Тиф Графоманов : Уполномоченный по Архангельскому р-ну — Товарищ Клим. Часть первая — Амур.

— Начни уже ставить себя на ноги в этой жизни! Перестань бухать, курить и думать, что в один прекрасный день что-то изменится само, и прикатится к тебе на блюдечке с голубой каемочкой! Нет! Такого не будет никогда, слышишь ты?! — брызжа во все стороны слюной горланил Юрец. Мой товарищ, друг и родственная душа с момента нашей первой встречи.

Была зима. Снег хлопьями сыпался на нашую игровую площадку, покрытую белым ковром, и те снежинки которые умудрялись минуя перчатку попасть на нежную, чуть теплую кожу руки в районе часов, выдавливали из детишек истошный вопль, вмиг разносящийся по всему району. Холодный воздух пронизывал легкие, которые не успевали заполняться кислородом по причине непрерывного крика, смеха и свиста. Солнышко, на миг показавшееся из-за густой ваты облаков, слепило счасливые детские глаза. Я поднял санки и разбил ему нос за то, что он назвал мою младшую сестру дворовой шмарой. «Извини», — сказал он, проплакавшись и остановив кровь. Снял с руки перчатку, протянул мне чуть дрожащую ладонь и сказал: «Юрец».

С того момента мы украли не один кг яблок, не один раз хапанули пиздюлей от блатных старшаков и от не по годам физически развитых хулиганов, не одну бутылку потрвейна залили в свои молодые организмы и не одну песню спели в ржавой беседке, под растроенную пятиструнную гитару, с возбуждением косясь на уже еле сидящих юных алкоголичек и проституток, которые как всегда хихикали и шептались.

Мы с Климом были теми, о ком говорят в народе "не—разлей-вода". В какой-то момент Клим начал коситься на мою сестру, а потом они даже начали встречаться. Не знаю, видимо она простила ему «дворовую шмару», а может быть любовь её была так сильна, что просто затмила давние детские обиды, ранящие молодую душу. Амур не промахнулся: любовью пылали их сердца, страстью — ночи, желтым пламем — моя комната…

А дело в том, что поддавшись порыву любви, Клим решил устроить романтчиеский ужин со своею возлюбленной, к моему несчастью, как вы уже знаете, коей являлась моя младшая сестра. Так как быть отпизженной ссаными тряпками и вытирать лицо от ядовитой слюны бабки-шизофренички Юрца моей сестре, по ясным мне причинам, не хотелось (впрочем как и Юрцу самому), сие романтическое действо решено было перенести в мою обитель. Так как комнату сестры влюбленные сочли очень уж хуёвым местом для такого вечера по причине маленького размера и одноместной кровати, подкупленный двумя литрами пива и новым кином, я предоставил им свою. Сам пошел к подруге школьной зазырить кину, поделиться певасом, ну а если совсем уж повезет и она будет подмыта и добра душой — поебаца.

Клим, конечно же, перед этим охуенно важным в его жизни вечером, пересмотрел кучу фильмов про любовь, и естественно, предварительно сдав бутылки, купил пару свечей, дабы придать некий интим романтической атмосфере, коею он обвенчал мою хаотическую комнату, с повсюду разбросанными носками, обкончанным диваном и горой окурков. Сестра моя — воспитанная баба, а не шаболда местная, которыя за пивасик минет с проглотом делает, а потом ещё и пожрать приготовит. Она баба приличная, ноги раздвигает только по любви, как и учил её в детстве. Но вот блядь как-то так получилось, что уж очень любит она мартини и пиццу, политую сверху майонезом. А Клим то знает меня, как себя, поэтому все эти её слабые места заранее был готов использовать.

Под переписанную поверх Кобзона добрую, грустную, и конечно же романтическую «Лэт ит би» товарищей из группы Битлз, одаривая мою малую нежным заигрывающим взглядом (коим именовал Юрец свой соблазняющий маневр, лично мне со стороны казавшийся нервным тиком больного эпилепсией шизофреника), проводя левой рукой по её шершавой ляжке, от нервов и переживаний в миг покрывшейся мурашками, второй рукой он так же ласково выдавливал из пакетика майонез прямо на дымящеюся пиццу. Клим даже, чтобы вознести в её глазах присвоенный себе образ романтика до невиданых высот, последую какашку майонеза выдавил не просто так, а сердечком, после чего закрутил пакетик и откинул его в сторону, все ближе и ближе подвигаясь к любимой…
Не буду разжевывать сцену развода моей кровинушки на поебаться, не в этом суть.

За пару дней до этой всей истории, мы с Климом нашли миленького маленького котенка. Черно-белый, мяукающий комок. Я в котах то не особо силен, потому что нихуя их не люблю, а порой если злой, даже ебануть могу с ноги. А Клим блять зоофил хуев, проникся к котенышу, ласково так смотрит на него, гладит, и говорит мне:

