ПЛОТНЕГ : Завтра. (на жудкий конкурс)

Свет бьет в слипшиеся глаза и тупой болью проникает в мозг. На уши давит натужный голос Майка. Видимо я опять поставил диск по кругу и не вырубил. Я ненавижу утро. Хочется забиться в угол дивана, и замуровать себя одеялом, продолжив ночь. Это самообман, я прекрасно знаю, что боль сильнее сна, но еще час упорствуя не капитулирую. Кажется, он сегодня опять приходил, или это было вчера, что-то пойдет не так. Я давно привык к нему, уже много лет, это как игра, в которой я еще ни разу не выиграл.
Впервые это случилось сразу после свадьбы. Я проснулся оттого, что ощущал на себе чей-то пристальный, в упор, взгляд, в комнате кто-то был. Я понимал, что уже не сплю, скорее состояние полусна, как бы между. Открыть глаза невозможно. Я пытаюсь пошевелить рукой - так же безуспешно, тело парализовано. Животное чувство страха, такого страха я никогда не испытывал наяву. Безуспешная попытка крикнуть. Собираешь всю волю, пытаешься вернуть управление телом. Когда это, наконец, удается, резко отпускает, остается только страх. Помнится, я тогда сильно перепугал Маринку, которая ничего не слышала и спала как сурок, пока я не растолкал ее, перепугав до смерти своим безумным состоянием. Через несколько дней умер отец, а в день похорон началась зима. Бесконечная для меня зима.
Потом это было часто. Каждый его приход ознаменовывал новый поворот в никуда. Кто сказал, что нужно непременно спросить к добру или к худу? Это невозможно. И это всегда к худу. Я даже пытался изловить его еле подчиняющейся мне рукой, когда научился не бояться, а он бегал возле дивана и мерзко хихикал, дразня меня. Его босые детские ножки шлепали по линолеуму и отбивали быстрый стук колес катящемуся под откос паровозу моей жизни. Паровоз, паровоз, паровоз…
Господи! Влад!
«Утро без хмурого». Как же я мог забыть! Он видимо уже заезжал, я все проспал. Документы на квартиру на столе. Впереди новая жизнь. Сколько раз он выручал меня? Единственный, кто остался, единственный, кто верит. Он подыскал дом в деревне, а свою двушку я оформлю на него. Проблемы с моими долгами он берет на себя. А там… Там я начну новую войну с самим собой, а после победы все вернется, и Маришка с сыном. А когда будет совсем плохо, Влад поможет продержаться, он всегда помогал. Помогал… Но ведь ради меня.

Самые маленькие расстояния кажутся мне марафонской дистанцией. Одежда прилипает к телу, шум в голове и каждая клетка живет своей жизнью, ведя сокрушительную войну с соседней. Трамвайная остановка. Откуда столько людей? Что гонит людей из дома? Одинаково незащищенных друг от друга в постоянном достижении индивидуальности.
Скрипя, подъехал трамвай. Номер мне не важен. Я сел на свободное место, удивляясь, что толкаться не пришлось. Почему я вошел в вагон один? Трамвай тронулся, оставив толпу нервно всматривающихся вдаль людей. Странно, но боль уходила. Это было впервые, когда боль уходила сама. Я улыбнулся прыгающему по полу вагона солнечному зайчику и осмотрелся. Немноголюдно. На месте кондуктора взгромоздился неимоверных размеров детина, который отрешенно смотрел в пол и, казалось, спал.
Позади меня сидела бомжеватого вида толстуха, нервно перебирая руками короткую веревку, а рядом с ней маленький мальчик лет шести с опухшими красными глазами.
Трамвай шел медленно, пожалуй, слишком медленно, и этот ужасный скрип. Что-то еще было не так. Подойду сам к кондуктору, чтобы избежать проблем. Детина поднял голову. От ужаса я отпрянул. Трудно было назвать такой винегрет уродства лицом. Крупные швы нелепыми нитками на хаотичных шрамах, бельма вместо глаз.
-Сядьте на место, - еле слышно, но тоном, не терпящим возражений, сказал уродец.
-Да, но…
Я, недоумевая, побрел на свое место.
-Вам скажут, когда ваша остановка, – нравоучительно проблеял трясущийся дедок справа.
-Кондуктор слепой, вы видели? – спросил я скорее ради того, чтобы хоть что-то сказать.
-Конечно слепой. Только слепой кондуктор может быть непредвзятым, это же очевидно.
