Виктор Глебов : о чем-то,в общем

Часто выходит так, что мы знаем даже больше, чем следует, о соседях своих друзей и знакомых, чем о своих собственных. Причем это касается и тех, кто живет в двадцатиэтажных муравейниках из стекла и бетона, и счастливых обладателей половины коттеджа на две семьи, которые англичане называют semi-detached.
То же самое и со мной. Я живу в одном из лучших районов города, который, кстати, считается таким не из-за количества супермаркетов и элитных жилых построек на квадратный сантиметр, нет. Наоборот, несмотря на то, что до центра города пешком (да и общественным транспортом - тоже) добираться пятнадцать минут, тише и «зеленее» места в городе просто нет. К тому же совсем рядом – доплюнуть можно, если постараться, - находится ботанический сад, недавно разбитый прекрасно ухоженный парк, а рядом с ним – старый немецкий пруд с гордым названием Верхнее Озеро. Хотя от пруда там одно название: рыбу в нем в последний раз видели еще, простите за французский, при Гитлере, а площадью и глубиной данный водоем больше напоминает песчаный карьер. А может, так оно и есть, понятия, честно говоря, не имею. Пусть мне будет стыдно.
Моя квартира расположена на втором этаже старого немецкого дома из красного кирпича, скрытого под двумя толстыми слоями штукатурки – небесного и желтого цвета. Для тех, кто не в курсе: в нашем городе жить в немецком доме – конечно, если тот в нормальном состоянии, что, впрочем, не редкость, - это не клеймо позора на всю жизнь, вроде гомосексуализма, а вполне себе даже привилегия. Квадратный метр (которых немерено) здесь дороже, чем в новостройках уровня выше среднего, я уже не говорю о всяких плесневелых хрущовках и брежневках. Проводка и трубы здесь с недавних пор в идеальном состоянии (причем жильцам пришлось скидываться только на взятку в ЖЭКе, что не может не радовать), а потолки достаточной высоты, чтобы играть в баскетбол. Но не это главное. Чего не найти нигде больше – так это окна, каждое из которых занимает больше половины стены – на западе за «апартаменты» с такой опцией платят огромные деньги. В общем, за пазухой у цивилизации, тихо, зелено, скромно, но со вкусом (если не считать яичного цвета фасадов) и есть, где выгуливать детей, мужей и даже собак.
***
Меня зовут Марк. Мне двадцать четыре, я журналист, один из основателей первого успешного глянцевого журнала. Когда мы только начинали, нас было трое: я, мой друг Денис и его уже четыре года как жена Вика. Всеми деловыми заморочками заправляют они двое, потому что бизнес и бухгалтерия находятся вне списка моих пристрастий. Я просто автор и по совместительству немного рекламщик, только зарплата по выше, чем у остальных писак. Не буду говорить, во сколько раз.
В своей немецкой квартире я живу последние то ли двенадцать, то ли тринадцать лет, из которых четыре один, и полтора из них – можно сказать, что в свое удовольствие, после того как наш журнал начал постепенно наполнять наши кошельки (а впоследствии и кредитки) и мы с родителями огулом сделали наконец цивильный ремонт их квартиры, купленной еще лет шесть назад, но три года сдававшейся молодой паре, чтобы оплатить мое обучение на журфаке СПБГУ. Еще через полгода, выдав рабочим необходимые по смете деньги и добавив полагающиеся по законам евроремонта двадцать процентов, по прошествии двух недель я вернулся в свою подростковую мечту с интерьером, выполненном в черно-белых тонах, с проблесками красного и огненного кое-где и окном полстены с широким подоконником вместо письменного стола. Тогда в очередной раз подтвердились сказанные мне Денисом девять с половиной лет назад не по годам «мудрые» слова: «Радуйся, пока не привык. Скоро поймешь простую школьную истину. Первый секс – это совсем не то, после чего трава зеленеет сочнее и солнце светит ярче…»
***
Меня зовут Марк. Мне двадцать четыре года, последняя, она же первая, влюбленность родилась и умерла в далеком первом классе. Из всех девушек, к которым испытывал чисто платоническую привязанность, остались только бывшая одноклассница, с которой вместе так быстро росли, и та, про которую Boombox пели «Слать бы тебе конверты, как Кай Герде кубики изо льда прямиком в никуда». Но это уже совсем другая история. У меня нет ни жены, ни детей, да и в ближайшие четыре-пять лет не очень хочется заводить. Постоянная спутница так же отсутствует как явление по той же самой причине. Все представительницы прекрасного пола, с кем я был в более или менее близких отношениях, влюблялись сначала в меня, а затем (буквально через несколько месяцев) в своих будущих мужей. Короче говоря , за удовольствие приходиться расплачиваться - коктейлями в ночных клубах, ужинами в ресторанах, иногда дизайнерскими тряпками, но это очень редко, потому что банально пока нет столько денег. Надеюсь, до наличных не дойдет. Из всех школьных и не школьных друзей остались только Денис да товарищей по первым радостям и разочарованиям, победам и поражениям. И все трое жены. И все по любви, пусть и немного расчетливой.
