно пахнущим. Я поднес к нему лампу. Она вскрикнула. Я вскочил. Подбежал к ребенку. Она в слезах за мной. Я схватил его за руку, поднял, поднес к его маленькому тельцу лезвие ножа и, цедя слова сквозь зубы, как можно настойчивей сказал.

-Еще раз и он умрет.

Она, захлебываясь слезами, упав на пол зажав руками мои колени, произнесла, что она больше не будет, что она на все согласна.

Бросив ребенка обратно, я воткнул нож ей в спину. Вошел он по самую рукоятку. За одиннадцать месяцев я научился это делать. Протыкать человеческое мясо. Распарывать чьи-то внутренности.
Она обмякшая спустилась на пол. Было видно, как ей хотелось лечь на спину, но нож не позволял ей этого сделать. Изо рта её хлынула кровь. Она кинула последний взгляд на детскую кроватку и испустила дух.

8.
За окном сыпет белый пушистый снег, засыпая все грязное и черное, падая на ненайденные еще трупы моих жертв. Насколько я знаю (об этом писали в газете) нашли всего лишь девять. Остальные трое, наверное, считаются пропавшими без вести. Милиция, вытирая носовыми платками свои вспотевшие лбы, ищет меня. Меня того, о котором знает весь город, о котором говорят в школах и пионерлагерях. И я чувствую, что с каждым разом все труднее и труднее найти новую жертву. Бдительность граждан играет свою роль.

Я чувствую, что скоро меня поймают и тогда? Тогда все. В тюрьме меня убьют, в психиатрической больнице сделают из меня овощ.

Меня осуждают абсолютно все, и даже вы читатели меня осуждаете. А за что? За то, что я видел, как мою сестру тащит через форточку стая таракан…

Они стояли вокруг меня, когда я отгонял насекомых палками, и смеялись надо мной. Они показывали на меня пальцами и кричали.

-Да брось ты ее, она же мертва, ха-ха

-Да ты уже всех тараканов передавил, ха-ха

Я помню взгляд одной женщины смеявшийся чуть ли не до боли в животе, издевательский и циничный взгляд.

Потом прибежала моя мать, обняла меня и, сказав, что все в порядке, пыталась увести меня от этих насмешек домой. За дверь, за стены. Чтобы никто не смог меня увидеть, чтобы ни у кого я не смог вызвать несдерживаемые порывы смеха. Но я не верил ей в тот момент, я верил тому самому таракану, который мне рассказывал о том, о чем людям знать не положено, о том, что калечит их мозги. Я брыкался, я не хотел уходить, я видел мертвую младшую сестру и таракана с сожалением смотрящего на меня, как бы передавая взглядом

-Ну что же, ничего не поделаешь.

Но мать тогда меня утащила и заперла меня дома. Я залезал на подоконник и словно обезумевшая синица бился в окно. Мать меня ловила, связывала и клала на постель.

-Сережа, забудь то, что тебе сказал таракан. С этими мыслями ты попадешь в дурку.

Но я хотел на улицу, хотел чувствовать на себе свежий ветер и согревающее кожу весеннее солнце. Хотел общаться с другими детьми, хотел видеть девочек. Мать сказала: - “Нет”. Около года я пролежал связанным на кровати, и за это время отвык от людей, отвык насовсем.

Я выходил впоследствии на улицу и чувствовал себя чужим на ней. Когда ко мне подходили мои сверстники, я старался от них убежать. Я не хотел их видеть я не хотел разделять их интересы. Я был молчаливым, меня били. Я стоял вытянувшись вдоль оплеванной школьной стенки, и молчал, когда они кидались в меня меловыми тряпками, когда они уговаривали стоящих рядом девочек
плюнуть в меня. Я молча дрочил на нарисованную неизвестным художником в туалете женщину, а весь класс смотрел на это. Каждый день я считал минуты. Каждый день я с нетерпением ждал того момента, когда спокойно могу пойти домой и закрыться в нем до следующего ненавистного мне утра.

Так за что меня осуждать? Вы и только вы сделали это со мной. Вы сами выбрали меня в качестве вершителя вашей судьбы. Вы сами до того унизили мою гордость, что она воспряла ко мне остервенело обиженной и научилась со мной разговаривать. А потому берегитесь, люди. Берегитесь.

9.
Все конец на этом. Я заканчиваю писать. Не знаю, что на меня нашло. Это письмо к вам, люди, я оставлю здесь рядом с жертвой. Конечно же, его никто никогда не напечатает, его прочитают лишь сотрудники соответствующих органов. И это хорошо. Иначе я боялся бы за свою жизнь еще больше, чем боюсь за неё сейчас. В таком случае каждый порядочный гражданин бы старался меня поймать. На меня открыли бы охоту. Уставшие после работы отцы семейств с охотничьими ружьями проверяли бы все подворотни. Нет, этого мне не надо.

Вы же, сотрудники правоохранительных органов, и так все знаете, поэтому и хорошо, что только вы это прочитаете. Я изложил (постарался изложить) вам свои чувства. Свои мысли, свои переживания. Ваш штатный психолог, наверное, скажет вам несколько заумных терминов, которые вы не поймете, но согласитесь с ними. Вы будете меня с остервенением ловить. И я думаю, скоро уже поймаете, поскольку я и сам уже чувствую, что начинаю повторяться. Но сегодняшнего вы не ожидали ведь? Признайтесь, не ожидали. Ваши сотрудники сейчас, наверное, все в снегу, в белом пушистом снегу. Ждут.… Сегодня я вас обманул.

Ну да ладно хотел ведь заканчивать. Надо уходить, поскольку все комната уже в крови и вскоре ее заметят у себя на потолке, вставшие на работу, жильцы нижней квартиры. А потому пора уходить. Извиняюсь за то, что некоторые моменты сумбурно написал, но время, время.… И вообще, сейчас, перечитав, я немного даже обрадовался, мне удалось передать оставляющее меня с каждой минутой возбуждение. Сейчас я вообще холоден и рационален. Пора уходить.

Ребенка я возьму с собой. Дня через два ищите его в какой-нибудь куче мусора.

Искренне Ваш, Человек-Зорро.

2004г. Сергей Трехглазый.
three@inbox.ru