Гавайская Гитара : НАШИ

Олимпиада Васильевна пересекла океан легко и грациозно. Как балерина Нинель Кургапкина. Ну, вы понимаете... Про Нинель - это метафора такая. Для литературности.
"В реале" Олимпиада Васильевна была 60-летней шкафообразной гражданкой страны Россия с седой головой, подсвеченной фиолетовой "Иридой" "для интеллигентности", и мерзопакостным нравом.
Олимпиада летела в Америку.
Это был "последний и решительный" этап семейного исхода.
Сыны со своими жёнами, детьми и сомнительными политическими взглядами были уже "на месте" почитай как четыре года.
Полтора года назад ценным грузом к сынам была выслана прародительница и основонй "эмиграционный аргумент" - тихая и навек испуганная бабусечка Раиса Исаковна.
Олимпиада Васильевна терпеливо дотягивала до шестидесятилетия и методично распродавала имущество, нажитое непосильным трудом, а также частично уворованное из "запасников" санатория "Джузеппе де Витторио", где Олимпиада служила завхозом вплоть до выхода на пенсию. Уворовано было изрядно.
Ждать до шестидесяти велели сыны. Поведя хищными ноздрястыми носами и нюхнув американского жизнеустройства, они быстро смекнули, что до шестидесяти – неразумно. Придётся учить вражеский язык, искать средства к существованию и, вообще говоря, шевелить задом. Дотянув же "до рубикона", Олимпиада въезжала в Америку "на белом коне", без особых нервных потерь погружаясь в сладостное состояние, именуемое "заслуженный отдых", со всеми прилагающимися к нему ежемесячными пособиями.
А началось всё с бабусечки. Точнее – с неуёмных сынов.
Бабусечка была умытой и сухонькой, носила ситцевые кофточки с белыми воротничками и любила читать писателя Аксакова.
Ей было 82 года, её давно уже всё в этой жизни устраивало, и она хотела только одного: как можно реже слышать визгливые фиоритуры Олимпиады, которую она же сама родила однажды в муках, совершенно не представляя, каким безобразным будет результат.
Раиса Исаковна была наполовину еврейкой и имела сестру в Америке. Эти два обстоятельства и сгубили её благородную старость.
После очередного дефолта сыны припёрли несчастную старушку к пенопленовой кухоной стенке, страшно зашуршали официальными бумажками и велели подписать в трёх местах.
Раису Исаковну чуть не хватила кондрашка. Она ничего не понимала и пыталась просочиться в комнату с Аксаковым, но громадные сыны отрезали все пути к отступлению, а Олимпиада взвизгивала, как бензопила "Дружба", стараясь просунуть свою фиолетовую голову в отверстие между локтями сынов.
В голове у Раисы Исаковны что-то нарушилось, поплыло. Её мягко "обложило" ватой, сквозь которую "под сурдинку" доносились шумы, шорохи и равномерные вскрики "бабуся, подпиши!". Она окончательно обмякла, крупно вздрогнула и подписала везде, где было тыкнуто мясистым пальцем младшего внучка.
Все сразу успокоились, положили бабусю на кровать и заботливо накрыли пушистым пледом. Бабусечку теперь следовало беречь.
Следующим тяжёлым испытанием было интервью в американском консульстве.
Сыны долго готовили Раису Исаковну.
Раз в неделю они приезжали к Олимпиаде, выковыривали бабусю из комнатки с Аксаковым, угощали её бананами и устраивали жёсткий инструктаж. Надо было как следует отработать "легенду". Американские иммиграционные власти интересовались резонами.
На "узника совести" Раиса Исаковна "не тянула": ни тебе громких политических заявлений, ни отсидок-голодовок, ни выходов на площадь с плакатом на палке.
С "религиозными убеждениями" тоже как-то не клеилось: бабуся всю жизнь состояла в правильных организациях: комсомоле, профсоюзе, компартии и даже была членом месткома.
Оставалась только версия "антисемитизм" . То есть, Раиса Исаковна должна была убедительно доказать, что её притесняют "по еврейской части".
Еженедельно сыны с бабусечкой "проходили" новый материал. Сыны излагали очередной антисемитский сюжет, бабуся старательно заучивала.
Раз в месяц она сдавала зачёт по пройденному . Это было ужасно.
Сыны садились по бокам, устраивали перекрёстный допрос и подлавливали бабусю не мелких "нестыковочках". Она расстраивалась, вздыхала и лихорадочно листала свой конспект в тетрадке в линеечку. Сыны отбирали конспект и призывали "думать головой".
Успешно сданный зачёт отмечался чаепитием с тортом "Славянский". Довольная Олимпиада алчно взрезала коричневый торт и раскладывала его по фарфоровым блюдечкам. Всё шло хорошо.
В день интервью бабусечка приоделась, соорудила на голове кичку из седеньких волос и выпила большую кружку очень сладкого чая для мобилизации мозговой деятельности, однако чуда не случилось. Сыны, проведя беглый опрос, с ужасом констатировали, что бабусечка путает сюжеты, имена и сопутствующие обстоятельства ранее заученных легенд. Получение заветного статуса было на грани провала.
Старшенький "вошел в пике". Он прижал бабусечку всё к той же пенопленовой стенке и нехорошо рявкнул, чтоб сосредоточилась. Олимпиада и меньшой повисли у него на руках: момент был критический. Олимпиада визжала, бабусечка плакала, а младший из сынов призывал всех расслабиться, как незабвенный доктор Кашпировский.
