Роман Шиян : РОМАНТИКА ПОД КАЙФОМ

Самоподготовка подходила к концу. В классе кроме меня и Татьяны Константиновны никого не было: все, кто имел возможность переночевать дома, слиняли, клятвенно пообещав воспитательнице сделать уроки в семейном кругу. Местные имели такую возможность. Мой же дом находился в трехстах километрах от школы-интерната, так что торопиться мне было некуда. Однако писать при помощи рта около часа подряд сочинение по литературе – занятие не из приятных. Тем более что сочинение было не на свободную тему: требовалось пересказать критику Иванова на произведения Петрова – скучно, никакого креатива. Вдохновение моё почти иссякло. Оторвавшись от писанины, я посмотрел сначала на Татьяну Константиновну, углублённо изучающую текст Евангелия. (Ей нравилось нравственно наставлять меня, психологически обоснованно трактуя религиозные постулаты и притчи). Созерцание классной воспитательницы не придало мне творческих сил. Устало вдохнув, взглянул я в окно – в свете уличного фонаря, кружась, медленно падал первый снег. С минуту заворожено наблюдал за полётом снежинок. Но мысль о недописанном сочинении неожиданно всплыла в сознании, нарушив мой душевный покой. Ручка в зубах жалобно хрустнула.
Буквально несколько минут моей дерзновенной мозговой деятельности прошло под девизом «Нате! Подавитесь!» и сочинение было готово к массовому тиражированию. Наутро одноклассники обыкновенно заглядывали в мою тетрадь по литературе в поисках «свежей» мысли.
- Всё, я закончил.
- Хорошо. Можешь идти в корпус, - оторвавшись от чтения Евангелия, сказала Татьяна Константиновна.
- А можно я на улице погуляю?
Она поднялась со стула:
- Пальто у тебя где?
- Здесь в шкафу, - показал я головой.
Выйдя из класса в полном обмундировании, я неожиданно встретил Васю, немного суетливого, с хитрой улыбкой в глазах.
- А вот и ты! Мазнуться хочешь? – спросил он вполголоса.
Я понял смысл фразы, но сделал вид, что не расслышал: слишком неожиданным было предложение, особенно после моего недавнего эксцесса.
- Что? – в вопросе слышались страх перед неизвестностью и желание попробовать ещё один запретный плод. В подобные моменты я вспоминал философский принцип Гуся: «Один раз на свете живём».
- Ну, уколоться хочешь попробовать? – с ухмылкой пояснил Вася.
Пару секунд я был в замешательстве: вдруг засекут или подсяду на иглу. Но интерес, в который раз перевесил страх.
- Да, - не очень уверенно ответил я.
Вася огляделся по сторонам – безлюдно:
- Пошли в сортир.
Пока мы шли, я судорожно думал: «Неужели это и вправду самый сильный кайф? Какой он по ощущениям? И как Вася собирается меня ширнуть при моей спастике, да ещё в туалете, куда обычно ходят по совсем иным причинам?»
Слева от первой входной двери туалета в полумраке располагался умывальник. Далее следовала вторая, где нас встретили сияющие в электрическом свете лампочки два унитаза. Посторонних лиц не наблюдалось. Закрыв за собой дверь, не имеющей щеколды, Вася осторожно достал из внутреннего кармана куртки шприц, наполненный розовым раствором. Игла была накрыта колпачком. На глаз я определил, что объём жидкости – не больше 1 кубика. Вася поднёс шприц к свету:
- Тут всего один куб. Но тебе хватит… Чтоб не нагрубить…
«Грубить» не хотелось, тем более в первый раз.
- Раствор мутный – надо процедить через ватку…- конспектировал Вася. - Чтоб голова не трещала. Стой здесь – я сейчас к Ленке сбегаю.