***
В общем, как и большинство тех, у кого «работа с людьми», я в орде знакомых, являющихся не более, чем атрибутом, если не сказать побочным эффектом, рода профессии, мягко говоря, одинок и не особо общителен, или, как любят говорить сельские будущие менеджеры, не коммуникабелен.
И точно так же, как большинству горожан, мне не было дела до моих соседей. Соседей по лестничной клетке, по подъезду и по планете Земля. Да кого может заинтересовать тот попивающий лысый бомбила лет пятидесяти с коробочкой, в своих неизменных и неубиваемых тяжелых, как его судьба, рабочих ботинках, до полуночи ковыряющийся в карбюраторе своей дышащей на ладан Хонды, которую все между собой называют «взрывпакетом»? Главное, что он не шумит, не буянит, когда под мухой и вызывает умиленные усмешки, когда изредка галантно подает правую руку с залежами машинного масла под ногтями, помогая выйти из машины одинокой продавщицы из ближайшего магазина.
Откуда всем знать, что этот самый казах-таксист Борисыч, тридцать (плюс-минус) лет назад, отучившись в Политехническом, был направлен по распределению сначала инженером в какое-то село рядом с границей между Россией и его степной родиной, но вскоре, чтобы быть подальше от голодноватого прошлого, ценой месячной зарплаты уездного инженера, был перенаправлен в наш город. Обладая от природы гибким и ясным умом, молодостью и «коммуникабельностью», пробился в уважаемые архитекторы ныне самого западного региона Российской Федерации. Когда СССР рухнул, в жизни Борисыча и его жены изменились только паспорта. Подмазав где и когда нужно, бывший советский инженер-строитель, сумел сохранить и преумножить признаки удачной жизни: престижную работу, положение в обществе, зависть соседей, умницу жену и кареглазую дочурку с ямочками на щеках. Лихие девяностые обошли стороной его семью, задев лишь слегка, так как никаким бизнесом он не занимался, а состоял на государственной службе, немного греша взятками в не особо крупных размерах – все тогда выживали, как могли, а Борисыч мог еще как. Когда девяностые должны были через два года закончиться и на горизонте маячили многообещающие нулевые, Борисыч начал привыкать мысли, что жизнь удалась, и можно уже начинать понемногу готовиться к умиротворенной старости, как раз начался девяносто восьмой.
Когда отечественная экономика, как по расписанию, в очередной раз отбросила коньки, пьедестал жизненного почета Борисыча покосился похлеще Пизанской башни. В сорок с небольшим лет, говорят, у мужчины начинается возраст, когда «самое то». В канторе так не думали, и попросту «подсидели» почти честного главного городского инженера с его законного рабочего места: экономика обваливалась довольно большими халявными кусками, а подставлять карманы под эти куски были желающие и поэнергичнее Борисыча. В семье Борисыча появился четвертый член – алкоголь. Жена помогала ему как могла не скатиться по скрипучей лестнице жизни на самое дно. Через год Борисыч, переночевав как-то на лавке возле дома, завязал со злоупотреблением «красного и беленькой». За это время он здорово умудрился посадить почки, поэтому смог устроиться только ночным сторожем на ликероводочном заводе, а еще через полтора года он уже работал на том же заводе технологом. Дочь к тому времени закончила школу поступила в университет на иняз, учила немецкий. Жизнь становилась, пусть не такой сытой, как в былые времена, но зато более или менее стабильной и уверенной.