— А давай его возьмем, а?
— Бери, — говорю я, — будет чем бабку ополоумевшую занять вечерами.
— Да нет, — не отрывая влюбленного взгляда от комка продолжает он, — Поселим мы его у тебя. Ты же знаешь мою старую, она его или утопит, или выкинет с окна, а может и вообще сьесть. Что ж мы, живодеры какие, что ли.
— Клим, ебать твой череп, ну ты думай, что базаришь ваще, а! Я же их ненавижу, ты знаешь. Нахуя мне эта тварь в квартире нужна?
— Сердца у тебя нет, братан, — попытался надавить на жалость Клим. — А вдруг он умрёт завтра от голода, или собака его загрызет, ты как с этим жить будешь, а?
— Да похуй как-то, так же как и жил буду. В глубокой жопе.
— Возьми хотя бы на недельку, а? Бабку скоро должны на лечение забрать, месяца на три, тогда я его к себе заберу. Ну сделай ты хоть раз дело благое! Тебе зачтеца на том свете, базарю.
— Хуй с тобой, — сдался я. — Только неделю! Потом не заберешь — к ебеням выкину.
— Договорились, — растянулся в счасливой улыбке Клим, беря на руки котенка. — А как же назовем его, а?
— Ну давай «Домино», он черно белый, как кость.
— Нет, это как-то не красиво.
— Хуй с загривком это не красиво, а Домино вполне охуенное погоняло для такого существа.
— Я назову его «Амур», — сказал Юрец, и даже выпавшая из моей руки банка пива в этот момент, совсем не привлекла его внимания. — Да, точно, Амур! Как красиво звучит.

Я решил, что в предскушении ебли с малой, гормон романтики, если такой есть, в организме Юрца дошел до предела. И если ему не дать со дня на день, то он коронует конфорку Бэлью, диван Жозефиной и соседку-доярку колоревой Елизаветой, и что любые попытки успокоить этот гормон помимо ебли — бесполезы. Ебать дать при всей нашей дружбе мне не позволяли моральные и нравственные устои, поэтому я промолчал и мы пошли дальше, думая уже каждый о своем…

Так вот, это я к чему. Не буду разжевывать сцену развода моей кровинушки на поебаться, не в этом суть. Возвращаясь от подруги я был зол. Во-первых фильм оказался унылым дерьмом, на просмотр которого жалко не то что полутора часа, а даже минуты, которую лучше потратить на испускание желтой струи в унитаз, а во-вторых, у Катьки, чтоб ей пусто было, четвертый раз за месяц течка! Ну она же по научному месячными зовеца не потому что ученый ткнул хуем в небо и решил вот так, и не потому что ему это приснилось, как Менделееву таблица, а потому что она идти должна раз в месяц. Не два, не три, и конечно же ни в коем случае не четыре! Я не знаю, может Катька особенная какая-то, или это я не смыслю в бабах. А может оно и к лучшему, горячей воды ведь вторую неделю нет, и кто знает, что сейчас творица в её сокровенном месте. С этими мыслями я подходил к дому.

Почувствовал я запах дыма ещё задолго до того, как повернул за угол. «Очередной пьяный мудак уснул и спалил диван», — радостно думал я, предвидя хоть какой-то экшн в вечно мертвом дворе. Поворот за угол немного поубавил радости, а с каждым шагом (который ускорялся сам по себе), чувство радости тонуло в бочке говна и печали, без какого либо права на возвращение. Горела штора моей комнаты, и серые облака дыма улетали куда-то в синее небо. Что было дальше — помню хуево, так как очень переживал и много матерился. В комнате Юрец в одних трусах пиздил какой-то мокрой тряпкой полыхающую штору, а малая в халатике носилась на кухню и обратно, тоская ведра воды и выливая на штору. К этому беспределу ещё подключился сосед дядя Ваня, который матерился больше моего, и поливал штору из вазы, принесенной с собой, и ещё дед Коля, который просто стоял возле кухни и что-то рассказывал. Я, конечно, сразу просек, что стоит он там лишь для того, чтобы каждый раз, когда малая наклоняеца, смотреть на выпадающую красивую грудь, с розовым стоячим соском, но в тот момент мой мозг был занят спасением любимой комнаты, поэтому в ебальник я ему не двинул…

… Играясь со свечой, принесенной долбоебом Климом, Амур уронил её на пол и продолжал играться. Увлеченные процессом соития влюбленные, не вкурили в ситуацию и продолжали пыхтеть на моей кровати. А когда жопу Юрца обдало жаром, да так, что волос там нихуя не осталось под самый копчик, он соизволил обернуца и увидеть пламя…

Ну, потушили мы в конце концов, даже бригады пожарников не дождались. Сгорела штора, обгорело пол шкафа и пару журналов порева. Юрец был нещадно избит той же мокрой тряпкой, который он хуярил штору. Хочеца надеяться, что это была моча. Малая была наказана и заперта в своей комнате. Я был зол, и очень печален. Ну а что, как-то вообще хуёво день сложился. Амура послал нахуй из дома вместе с Климом, соседей пинками выгнал с хаты и остался наедине с собой. Всё так заебало, что хотелось просто отдохнуть.

Я закурил, лег. Мыслить о починке комнаты не хотелось, я обмяк и уснул. Темнело. Через полчаса я подорвался с кровати от дикого гудка пожарной машины. Вылез с обгоревшего окна, громким криком любезно послал их нахуй и опять уснул.

Мне снился голубой океан, белый теплый песок. Я сидел на деревянном низком стульчике, в руках была текила, на голове соломенная панамка, большегрудая латинка обмахивала меня веером, а желтое солнце кидало свои лучи прямо в прищуренные глаза. На душе было тепло и радостно, сердце билось в предвскушении чего-то хорошего и доброго. Я улыбался. Вдруг я почувствовал нежное, мягкое касание в районе правой ноги. Я поставил в сторону стакан, поднялся и посмотрел вниз. Глубокими, жалостливыми глазами на меня посмотрел Амур, и сказал: «Мяяяяяяяяяууууууууууууу»…