Такими рассуждениями мою логику совершенно загнали в тупик. Сидящие в салоне осуждающе смотрели на меня. Казалось меня презирал за глупость даже фингал под поросячьим глазом у пропойного вида толстухи. Я разочарованно уставился в окно.
Трамвай изредка подпрыгивал, иногда слишком резко, будто колесо налетало на камень. В салоне было неестественно холодно, хотя солнце нещадно палило тех, кто за окном. Медленно тянулись пыльные городские пейзажи. Трамвай, ржаво скрипнув, неожиданно свернул влево. Это же двор моего детства! Но как? Я столько лет не был здесь. Я всматривался в окно, глупо улыбаясь. Но что это? У нашего подъезда стоит похоронный пазик, рядом немноголюдной кучкой несколько наших соседей. Трамвай идет еще медленней, я не могу пошевелиться и слышу все звуки на улице, даже листву тополей, которой играет ветер.
На лицах людей наносная скорбь, кто-то фальшиво всхлипывает. На двух табуретках стоит гроб с дешевой обивки. Я стараюсь узнать покойного, и когда это удается, сердце проваливается вниз, а в горле встает ком. Я пытаюсь закричать, но понимаю, что ничего не могу. Неведомая сила не дает мне отвести взгляд и закрыть глаза.
-Отмучилась горемышная… - всхлипывает соседка сверху тетя Вера, стоя с пустым мусорным ведром. – Как сына не стало, так у ней ноги и отнялись, а и соображала плохо. Два года куклой пролежала никому ненужная. Вот судьба… Сначала муж, потом сын, всех схоронила … Зин, отдай за меня сотню, я с пенсии рассчитаюсь.
Это невозможно, это сон. Я стараюсь зацепиться за эту мысль и поверить в нее. Это не правда!
Трамвай снова повернул, набирая скорость. Опять это чувство потери власти над телом. Детские качели. Мальчик лет пяти поразительно похож на меня маленького.
-Мам, а когда папка придет?
-Скоро придет, сынок. Давай я тебя еще раскачаю.
Маринка! Мои Маришка и Павлуша! «У него твои глаза. Я обожаю твои глаза». Я хочу закричать, что я здесь, рядом, но я немощен.
Трамвай замедляется. Неприятное чувство тревоги внутри нарастает. Жена останавливает качели и указывает сыну на меня, он улыбается и радостно бежит в мою сторону. Только бы не упал. Ольга приветливо машет мне рукой и торопливо идет вслед за сыном.
Павлуша неожиданно кидается в объятья к какому-то молодому человеку, и виснет у него на шее.
-Папка, а в парк поедем!?
Незнакомец свободной рукой гладит Марину, мою Маришку по голове и долго целует. Потом все трое поворачиваются и, взявшись за руки, идут к машине.
Влад!? Это не может быть правдой. Ненависть, злость и бессилие, немощное бессилие что-то немедленно предпринять. Остановить! Все это происходит не со мной, не со мной!
Трамвай вновь набирает скорость. Постепенно до меня доходит, что сзади кто-то тихо всхлипывает. Я повертываюсь.
-Мама, а сегодня мне не будет больно?
-Нет сынок… Нет. Обещаю. – успокаивает грязная толстуха своего сына, но по ее виду ясно, что она врет. Прижимает сына к себе, как бы пытаясь защитить его. Она смотрит в окно, как в пустоту, тело ее вздрагивает, по пухлым щекам катятся слезы.
Трамвай медленно остановился, скрипя всей массой.
-Ваша остановка, – очень твердо сказал кондуктор и выжидающе выставил свои бельма на меня.
-Моя? Мне еще ехать и ехать, – неуверенно возражаю, но понимаю всю нелепость своих доводов.
-Ваша, ваша, мистер анатомическая свобода! До завтра.
-Завтра? Зачем?
-Кольцевая… - сказал детина и затрясся от смеха так, что некоторые швы на уродливом лице начали расползаться.
Внутри все съежилось, я медленно побрел к выходу. Двери открылись, я спустился на нижнюю ступеньку. Передо мной была ночь. Красивая звездная ночь. Позади надрывно хрипел из колонок Майк:
Я встаю и подхожу к открытому окну,
Вызывая тем самым весь мир на войну,
Я взрываю мосты, но я никак не пойму,
Кто их строил…
Всего девять этажей. А там свобода от боли и победа над собой. Я поднял голову к звездам. Маленькой яркой точкой по своей орбите уверенно летел спутник. Завтра? Завтра меня здесь не будет.
Улыбнувшись, я шагнул вниз.