А вскоре у Алии, его жены начались жуткие головные боли. Мужу она о них ничего не говорила, а в тот же день, что сдала анализы, составила завещание: ее отец и бабушка умерли в возрасте сорока семи и сорока трех лет, причина – злокачественная опухоль головного мозга, рак. Муж давно не видел свою жену такой грустной и такой нежной, как в последние три месяца ее жизни. За месяц до смерти Алии дочь уехала учиться, как все тогда думали, на год, в Германию, чтобы никогда не вернуться в Россию и приехать к отцу только раз, чтобы попытаться уговорить его уехать туда жить с ней, ее мужем и его, Борисыча, внучкой Кристиной – и получить однозначный отказ. Когда Борисыч хоронил жену, его сердце не выдержало – в предынфарктном состоянии его увезли в реанимацию прямо с кладбища. Сердце его удалось заставить работать в прежнем режиме, но застуженные почки не осилили избытка лекарств, и одну пришлось ампутировать.
Через восемь месяцев, вернувшись домой, Борисыч понял, что остался один в двухкомнатной квартире немецкого дома с голубой штукатуркой на фасаде и начинающей подгнивать проводкой, с одной левой почкой, редкими, как солдатская зубная щетка, седыми волосами, с зашитой в его организм «спиралью» - самым надежным способом кодировки от алкоголизма, - с постылой неинтересной работой на «ликерке» и стопкой редких писем и фотографий, приходящих по почте от дочери 3-4 раза в год.
Пить Борисыч не мог физически, курил он лишь пару раз марихуану по молодости, выслушивать бессмысленные претензии начальство у него тем более желания не было. Больше всего ему хотелось присоединиться к самой главной – после дочери – женщине в его ненужной жизни, но смерть не была бы собой, если бы пришла тогда, когда он ее ждал; а покончить с собой не решался, потому, что, хоть верующим назвать его было трудно, но к самоубийству он относился, как ни парадоксально это звучит, с опаской. Борисыч решил жить. Один. Он уволился с завода, занялся частным извозом, поменял в квартире проводку, развесил по стенам и расставил по всем горизонтальным поверхностям фотографии жены и дочери – и начал потихоньку дожидаться конца отведенного ему срока, доставляя таксующих у обочин пассажиров и копаясь до полуночи в карбюраторе старенькой, видавшей виды Хонды.
Судьба все-таки приготовила для Борисыча утешительный приз. Осенним, а может, и не осенним – не суть важно, днем, когда он в очередной раз затаривался на неделю пельменями и макаронами в магазине недалеко от дома, к нему обратилась та самая продавщица. Оказалось, что грузчик, привезший коробки с разнокалиберным товаром, куда-то смылся на своей газели, оставив ящики на улице, не удосужившись перенести их на склад. Борисыч не отказал. Через два часа Марина в благодарность поила его чаем, а когда предложила за труды «чего покрепче», было сильно и, надо сказать, приятно удивлена, получив отказ. Сперва она подумала, что Борисыч просто стесняется, и он, сам не зная почему, открылся единственной живой душе, а потом тщетно отпаивал ее, уставившуюся на него стеклянными от шока зеленоватыми глазами, из которых прямо ей на фартук ручьями текли прозрачные слезы, тем самым вином, которое она недавно предлагала ему…
Мне рассказала это сама сорокавосьмилетняя продавщица, когда однажды в магазине отключилось электричество, заклинив запирающуюся на магнитный замок дверь наружу, и нам пришлось четыре часа просидеть взаперти, поедая йогурты, чтобы не все они успели испортиться. Через неделю Борисыч учил меня играть в шахматы (что, в общем-то, оказалось бесполезной тратой времени), а Марина поила нас полезным для работы наших на троих пяти почек. Он до сих пор не знает, что Марина выдала мне его секрет. Впрочем, это будут знать лишь три человека, остальным все равно нет до него дела. Всем важно лишь знать одно: аз есьм, и это самое главное, а что другие существуют, я вообще не уверен.