Ленка – молоденькая медсестричка, олицетворявшая собой образ прилежной студентки. Интеллигентного вида девушка. На людях вела себя, следуя субординации. Но частые и затяжные визиты в её кабинет Васи с Гусём наводили на мысли далёкие от медицины... В общем, когда эти Казановы школьного масштаба приходили к Ленке в медпункт, девушка неизменно теряла эту самую субординацию. До какой степени – неизвестно, но, во всяком случае, Гусь как-то намекнул, что внешняя неприступность Ленки – ещё не повод причислять её к святым. Через пару лет после выхода из школы один из моих друзей в разговоре упомянул, что у интеллигентного вида девушки «чёрный пояс» по минету.
Тем временем я стоял в пальто посреди туалета, бесцельно смотря в чёрное окно, сквозь которое ни черта не было видно. Со стороны это выглядело немного странно. Абсурдность данной ситуации усугублялась ещё и тем, что все знали – я не курю. (Тем более что это был школьный туалет). Да и наличие рядом двух унитазов вряд ли могло способствовать созданию благоприятных условий для медитации. Так что отговорка о вхождении мной в состояние нирваны тоже отпадала. Но моё внешнее спокойствие было непоколебимо: я жду человека, который поможет мне… сходить по нужде. Таковым являлся ответ для всех усомнившихся в моём психическом здоровье.
Неожиданно быстро вернулся Вася. Он присел на корточки, вытащил из внутреннего кармана мензурку, поставил её на пол. Осторожно выпрыснул раствор в сосуд. Затем намотал на кончик иглы ватку и набрал снова шприц.
-Так. Ремень есть?
- Да, - ответил я. – Только ты мне штаны сними – типа в туалет мне помогаешь сходить.
- Ага.
Снять пришлось так же левый рукав пальто, закатить рукава свитера и рубашки. Чтобы рука не дёргалась, я схватился за трубу батареи. Немного припекало. Вася перетянул руку ремнём выше локтя – вены незамедлительно вздулись.
- Сейчас… Это быстро, - успокоил Вася, подготавливая шприц.
Уколов я не боялся, но меня мучил мой внешний вид со стороны, который явно не вязался с интерьером туалета.
- Ну, начнём, - сказал Вася, вздохнув. – Постарайся не дёргаться.
Моё внутреннее напряжение возросло.
- Так. Вот она, - прокомментировал Вася, найдя наиболее подходящую из вен.
Игла медленно, но верно, вошла под кожу. Боли я практически не почувствовал.
Вася оттянул поршень шприца, но кровь не смешалась с раствором.
- Блядь, не попал! - огорчился Вася. – Придётся вытаскивать, и дырявить по новой.
Медленно закапала кровь. Чтобы остановить её, Вася зажал на пару секунд рану большим пальцем. Затем он повторил процесс.
Я заворожено наблюдал, как раствор смешивался с кровью, получая эстетическое удовольствие от многообразия полутонов
- Оп-па! Пошёл «контроль», - было видно, что Вася хоть и не новичок в этом деле, но случай со мной потребовал от него определённой сноровки и выдержки.
Сеанс «иглоукалывания» успешно завершился. Остановив кровь, Вася проворными движениями привёл мой внешний вид в порядок.
- Ну, как? Ничего не чувствуешь? – поинтересовался Вася.
- Пока что – нет, - сообщил я, прислушавшись к своим ощущениям. – Вась, разотри кровь.
На полу виднелись бурые пятна.
- О! – воскликнул я. – Что-то есть. Будто выпил 100 грамм…
- Да, - подтвердил Вася. – Но это только начало. Ладно, пошли на улицу.
Я почувствовал лёгкость и плавность в своих движениях. Мысли стали ясными, и с каждой минутой росло желание поделиться ими.
Мы вышли из школы во двор, где резвилась малышня. Асфальт был покрыт тонким слоем снега, подающего пушистыми хлопьями с чёрного неба. Мне хотелось пойти в беседку, где в то время уже собралась наша компания, но после случая с передозировкой я решил воздержаться.
- Присаживайся, - предложил Вася, указывая мне на пустующую лавочку.
Сидеть не хотелось, но отказываться я не стал, подумав, что так будет спокойней.
- Как ощущение?
- Хорошо! - мне показалось, что слова мои также легки, как этот первый снег. – Хочется говорить.
