Пиздоглазый спермоглот, сын пиздоглазой шалавы : ПАДШИЕ (9 ЧАСТЬ)

- Не понял, это такой чёрный юмор? – я недоумевал по поводу недосказанной им новости. Кусок говядины встал поперёк горла, словно он увеличился в размерах. Я пытался прочесть его мысли, но мне никак не удавалось, потому что он выдерживал любой наскок, без особых усилий преодолевал каждый попадавшийся ему на пути барьер.
- Нет, это сущая правда. Истина из чрева последней инстанции. Я замочил твоего отца, тот не приглянулся господу.
- Что за чертовщину ты городишь? – я ничего не мог понять.
- Я пробил ему колуном черепок, кряк! Он скончался мгновенно, я даже толком поговорить с творцом не успел! Короче, твоя мама там! – он скрючил палец на одностворчатую дверь, одиноко стоящую посреди плавящихся песков.
Я недоверчиво всмотрелся в его сгустившиеся брови, мне мнилось, что он надо мной подтрунивает, насмехается; я с размаху въехал ему в скулу, отчего он с мартышечьей гримасой охнул и тут же скатился со стула. Мои ноги с суматохой несли меня к двери, мне почему-то казалось, что сейчас подбегу, и дверь неизбежно испарится, но всё прошло удачно, я влетел в тёмное обветшалое помещение. Пахло кардамоном и ещё какими-то пряностями, в углу стояла метла, у забитых досками окон были, как попало, разбросаны баллоны электровакуумного прибора, на потолке то и дело вспыхивала и погасала люминесцентная лампа на 5 ватт, в дальнем конце похрапывал Таир. Да, я вгляделся и окончательно удостоверился, что не обознался, это и вправду был он. В профиль. Моё покашливанье разбудило его, он рассерженно встряхнул головой, что-то невнятно пробубнил.
- Привет…- я запнулся после первого же произнесенного мною слова, округлил глаза и принялся с выжиданием хранить натянутое молчание. Он деловито вытер руки сухой салфеткой, сощурился на меня и засвистел какую-то шотландскую плясовую. Я прилип ногами к полу, приглядывался к паутинным углам, скиснув во всём своём облике, словно умалишенный каторжанин. В течение нескольких минут мы не обронили ни единого слова, просто созерцали наши нависшие тени.
Не выдержав немой сцены, он, наконец-то, решился на диалог:
- Ну и что?
- Таир, что ты здесь делаешь?
- Сижу и прохлаждаюсь, если я не ошибаюсь, там снаружи жарко.
- Да, это верно. Но как тебя угораздило сюда попасть?
- Глупыш, это ты только что прискакал, а я здесь уже давно дожидаюсь чьего-либо прибытия. В той комнате, - произнося это, он небрежно кивнул на двухстворчатую дверь, страдает твоя мать. Она сама не своя, только ты не пугайся, когда увидишь её.
Я не верил своим ушам, нервно хохотнул:
- Ха-ха! Ты в своём уме? Что ты мелешь?
- Ты считаешь меня злым гномиком Момом? Если не веришь, то загляни туда, она там.
Тут я услышал протяжный стон, я не мог понять, кому принадлежали эти вялые звуки, на какую-то долю секунды стушевался. Он отметил про себя мою возникшую растерянность и осведомился. – Что, так и не веришь?
- Замолкни, я не желаю ничего слышать!
- Твоя мама за стеной, войди туда. Последний раз упрашиваю, зайди и снеси ей башню. Она монстр, породивший тебя. Прикончи её и, не задерживаясь, скорее возвращайся, я тебе потом кое-что объясню.
Я с сомнением заглянул в его глаза, но так ничего в них подозрительного и не усмотрел. Он легонько склонился над своим ботинком и занялся его шнурованием, мне оставалось только одно – последовать данному им совету. Чуть слышно прошуршал к двери, отворил её легким касанием ладони, перешагнул.
Там было намного светлее и просторнее, гладкие кирпичные стены и невысокий потолок, в центре находилось полуобнаженное существо со скатанными волосами, оно то и дело издавало неприятные шипение и постанывания. Я глубоко втянул шею, чуточку нахохлился, с опаской оглянулся назад, дабы не усомниться в наличии выхода в случае экстренной ситуации, когда будет необходимо сделать ноги. В комнате неприятно пахло, сделал шаг по направлению к ней, начал внимательно изучать ее, копошащуюся в собственной зеленоватой слизи. Мне стало дурно, прислонился плечом к стене, не отрывая взгляда от уродливой самки, вонючей, как сортирное дно. Не удержался и ещё немного подался вперед, хотел убедиться, что эта скользкая тварь - не моя мама. Пока я не видел её лица, но общий силуэт телосложения всё-таки уже вырисовывался; толстые короткие, как обрубки, конечности, меня даже успокоили. Это значило, что такая неповоротливая неуклюжая чудовищная и, по-видимому, обжористая бомба никак не смогла бы меня поймать, в этом плане я был больше чем уверен. Она то ли похрюкивала, то ли так громко посапывала, но чем бы это ни было, звуки были, несомненно, впечатляющими. Я оказался в двух лилипутских шажках от нее, кажется, только теперь она засекла моё присутствие. Из пышущих копен конских волос высунулась мерзкая головка (точно такая же круглая, как и у колобка), въевшись в меня своим бесстрашным взглядом, стала меня гипнотизировать:
- Сынок, я скучала по тебе. – Я готов был оказаться заточённым узником Бастилии, поспорив с любым на то, что голос, исходивший из орального отверстия этого существа, принадлежал моей матери. – Я вижу, ты похудел, что с тобой произошло? У тебя проблемы со здоровьем? Или неполадки на службе? Почему ты перестал навещать нас с отцом? Я всё замечаю, сын мой. То, что ты избрал – не для тебя, уж я то в том уверена. Обходи все напасти стороной, не связывайся с плохими людьми, они навредят тебе. Сын, у тебя такой растерянный вид, я начинаю беспокоиться.