***
После истории с Борисычем я какое-то время пребывал в абсолютной уверенности, что на нем заслуживающие внимания люди в нашем доме закончились. И это меня, признаюсь, не сильно обнадеживало. В каком-то фильме я слышал гениальную фразу: «Если хочешь найти что-то близкое сердцу, не ищи дальше собственного заднего двора». У меня не возникло ни малейшего сомнения, что героиня, которой принадлежала эта реплика, попала в самую точку. На то они и близкие, чтобы находиться рядом с нами; жаль, что так не всегда происходит. К тому же близким мне человеком Борисыча назвать было бы богохульством: во-первых, он в отцы мне годится, во-вторых, заметно, что любым человеческим обществом, кроме Марины, он тяготится, как гипсом на ноге – и ходить мешает, и раньше времени не снимешь. И потом, в том фильме речь шла о девушке.
Сколько живу в этом доме, все, что до недавнего времени знал о девушке из квартиры напротив, было то, что ее зовут Рита, что она на четыре года старше меня и что именно благодаря ней в нашем подъезде дорого пахнет «Givenchy», а не пылью и сырым бетоном.
Была пятница, конец ненормированного журналистского рабочего дня, то есть около половины десятого пополудни. В сумке у меня ждали своей очереди две банки «Red Bull», флешка с последними материалами для новой статьи и диск несколькими новинками киноискусства (да, я тоже человек и покупаю пиратские сборники фильмов!) Поднимаясь по лестнице в предвкушении очередного вечером перед экраном сначала монитора, а потом телевизора (и что-то мне подсказывает, что потом опять монитора), сквозь кованую балюстраду я краем глаза заметил, сидящую на рыжих скрипучих деревянных ступеньках, свою соседку, которую за тринадцать лет не видел ни разу в жизни. Вид у нее был довольно занимательный. Она сидела, прислонившись спиной к выкрашенной синим стене, подстелив под зад ворох бумажных салфеток со следами туши; верхняя пуговица ее черной до колен юбки была расстегнута, видимо, в «распакованном» состоянии дышать проще. Атласная блузка красного цвета была не заправлена и на краях виднелись следы пребывания горячего кофе. Черные лакированные туфли на шпильках гордо возвышались над ступенькой рядом с хозяйкой. Колготок на моей соседке не было, но и они обнаружились моментально: видимо, порванные, были сняты и служили подстилкой для босых ступней Риты. А по правую руку от нее стояла пустая - как я чуть позже догадался по гнусному запаху мокрого табака, - красно-белая банка с логотипом Coca-cola, рядом с которой так логично вписалась в весь этот коллаж маленькая бутылка черного «Jack Daniel’s», открытая, но пока еще полная.
Выяснилось, что у Риты выдался классический киношный bad day (а также то, что она оказалась одной из красивейших девушек по меньшей мере нашего микрорайона и, к тому же, не замужем). Жизнь не задалась с самого утра. Вместо будильника мобильного телефона ее разбудил грохот отбойного молотка, причем почти на час позже, чем ей было нужно. Побросав в сумку «предметы первой необходимости», то есть помаду, тушь, ключи, бумажные салфетки. Ну, брить помятую морду лица каждое утро – привилегия мужчин, а накраситься можно и в такси. Решив не тратить зря время на поиски уже один раз подведшего ее мобильника, машину она заказала с домашнего. И вот Рита во всей своей слегка растрепанной красе стоит перед дверьми офиса за целых двадцать минут до начала рабочего дня…и ломает каблук прямо на пороге здания. Такси не успело еще отъехать, и она запрыгнула в машину, командирским голосом ласково попросив водителя везти ее к какому-то бутику (к какому именно я не запомнил), вместо того чтобы вдавить педаль газа в пол, как во время погони, уставился на нее как на инопланетянку. Пришлось еще и дорогу показывать. По закону жанра «единственной парой, подходящей к юбке и сумочке оказались вот эти (Рита кивнула в сторону лаковых шпилек) блядские ходули». Пока Рита тряслась в красной «Шкоде», она все время рылась в бездонности своего ридикюля в бесплодных попытках отыскать там свой мобильник, в памяти которого (естественно, в единственном экземпляре) хранилась вся информация о предстоящих встречах, отчетах, семинарах, запланированных на ближайший месяц… в общем, начальнику не пришлось уговаривать ее взять недогулянный в декабре оплачиваемый отпуск.