Чувствуя неизвестно откуда взявшуюся энергию, я встал и, глядя в белую землю, стал делиться мыслями о первом снеге, о том, что надо загадать желание, и оно наверняка сбудется и что-то ещё поэтическое. Казалось, от каждого моего слова исходит тепло, и от этого становилось уютно на душе. Монолог сопровождался топтанием на месте и моим наблюдением за формой следов, образовавшихся от ботинок. Попросту говоря, я месил грязь, но даже это доставляло мне удовольствие. А Васе почему-то нет, потому как он небрежно свернул мой патетический спич:
- Ладно. Ты тут отдыхай. Мне пора идти.
«Странно, неужели я неинтересно выражаюсь?», подумал я, но сказал:
- Ага.
Вася исчез. Я сел на скамейку и принялся рассматривать небо, но рассказывать, как прекрасно оно, мне было некому.
- Пора! – воодушевлённо сказал я, приняв решение идти в корпус, дабы найти свободные уши.
Взгляд у ширнувшегося человека специфический: радужная оболочка обесцвечивается, остаётся только чёрная точка зрачка на фоне белоснежного белка. Трудно не заметить метаморфозу, тем более что смотреть в такие глазки страшно. Потому по дороге «домой» я подумал, что следует принять меры предосторожности и постараться не показывать свои нечеловеческие глаза дежурной воспитательнице и нянечке. Люди, сидящие на игле – довольно распространённое явление. Можно, конечно, было бы одолжить у Васи чёрные очки (в последнее время он часто их надевал). Но я в чёрных очках зимой?! Это всё равно, что батюшка на похоронах с гармошкой.
Зайдя в палату, я натолкнулся на Попа. Он вздрогнул: обесцвеченные оболочки глаз и зрачки размером с точку – довольно жутковатое зрелище. «Да, плохи мои дела», подумал я. Спустя некоторое время мы сидели за столом и слушали музыку. Попу не терпелось узнать, что я испытываю, а мне – поделится своими новыми впечатлениями. Я долго и с удовольствием объяснял ему свое новое мироощущение. Зная, что у меня в нормальном состоянии проблемы с устным изложением мыслей, я поинтересовался:
- Как я говорю? Мне кажется, что я разговариваю свободно, быстро, не запинаясь… и как-то необычно…
- Говоришь ты, как всегда. Только такое чувство, что на тебе пахали двое суток.
- Да? Правда?
Он кивнул. Меня данное обстоятельство озадачило: опять я вообразил себя Юлием Цезарем.
Позвали на ужин. В те минуты меньше всего на свете я хотел есть. Но отказ от ужина – поступок весьма подозрительный.
Передо мной лежал кусок хлеба, намазанный повидлом, и кружка с чаем. От вермишелевого супа я всё же отказался. В нормальном состоянии ужин показался бы мне весьма аппетитным, но не в тот момент. Каждый осторожно проглоченный кусок вызывал еле сдерживаемый спазм рвоты. Чтобы поскорее закончить эту пытку, я стал запивать хлеб чаем. «Ну, давай. Осталось совсем немножко!», уговаривал я себя, смотря на еду как на нечто отвратительное. Когда с ужином было покончено, я поблагодарил нянечку и прямым ходом направился в туалет к крану выпить воды, чтобы подавить приступ рвоты. Спазмы прекратились.
Зайдя в комнату, решил заняться стихосложением. (Лет с 14 обнаружил я в себе способность рифмой думы выражать). Но, покопавшись в голове, отметил, что там пусто. Куда-то пропали те задор и трепет, которые обычно возникают, когда начинаешь творить. Будто какая-то часть мозга внезапно отключилась. Этот неприятный сюрприз меня озадачил. Забегая вперёд, скажу, что после укола мне не удавалось сочинить ни строчки целых два месяца, хотя, как правило, за указанный срок я выдавал стихов пять-шесть.
Последующие три часа я трепался с Попом. О чём – не помню. Потом проживающие палаты, старшеклассники, пошли поглощать второй ужин. Все аппетитно жевали, а я бессмысленно смотрел на вкушающих, и ждал, пока заварится чифир.