- Мама.
- Что, маленький мой? Ну, подойди, я тебя не обижу. Приляг со мной. Мама тебя успокоит, приголубит, накормит. Помнишь, я всегда жарила тебе лепёшки с луком?
В моём сердце ёкнула ностальгия, в душе всё заныло и сникло. По моей душе полоснули воспоминания о былом уюте, о домашнем очаге, о размеренности и гражданском долге. Перед моим взором замелькали ретро-кадры вновь бегущих мальчишек, новогодних ожиданий и зимних катаний на салазках и коньках. Я подглядываю за самим собой: вот готовлюсь к экзаменам по английскому языку, а здесь, уже вечер, я с прутом карагача неспешно возвращаюсь домой, так как услышал зов моей мамы, должно быть уже пора ужинать. Как брал книжки в районных библиотеках, дразнил старшеклассников, ходил в мечеть. В памяти всплыли запах свежескошенного сена, запах булочек с маком и изюмом, вкус сосисок в тесте, запеченных яблок, жареного хлебца с яйцами. Выплыли моменты первой любви, первого свидания, первого поцелуя.
Вдруг что-то звякнуло у меня прямо над ухом, поневоле вздрогнул, завёлся:
- И чего ты? Что тебе от меня теперь надо? Зачем ты здесь?
- Один момент, малыш… - она уже, было, приготовилась к оправданиям, но я взорвался.
- Не надо мистерии! Я старался тебя забыть, и вот ты опять вернулись!
- Угомонись! Кому сказала?
- Иди отсюда, ты должна быть мёртвой! – я с негодующим мотанием головы отвернулся от этого издевательского зрелища. Послышались надрывающиеся звучания, я повернул шеей и увидел, как она ползла прямо на меня, нерасторопно передвигая пухлыми лапками, в её зрачках читалась ненависть. Я отпрянул, размахался руками, вскричал:
- Не доводи меня до последних границ! Я не отвечаю за свою сдержанность! Мама, не играй с огнем!
Но она настырно, казалось, не обращая на мои вопли никакого внимания, приближалась ко мне. На какие-то миллисекунды мне почудилось, будто она и в самом деле сейчас цапнет за мою трясущуюся от дрожи ногу. В уголке комнаты я узрел кем-то предусмотрительно оставленную в одиночестве кочергу, нисколько не мешкая, схватил её за рукоять, она была очень тёплая.
- Я больше не нуждаюсь в тебе! – с криком шлёпнул по её так называемому плечу, но удар нисколько её не потревожил, она всё так же ползком добиралась до моей ноги. От страха оказаться схваченным я чуть не выронил из рук кочергу, но, совладав над эмоциями, взял контроль полностью на себя, занёс руки и наотмашь съездил прямо по шейке. – На, гадюка! Будешь знать, что значит не слушаться моих предостережений! – Ещё один замах - и она захрипела, пытаясь заглотнуть воздух, лапы забились в судороге.
Вот появились первые брызги крови, мощным точным попаданием в цель, поломал ей хребет, теперь она вообще не двигалась, просто сипела, а вся её грузная форма каждый раз то вздымалась, то опускалась при каждом вдохе и выдохе. Я бил по лапам, зачастую ловя звуки хрустящих костей, кое-где мослы торчали прямо навылет из рваных зияющих ран; иногда пинал по пузу, а после того как раздавил в лепёху её голову, переключился на тазовую часть тела. Остриё печного орудия со свистом впивалось в мягкую, как желе, плоть уродины, жир растекался по полу, постепенно превращаясь в одно цельное пятно, наводящее всем своим видом на минорное настроение. Я смахнул со лба пот, утёрся рукавами, и снова стукнул по мясу, а это и в самом деле было горой мяса с надолго запоминающимся запахом. Выходя из помещения, выбросил предмет забивания в сторонку, прикрыл за собой дверь. Таир сидел в том же самом месте, но уже с наушниками и MP3-плейером, мажорно мне улыбнулся.
- На ее пенсию мы купим героин, - осклабился Таир, показывая мне свои сгнившие зубы.