Возвращаясь домой с мечтами о ванне с толстым слоем пушистой лавандовой пены, Рита обнаружила, что водные процедуры на сегодня придется отложить, потому что в квартиру ее не пропустит собственная дверь, а те ключи, которые она второпях бросила утром в сумку, вообще не известно, как попали в ее квартиру. Все подруги Риты давно уже обзавелись детьми и «храпящими придатками к ним, незаслуженно носящими название МУЖ». Ни о каких ночных заведениях, само собой, и речи быть не могло. А поехать в гостиницу выпотрошенной за день Рите просто не пришло в голову. Она просидела на лестнице всего двадцать минут (успев за это время скурить все, что тлеет и облиться колой, пятна от которой я вначале принял за следы от кофе).
На двоих у нас были две банки «Red Bull», маленькая бутылочка «Jack Daniel’s», бутылка оставшегося с недавней вечеринки красного вина в холодильнике и неограниченный запас чая, кофе и, как оказалось, тем для разговоров. В жизни бы не подумал, что, обладательница таких губ может прочитать столько книг. Именно она в последствии приучила меня к Янушу Вишневскому, Раймонду Моуди, Татьяне Толстой, Павлу Санаеву, братьям Стругацким, к Маяковскому, Кафке, Диккенсу (остальных классиков не уважали мы оба).
После того как Рита отлежалась у меня в ванной, и мы часа четыре проболтали, сидя в гостиной - она в халате, а я, как был, в уличной одежде, как будто это я у нее в гостях, а не наоборот, - случилось нечто, трудно поддающееся логическому объяснению…
***
Рита – дочь стюардессы и школьного учителя, которая младше своей матери на семнадцать лет, а отца – на тридцать семь. На следующий день после первого в жизни Рита дня рождения ее родители развелись. Мама ушла бы от отца еще раньше, сразу после того как он во второй раз избил ее, беременную, на пятом месяце, но закон не разрешает родителям разводиться, пока ребенку не исполнится год. Еще через полтора года маленькую Риту отдали в ясли, а потом в детский сад, чтобы мать смогла получить образование, потому что сорокалетние дед с бабкой по понятным причинам полностью взять на себя воспитание внучки не могли. Когда Рите было десять, Рената Ибрагимовна и Вадим Павлович погибли в автокатастрофе. Их так и не похоронили: из того кроваво-металлического фарша, в который превратился их «Fiat» ничего даже отдаленно напоминающего останки Ритиных бабушки и дедушки спасатели выковырять не смогли. С тех пор Рита была предоставлена самой себе круглые сутки, пока мать была в рейсах, отсутствуя дома неделями, чтобы заработать хоть какие-то дополнительные деньги. Вся личная жизнь Инги Вадимовны, матери Риты, происходила либо в отелях при аэровокзалах, либо прямо в кабине пилота. Рестораны и все остальные разновидности полноценного свидания были для нее большой редкостью.
К семнадцати годам Рита идеально владела кухонной утварью, техникой скоростного шоппинга, а также двумя иностранными языками, мировой литературой, компьютерными программами Corel draw и Photoshop, даже искусству подать себя кому надо и как надо. Обладая вдобавок к этому от природы безупречным «мужским» вкусом и даром убеждать к двадцати пяти годам она сумела сделать две главные на ее взгляд вещи в своей жизни: выдать мать замуж за достойного мужчину и обеспечить себе карьеру в рекламном бизнесе (с помощью все того же «достойного мужчины»).
