Мартин П. Stalker : Дурнушка (часть I)

Марине в жизни не везло. Ох, как не везло. И пусть не врут продвинутые косметологи, типа некрасивых женщин не бывает, а бывают плохо накрашенные. Ни хрена они не знают. Бывают. Еще как бывают. Не все можно косметикой исправить. Не исправить ее маленький рост, квадратную задницу и полное отсутствие талии. Не исправить омерзительные, бесформенные сиськи с расплывшимися сосками, покрытыми позорными черными волосками. Однажды она в отчаянии попыталась их повыдергивать, было очень больно и, что самое обидное, бесполезно. Волоски вылезли снова, их стало больше, они стали толще, чернее и закурчавились. Не исправить коротенькие кривые ножки, покрытые все той же проклятой густой неуничтожимой растительностью. Не исправить белый дрябленький живот. Не исправить реденьких, бесцветных, ломких, вечно спутанных и секущихся волос. Не исправить вечно торчащих ушей. Но самое ужасное – это лицо. Кругло-оплывшее с крохотным задранным вверх рыльцеподобным носиком, вечно лоснящимся и красным. С узкими вечно потрескавшимися губами. С мелкими глубоко посаженными невзрачными глазками. И с огромным количеством чудовищных багровых угрей, щедро покрывающих весь лоб, щеки и шею. И рябь, конопатая рябь по всем участкам кожи. В каждом уголке ее отталкивающего тела были эти чертовы отвратительные брызги. Да что там говорить, Марина была уродиной, абсолютной и безнадежной. Вдобавок она была, мягко говоря, небогата интеллектом, единственным утешением страшненьких дамочек. Так что комплект был полный.
Подружки у нее, конечно, были. Но все они, так или иначе, были красивей ее и дружили с ней с одной лишь целью - выглядеть еще более эффектно на фоне Марины. Особенно крепко «дружила» с ней Лада, первая красавица факультета. Лада оценила все выгоды такой дружбы еще в начальных классах школы и вцепилась в Марину бульдожьей хваткой. Она таскала ее всюду как собачонку. Она добилась, чтобы их посадили за одну парту. Ощущение полного превосходства над подругой было как наркотик, и красотка, купаясь в восхищении и обожании, делилась с ней всеми своими секретами, всеми подробностями своих первых неуклюжих романов с первыми, но уже многочисленными воздыхателями, первыми приставаниями и зажиманиями, щипками и шлепками, поцелуями и признаниями. А Марине, начисто лишенной всего этого, оставалось охать, вздыхать и завидовать, завидовать, завидовать. Мальчики, а позже парни и мужчины не уделяли ее персоне ни грамма внимания. С ней общались только когда хотели через нее подбить клинья под красивую подругу и не более. А ей так хотелось, чтобы с ней тоже флиртовали, чтобы тоже не давали прохода, чтобы свистели в след, чтобы прижимались в транспорте, чтобы приставали, заигрывали, влюблялись, вожделели, ревновали и закатывали скандалы. Но ничего этого не было. И самое ужасное в том, что ничего подобного не предвиделось и в будущем. И осознание этого повергало ее в страшное отчаяние.
Этим вечером она возвращалась от Лады домой привычным маршрутом. Торчать у подруги она могла сколько влезет. Дома ее никто не ждал. Родители ее погибли еще в далеком 99м году, когда в сентябре, находясь проездом в Москве, они опрометчиво решили зайти в гости к друзьям, живущим в злополучном доме на Каширском шоссе. Кстати, в официальные списки погибших они не вошли, и ни о какой компенсации и речи быть не могло. С тех пор Марина жила с бабкой, медленно, но неуклонно теряющей последнюю связь с окружающим миром. Проще говоря, домой девушка никогда не спешила.