- Странный у тебя сегодня взгляд, - заметил Лёха-дружбан.
- А? – очнулся я, будто только что проснулся, и тут же, как бы, между прочим, добавил: - Да это меня Вася угостил травой. С Краснодара.
Я дал понять, что трава там особенная, по-иному прущая. Все были удовлетворены ответом.
- Не боишься снова прокатиться? – шутя, поинтересовался Лёха.
- Да нет. Я себя полностью контролирую.
Завершив второй ужин, трезвые отправились смотреть телевизор, а мне что-то не хотелось, и я решил лечь спать, сославшись на усталость.
Странная была ночь. Я видел сон и одновременно то, что происходило в палате. Может быть, по звукам мозг создавал проекцию событий. Не знаю, но всё, что я представлял в голове, происходило на самом деле. Временами по телу пробегала волна тёплой энергии, превращаясь в беззаботную тихую радость, – ощущение ни с чем не сравнимое. И так продолжалось до утра.
«Проснулся» я, полный бодрости и оптимизма. С аппетитом позавтракал и отправился в школу учиться, будучи ещё слегка балдея.
Я сел за парту. По расписанию шёл урок, который вызывал во мне неподдельный интерес, подкрепляемый благородной красотой преподавшей учительницы. Высока, стройна, умна; по мне – не женщина, а идеал! Она была прирождённо изящна во всём. Изящность в движениях, жестах, мимике и мыслях, не переходящая в манерность и пошлость. Уникальная учительница – воплощение одухотворённости! Внешне Она была похожа на неизвестную мне тогда певицу Сандру, c ещё более притягательными формами тела.
В общем, я в Неё влюбился не на шутку, но чувств своих не выказывал. Вряд ли, узнав такую новость, Она бросилась бы ко мне на шею со словами «Любимый! Я так долго этого ждала!» Она уже никого не ждала: ни мужа, ни ребёнка, ибо они у Неё имелись. Мне же оставалось только облизываться.
Трудно сказать, когда именно я в Неё влюбился. В отличие от первой моей любви, подобной внезапно пролившемуся слепому дождю в знойный день, эта любовь зарождалась, набирая силу, в течение многих месяцев, была похожа на снежную лавину. В восьмом классе меня накрыло… её бархатным облаком.
В то утро я был раскован, смел, естественен и смотрел на Неё открыто, знаете так, глаза в глаза. В моём непринуждённом взгляде читалось: «Я твой раб навеки!» Думаю, что только полная дура не смогла бы разглядеть этот слоган к божественному чувству под названием «любовь». Повторюсь, Она была далеко не дурой, и потому отнеслась к посланию сдержанно, без осуждения, с пониманием. Что означало примерно следующее: «Влюбился? Дело твоё, но я здесь ни при чём».
Собственно ни на что большее я и не рассчитывал, и до сих пор ни сколько не сожалею о том, что мучился, страдал и тащился от любви к Ней. В мире столько говна, что только ради этого чувства и стоит жить.
Дальнейшие события были лишены всякой романтики. Мне захотелось снова пережить наркотическое состояние. Желание заполнило моё сознание. И я никак не мог понять, чем пленил меня этот кайф? Блаженство? Наслаждения были преимущественно телесного характера, что меня не удовлетворяло. Расширение сознания? Жалкие потуги. В этом кайфе не было максимализма. Он не давал возможности почувствовать себя творцом. Все те иллюзии, что я испытал под морфием, казались игрушками по сравнению с тем, что мне довелось испытать под травой. И, тем не менее, мне страстно хотелось повторить. Впервые я потерял ментальную свободу, получив взамен жалкие «медяки» удовольствия.
Каждый раз перед отъездом в школу после каникул родители давали мне небольшую сумму денег на дополнительное питание.
- Отдашь их Татьяне Константиновне. Она купит тебе что-нибудь поесть, когда попросишь. Понял? – говорила мама, собирая мне пакет с провизией и одеждой для комфортного пребывания сыночка в школе-интернате.
- Да. Хорошо. Передам.