***
… Она рассказывала обо всем по очереди: о своей жизни, о своей матери. О любимых фильмах, о повлиявших на нее книгах, о своей первой институтской любви, даже о том, что она думает о пользе зеленого чая для почек (кстати, надо будет сказать редактору, чтобы приказала кому-нибудь из штата написать про это статью на разворот). Когда речь шла об отвлеченных вещах, мы с ней часто спорили, доказывая друг другу свою правоту, когда она говорила о чем-то более интимном, о чувствах, я молча следил за ее мимикой (Бог! Пусть я в тебя не очень верю, но все равно, подари каждой женщине такие роскошные губы, как у Риты). Говорят, передать степень привлекательности женщины можно только одним способом: наречием пер словом «красивая». Рита была красива безумно. Наши вешалки из редакции с ней и рядом не стояли.
… Виски и вино давно кончилась, на то чтобы поставить чайник времени не было, а я все слушал е голос, и мне все больше казалось, что у меня в голове играет музыка…
В нашем городе совсем недавно появилось действительно занятное место, где можно со вкусом прогуляться. Раньше на набережную в старой части города без слез было не взглянуть. Но пару лет назад наше родное городское правительство крепко взяли с верху за яйца по вопросу расходования бюджетных средств, и буквально через несколько месяцев на месте разбитой в жуткие колдобины набережной горожане получили небольшой историко-архитектурный заповедник с названьем кратки Рыбацкая Деревня с мощеными красной плиткой дорожками, с пятизвездочным отелем, ресторанами, и главной местной достопримечательностью – смотровой башенкой. Вход туда хоть и платный, но не настолько дорогой, как все остальное в этом чудном месте – полсотни с человека (по рублю за каждый метр над уровнем реки). Самый и, наверное, пока единственный сказочный вид нашего города (именно города, до море не в счет, так как находится в тридцати километрах) открывается именно с этой башенки. Туда лучше подниматься в прохладную и ветреную погоду, ближе к закату. Главное – не поворачивать голову налево: там строится очередная многоэтажка. Смотреть нужно прямо перед собой на черную морщинистую водную поверхность, в которую постепенно погружается заходящее солнце, оставляя на ночь последние свои багровые лучи в шепчущихся перед сном кронах соседнего парка при Кафедральном Соборе.
… Когда Рита рассказывала мне обо все, что накопилось в ее душе за последние годы, я, поддавшийся музыкальной магии ее голоса, перенесся туда, прихватив ее с собой. В моих грезах она стояла рядом со мной на смотровой площадке той самой башенки. Ее губы не шевелились, но я все рано слышал ее голос, он доносился ото всюду.
В ту ночь я решил для себя твердо: либо когда я наконец года через три-четыре решусь жениться, то под венец поведу ее, либо я женюсь на ком попало и до конца жизни кусать себе локти, потому что повелся на свои же дурацкие жизненные принципы и упустил ее…
***
- Ну и как, женился, твой Казанова? – Денис, оказалось. стоял у Марка за спиной уже около часа, наблюдая за творческим прочесом. – Ты, кстати, в курсе, что уже давно за десять перевалило. Я, конечно, ценю твое рвение, но нафиг мне слепой журналист, когда зрячих полно?
- Зато я сегодня все закончил, пока настроение было. В понедельник получилось бы совсем по-другому. Ты перечитывать, кстати, будешь?
- У нас Ева редактор, пусть она и перечитывает. – Оскалился довольно Денис. – Да, кстати, Марк. Кто она, эта твоя Рита?
- Дэн, какая Рита? Я пишу всякую чушь для литературного блока, ты что думаешь, я в эти байки буду реальных людей вписывать? Это собирательный образ.
- Ладно, ладно, верю. Давай уже собирай манатки, сегодня Вика… то есть я и вика приглашаем тебя к нам на ужин. А то ты весь день просидел перед монитором, так еще и ночь просидишь, я тебя знаю. Отказы не принимаются.