Путь ее лежал через обширный неосвещенный пустырь, куда ни одна женщина, а тем более молодая девушка даже днем бы не сунулась. Но Марину это не касалось. Она была уверена, что на такое чудовище как она ни один насильник не позарится. Хотя, кто знает, может быть в глубине душе, она надеялась именно на то, что все-таки позарится, но никогда бы не призналась себе в этом. Так или иначе, но через пустырь она всегда ходила безбоязненно.
На душе у Марины было, как всегда, погано. Весь вечер Лада откровенничала с ней о своих любовных похождениях. Это еще в детстве всегда ввергало Марину в депрессию. Но последние несколько лет рассказы из любовных перешли в разряд любовно-сексуальных, снабженных такими анатомическими подробностями, что бедная дурнушка, оказавшись одна, просто лезла на стенку от тоски и несбыточных томлений.
- Эй, девонька! – раздавшийся среди безмолвного пустыря хриплый голос, прервал ее невеселые размышления над судьбой.
Марина вздрогнула, не столько от испуга, сколько от неожиданности, и оглянулась по сторонам. Справа от вьющейся по пустырю тропинки среди кучи хлама, фактически не отличимый в темноте от этой кучи сидел бомж. Бомжи никогда не отличались опрятностью, но этот был одет в какие-то просто невообразимые потерявшие всякую форму лохмотья. Волосы и клочковатая борода давно свалялись в сальные струпья, морщинистая кожа лица почернела от многомесячной грязи, на ее фоне особенно выделялись двумя пятнами слезящиеся глаза с какими-то неестественно яркими белками. Марина снова содрогнулась, но на этот раз уже от омерзения.
- Подкинь мелочи на похмелочку, красавица! – хрипел беззубым ртом бомж – За твои прекрасные глазки дерябнуть.
«Вот он, единственный вид мужчин, который обращают на меня внимание, - горько ухмыльнулась Марина, - бомжи да алкашня. Да за что мне все это!»
Она резко отвернулась и ускорила шаг.
- Куда же ты, лапуля! – неслось ей вслед, - Или не считаешь себя красивой? Всё себя, внешность свою проклинаешь да Ладке, шалаве этой завидуешь, да? А ведь если захочешь, она тебе и в подметки годиться не будет.
Марина споткнулась и едва не грохнулась на усыпанную бутылочными осколками тропинку. Как оглушенная, она обернулась назад и изумленно посмотрела на скалящегося бомжа.
- Что, не веришь? – продолжал тот, - а зря. Ты, Мариша, если захочешь, можешь любую переплюнуть. И не во снах, а наяву парни будут штабелями у твоих ног валяться. И засыпать ты будешь не в обнимку с Басюней своим облезлым, а с тем парнишей, какого только пожелаешь, да не сразу засыпать-то, а после долгого-предолгого, сладкого-пресладкого траха.
В душе Марины творилась настоящая паника. Странный, очень-очень странный этот бомж. Откуда он знал ее имя, откуда он знал про Ладу, про ее мечты? И самое страшное – откуда он знал имя ее плюшевого зайца, ее Басюни, с которым она до сих пор спала? Имя зайцу она придумала еще в шестилетнем возрасте, но никогда никому его не говорила, почему-то считала, что имя любимой игрушки надо держать в тайне. Она прошла несколько шагов назад и остановилась в нерешительности, испуганно глядя на продолжающего лыбиться бомжа.
- Кто вы такой? – не придумала ничего умнее спросить Марина.
- Корефаны прозвали Хрипатым, а ты можешь звать Макарычем.
- Откуда вы про меня знаете?
- Эххы! – довольно захрюкал Макарыч, - Я, цыпуля, много чего знаю. И как горю твоему помочь знаю.
- Какому горю? – машинально переспросила она, ощущая всю дикость и нелепость ситуации. Хотелось, как в детстве, набрать побольше воздуха, ущипнуть себя как следует за кисть и проснуться.
- Да главному горю твоему, Мариночка, главному, - вкрадчиво произнес Макарыч, - Красивой стать могу помочь… Так как, лапонька, хочешь наконец зажить нормальной яркой жизнью?