Так и происходило, пока я не повзрослел. Мне вдруг открылось, что тратить все бабки на еду, не рационально. Дескать, не хлебом единым… Но нарушать традицию, сказав воспитательнице, что родители не дали денег, было, по меньшей мере, подозрительно. Поэтому я решил прикарманивать лишь небольшую часть суммы на «духовные» нужды. Тратил деньги в основном на кассеты – очень любил музыку иностранного происхождения: Dr. Alban, 2 Unlimited, The Prodigy... Последним от меня respect пожизненно.
Но в тот раз мой интерес к музыке отошёл на второй план. Взяв заначку в размере 100 рублей, я направился к Васе договариваться о повторном сеансе «иглоукалывания». В то время 1 куб раствора стоил, конечно, не 100 рублей, а всего лишь 12. Но я не был эгоистом: 1 куб мне и 7 Васе. По-моему – альтруистично. Вообще-то с Васей трудно вести деловые отношения. Была у него одна особенность: когда ему давали деньги на что-нибудь, он воспринимал сей жест, как подарок. Так случалось не всегда, иногда Вася добросовестно доставал то, что от него просили. «Иногда» – это примерно процентов 25 из 100. И никакие угрозы и увещевания не повышали процент вероятности «удачного исхода». Поэтому я сильно рисковал своими накоплениями. Но 7 кубов, думалось мне, должны пробудить его совесть.
Вася без проблем согласился, взял деньги, и сказал, что на днях принесёт дозу.
Ни на днях, ни через месяц дозы не было. На мои расспросы Вася говорил, что никак не может встретить своего наркодилера. Я кивал, прекрасно зная от друзей, что он периодически ширяется. В конце концов, я плюнул на свои «вложения» и постарался забыть о пережитом наркотическом опыте, что было довольно сложно сделать.
Февраль. Воскресенье. Я от нечего делать валялся в постели в полусонном состоянии. Скоро ужин. Кто-то принялся меня толкать, пытаясь разбудить. Это был Вася:
- Вставай. У меня кое-что есть. Пойдём.
Я всё понял – у Васи проснулась совесть.
Место, куда мы направлялись, находилось примерно в 100 метрах от школы. По всей видимости, там жил наркодилер. «Очень удобно», подумал я.
Одноэтажный домик деревенского типа. Комната размером, примерно, 3 на 4. На кровати сидел пацан возрастом чуть старше Васи. Ничего необычного в нём не было. Он разрешил мне не разуваться:
- Дел-то – на пять минут.
Пацан достал шприц с раствором. Меня смутила доза.
- Вась, тут два куба? Немного ли?
- Нормально!
- Не беспокойся, - поддержал пацан. – Сейчас ты улетишь…
«Смотря куда?», подумал я.
- Так, что у нас с венами? Нормально.
Моё состояние изменилось практически сразу: раствор разошёлся по крови мощным приливом тепла. Стало трудно дышать и всё, что я видел, уходило вверх, как кадры у сломанного телевизора. «Твою мать, опять передоз! Только не это», с отчаянием пронеслось в моей голове.
- Смотри, как его вставило! - восхитился пацан.
- Да! Не хило! – подтвердил Вася.
Я не стал их разочаровывать, тем более что пошевелить языком мне было ой как тяжко. Я только и смог выдавить просьбу, чтобы Вася отвёл меня в интернат.
- Базара нет – отведу.
Он довёл меня до лавочки, находящейся через дорогу напротив ворот школы.
- Посиди здесь – отойди немного. В корпус тебе пока нельзя. Оставайся здесь. Понял? Я скоро приду.
Меня по-прежнему переворачивало: реальность, как на киноплёнке, уходила частыми кадрами в высь, иногда обдавало жаром и перехватывало дыхание. Кайфом и не пахло. Прикладывая неимоверные усилия, я периодически поднимал веки, чтобы быть в курсе происходящего. На улице стемнело.