Интервью, как ни странно, бабусечка прошла успешно. Американский "службист", охреневший от ежедневного прослушивания бесконечных версий парочки-другой сюжетов "под копирку", неталантливо воспроизводимых претендентами на статус, разглядел в бабусечке что-то человеческое. Было очевидно, что в Америку она не хочет. Бабуся ему нравилась.
К мордатым сынам амриканец отнесся более строго. Мурыжил. Спрашивал про отправление еврейского религиозного культа. Сыны кое-чего попутали по мелочи (ну, там, Гемору с менорой), но, в общем, выплыли.
Вторая часть "марлезонского балета" успешно завершилась. Статус был в кармане.
Сыны в темпе вальса позакрывали свои "Рога и копыта" и спешно отвалили к "другим берегам", оставив на родине безутешных кредиторов.
В Америке, практически не приходя в сознание, они посадили жён на пособие, детей запихнули в бесплатный детсад для "социально обделённых", а сами ринулись на поиски Петровича, бывшего собутыльника и партнёра по преферансу.
Петрович в своё время слыл "прогрессивно мыслящим", пару раз отсидел "за экономические", а потом решил, что хватит, что-то кому-то сунул и благополучно отвалил "по туристической". Влажный след Петровича, по слухам, всплывал где-то в районе Большого Яблока.
Языка сыны не знали, компьютером не владели, но обладали феноменальным нюхом и крестьянской сообразительностью. Искать Петровича было решено на Брайтоне.
Сыны протряслись в лязгающем вагоне метро до конечной, приобрели за 25 центов пухлую газету "Русский базар", взяли по жареному пирожку с капустой в магазине "International Foood" и уселись на скамеечке на набережной изучать прессу.
Пресса, надо сказать, была увлекательной.
Мемуарные записки ветеранов Второй мировой, а также Первой Империалистической незатейливо перемежались предложением виагры по великодушным ценам, а также информацией о том, где можно получить бесплатного индюка к Дню Благодарения. Здесь же предлагались русские красавицы по сходной цене.
Некто Ишхан Арбузов гостеприимно приглашал в свой салон по продаже пододеяльников и подушек под ностальгическим названием "Русское перо". Юридическая контора "Русские дела" обещала решить любые иммиграционные проблемы за скромное вознаграждение.
Пенсионерка Бэлла Фогельсон выражала сердечную признательность "Русскому Похоронному Дому" за достойные проводы в мир иной усопшего супруга.
Бывшая балерина Эльвира Гвоздец зазывала на уроки хореографии на дому, а какой-то Платон продавал аккордеон и два фетровых берета. Звонить Платону следовало на сотовый.
Наконец, сыны увидели заветное. Текст объявления гласил: "Всемирная Глобальная Сеть и компания "Поиск, Инкорпорэйшн" поможет вам отыскать родных и близких по всему земному шару. Звонить вечером. Спросить Мусю". Телефон прилагался.
Муся оказалась жизнерадостной толстой блондинкой лет шестидесяти пяти, со смачными ямочками ма щеках, как у артистки Музы Крепкогорской, и тощими ногами в фильдекосовых чулочках. На макушке её был причудливым образом пришпандорен кокетливый фиолетовый бантик с громадным стразом "под аквамарин".
Муся была чертовски обаятельной. Кроме того, она обладала завидными деловыми качествами. Получив задаток, Муся "на раз" нашла искомого Петровича.
Собственно, Петрович обитал в соседнем билдинге.
Игривая вывеска "Liquor Store" на первом этаже была украшена розовыми зайками. Витрина "трещала по швам" от изобилия неописуемой красоты и разнообразия бутылок. Сыны залюбовались.
Петрович, как выяснилось, хозяин ликёрного бизнеса, выглядел довольно живописно. Он отрастил средней длины косу, вплёл в нее зелёную ленту и компенсировал тем самым утрату некогда буйного чуба. На ногах его красовались жёлтые ковбойские сапоги со шпорами, в которые были заправлены невнятные шаровары. Сомнительную талию скрывал гуцульский меховой жилет. Петрович сильно облез и приобрёл южнорусский акцент.
Сынов узнал сразу. Обрадовался.
Деловая встреча "посидим как люди" произошла тем же вечером в прибрежном пивняке "Гамбринус", который был, конечно, говнецом, но в судьбе героев сыграл роль не менее знаменательную, чем "Славянский базар" - в биографии Станиславского и Немировича.
Для разминки бойцы повспоминали "минувшие дни", однако довольно динамично перешли к сути. Сыны принялись, было, рисовать на салфетке циферки с нулями, но продвинутый Петрович нырнул в свой ковбойский сапог и вытащил из-за голенища калькулятор, который тут же распространил в вечернем воздухе густой и зазывный "аромат ноги". С дебетом и кредетом особых проблем не возникло.
"Усталые, но довольные" новоиспечённые партнёры совершили променад по океанской набережной, послушали клёкот хищных чаек, курнули, спели песню "Эх, дороги" и разошлись к удовольствию сторон.
Собственно, на этом с сынами можно попрощаться: их карьера в стране Америка сложилась более чем удачно. Остаётся только сущая мелочёвка: не тырить деньги у подельников, не пить "у станка" и аккуратно платить налоги, не попадаясь на несущественной фигне вроде сокрытия доходов от сдачи в аренду пары-другой вертолётов. Да, ну и, конечно, ежедневно менять одежду. Да-да, и штаны тоже. С этим у нас тут строго.

To be continued.