Марине вдруг показалось, что в глубине гноящихся глаз бомжа сверкнули жутким светом желтые огоньки, в следующее мгновенье обернувшиеся отраженьем фар проезжающей вдалеке машины.
- Ты только подсоби денежкой Макарычу сколько сможешь,- снова заканючил тот, - уж больно трубы горят у дедушки. Поправиться ему надо, ох как надо.
Сама не понимая, зачем она это делает, Марина достала из сумочки кошелек. В нем была только одна сотенная купюрка и россыпь копеек. До стипендии оставалось еще три дня, и эта сотня была всеми оставшимися на это время деньгами.
- Не жмись, девонька, не жмись, - подбадривал ее бомж, - на счастье своем не экономь.
Купюра мелькнула в темноте и исчезла в сплетении лохмотьев.
Марина вдруг поняла, что, несмотря на грязный, засаленный, замызганный вид, несмотря на наслоения, болячки и коросты, несмотря на гнилой рот от бомжа АБСОЛЮТНО НИЧЕМ НЕ ПАХНЕТ. Ни вони застарелой мочи, ни смрада давно немытого тела, ни кислого перегара, ни мокрой псины - ни одного свойственного бомжам запаха. Нет, она вполне чувствовала другие запахи. От ближайшего кострища несло гарью, от цветущей неподалеку здоровой лужи тянуло тиной, от разбитой недавно бутылки тянулся легкий пивной запашок, даже далекая трасса смердила выхлопами. Но от бомжа не исходило ничего. Ни-че-го! Спина ее мгновенно покрылась ледяным потом.
- Вот и ладненько, вот и славненько, - тем временем хрипло бормотал Макарыч, копаясь в своих лохмотьях. А потом вдруг чистым низким голосом сказал:
- Слушай меня внимательно, деточка. Слушай и не перебивай. Если и вправду хочешь всех красавиц за пояс заткнуть, если хочешь жить весело и беззаботно, сделай вот что. Знаешь старый коллектор на другом конце пустыря перед комбинатом? Так вот. Завтра ночью часика эдак в два ночи принесешь туды чего-нибудь вкусненького, говядинки, а лучше свининки, только свеженькой, не мороженой. Да не скупись, побольше принеси, килограмчиков пять. Постучись, значит, скажи, что от Хрипатого пришла по известному делу. Запомнила? От Хрипатого по известному делу. Опосля смело открывай люк и бросай хавчик. А как бросишь скажи, что ты та самая Марина и что ты согласна.
- На что согласна? – завороженно произнесла Марина.
- На счастье свое согласна, бестолковая! Или не согласна?
Девушка неуверенно кивнула.
- Вот и ладушки, вот и чудненько… – снова хрипло забормотал Макарыч, - А теперь ступай себе, деточка, ступай. А то вона как поздно-то уже, ох нехорошо. И Акулина Степановна-то там одна совсем. Заждалась небось. Нечего ее так томить. Да и первой парой у тебя семинар завтра… Иди-иди…
Она медленно, сомнамбулически переставляя ноги, направилась в сторону светящихся окон домов, а в спину ей все летело невнятное бормотание. «Только бы не обернуться, только бы не обернуться» - стучало в голове. Мысли сковывала, давила чугунной плитой абсолютная нереальность происходящего. На полном автомате она добралась до своего подъезда. Лифт, как обычно, не работал. Пришлось подниматься пешком. Разум находился в прострации. Словно со стороны она видела, как тело механически выполняет привычные действия, передвигает ноги по ступеням, шевелит руками, открывая входную дверь, стаскивая куртку, вешая сумку на крючок. Бабка, как всегда, тупо втыкала в телевизор и, естественно, никак не отреагировала на приход внучки.
Марина зашла в свою комнату, заперла за собой дверь и тут чудовищный необъятный ком животного подсознательного страха перед необъяснимым, наконец, вырвался наружу. Тихо подвывая, она сползла по стенке, и ее начала бить крупная нервная дрожь.