«Мне надо идти в корпус: скоро ужин. Меня начнут искать». Ситуация обострялась. Самостоятельно подняться, а тем более, идти не представлялось возможным. Да ещё эта февральская слякоть. «Чёртов раствор! Видно димедролом от души разбодяжили». Со стороны я выглядел, как человек, уснувший в сидячем положении, временами неожиданно вскидывающий голову – типичный наркоман. Мне в тот период часто приходилось видеть одного нарика Гену, тусовавшегося с Васей вблизи школы. Он обычно стоял на перекрёстке с семечками в руке, щёлкал их, чтобы не выключиться. От накатывающих волн блаженства его ноги сильно подгибались, будто на спину грузили пару мешков цемента, глаза закрывались, голова падала на грудь, а рука застывала на полпути ко рту. В момент блаженного оцепенения Гены можно было смело ваять с его фигуры аллегорический памятник всем остановившимся на полпути странникам-морфинистам. (Материал – фанера). Но чудо – Гена никогда не падал, в какой бы степени улёта не находился.
Я продолжал сидеть, надеясь, что за ворота выйдет кто-нибудь из друзей. Удача в который раз улыбнулась мне – на горизонте появилась девчонка-малолетка из младших классов. Как ни странно, но я знал её имя.
- Катя! Кать! Иди сюда!
- Да, что ты хотел? – довольно миролюбиво откликнулась она, переходя через дорогу.
- Ты бы не могла меня довести до ворот? А то – грязь, упаду, - попросил я.
- Конечно, конечно.
Меня несколько удивила её готовность помочь.
Катя помогла мне войти через калитку.
- Всё? Дальше сам? – участливо спросила она.
- Да. Спасибо.
В корпусе меня ожидал ужин: молочная каша, яйцо и чай с хлебом. Я ограничился яйцом и чаем, ибо прекрасно понимал, что каждая крошка любой самой изысканной пищи отзовётся во мне бурными спазмами желудка. Покончив с ужином, я отправился в палату прилечь. Горизонтальное положение тела облегчило мои муки: накатило состояние физического расслабления. Как только я подумал, что кризис миновал, неожиданно сработал рвотный рефлекс. Я едва успел подставить полотенце, как ужин в полупереваренном виде извергся наружу. Благо свет был выключен, и все смотрели телевизор: никто не заметил ничего необычного. Думая, что это далеко не всё, на что способен мой организм, я, за здрасьте стряхнув на пол рвотные массы, вышел на улицу. Во дворе никого не было. Странное ощущение света: как будто кто-то добавил контрастность. Впрочем, «фокусы» с освещением мне были до размазанного в луже фонаря: меня снова вырвало возле лавочки. Некоторое время я неподвижно сидел, прислушиваясь к своим ощущениям. Вроде всё успокоилось. «В гробу я имел такой кайф», думалось мне в тот момент. Просидев ещё какое-то время на улице, я отправился спать.
С тех пор раствор не вливался в мои вены. Впрочем, по правде говоря, меня иногда посещают мысли ширнуться снова, и, что само по себе вызывает опасение, я не могу дать обоснованных объяснений этому спонтанному желанию. (К счастью, с каждым годом идеи подобного рода рождаются в моём сознании всё реже и реже). Это никак не связанно ни с настроением, ни с жизненной ситуацией. Я могу беззаботно идти по улице, рассуждая, скажем, о влиянии генетики на эволюционное развитие человечества, как вдруг в мозгу возникает провокационная мысль: «Эх, ширнуться бы сейчас!». Или, погружаясь в сон, на меня вдруг накатывают воспоминания той ночи, когда я впервые укололся. Разум говорит мне, что игра не стоит свеч, что это не мой кайф, и, к тому же, в растворе может присутствовать всё что угодно, но только не опиаты… В общем, разум приводит не меньше десятка доводов в доказательство абсурдности моего желания. Но, в тоже время, мне ясно, что будь у меня в данный момент возможность принять дозу, я бы принял её без особых колебаний. Это единственный случай, когда мне нравится быть инвалидом: слишком много надо проделать манипуляций, чтобы осуществить свой малодушный замысел.
Мой бывший друг Евгений, а теперь – покойник, говорил:
- Опий порабощает разум.
Опираясь на свой жизненный опыт, без всякого стремления к популизму, скажу: если вы хотите поставить крест на своём будущем, начните колоться.