Шева : Две звезды

Как бы нам ни хотелось сказать, а может даже и соврать, что настоящее положение вещей было совсем не таково, а то, что подмечали самые острые и зоркие умы окружающих есть лишь плод гиперболизированного, а может, - в свою очередь, - тоже больного воображения, но ничто, а тем более - никто не дает нам права приукрашивать суровую правду бытия даже в самых грустных ее проявлениях.
А может это и к лучшему, ибо, как гласит народная мудрость, - лучше сладкая ложь, чем горькая правда!
В смысле, конечно, - наоборот.
Увы!

Итак.
Сказать, что он был таким ебанутым с детства, было бы, пожалуй, неверно. Если мы поставим вопрос несколько по-иному, - был ли он ебанутым с детства, - без слова «таким», ответ, однозначно, будет отрицательным, - нет!
Нет, нет и нет!
Но тогда почему, почему же? - спросите вы? И добавите, - И как это случилось?!
Причем быть не просто ебанутым, - мало ли их вокруг? - а стать, как говорят в народе, - ебанутым по полной программе!
Может, это было следствием духовной, а точнее, - музыкальной травмы в детстве?
Как знать, как знать. Сие нам неизвестно.
Единственное, что можно утверждать без сомнения, - очевидно, что это произошло в результате некоей мутации или трансформации в процессе становления его как индивидуума нашего непростого социума.
Ярко, выпукло, гротескно, - ну как вам более понятно объяснить! это началось года через три, как он начал работать в малярном цехе, или малярке, как называли шестой цех все заводские.
Может, - это произошло потому, что респиратор и марлевые повязки, которые выдавались им в цеху по технике безопасности, на самом деле ни хрена не препятствовали попаданию в организм тончайшей дисперсионной пыли, которая возникала при покраске что деталей, что узлов и агрегатов.
А тем более, когда приходилось красить огромные, еще ни разу не попробовавшие неба фюзеляжи будущих самолетов. А полезного в оседавших в легких мельчайших капельках краски, лаков, растворителей и прочей хрени ясное дело, было мало.
А если точнее, - совсем ни хера.

Когда приходил с работы, он всегда включал свою любимую музыку, неспешно пил под нее винище, закусывая докторской и плавлеными сырками, и…балдел. Было в его детстве такое слово.
Знаковое.
Но это верхушка айсберга.
Руслан был фанатом рок-музыки. Ну что на это можно сказать?
Бывает. А бывает и хуже.
Обычно музыку он слушал так: регулятор громкости усилителя - на десять часов, ручки высоких и низких частот - на три-четыре часа. Иногда, вдруг вспомнив о соседях, низкие ставил на два часа.
Учитывая мощность его усилка и колонок, для тех, кто не понимает, и лучшей половины человечества, поясню, - это дохуя.
Это очень дохуя.
В смысле - громко.
Приятели спрашивали, - а как, мол, соседи?
Проблема, действительно, имела место быть.
Соседкой у Руслана была одинокая девушка преклонных лет, по удивительному совпадению, по имени Людмила.
В отличие от пушкинской Людмилы, характер у нее был скверный. То ли от затянувшегося ожидания женского счастья, то ли по каким другим, неведомым нам причинам, но прискорбный факт наличия соседки периодически омрачал Руслану его существование.

Это злобное существо напрочь отвергало музыку.
Нет! Конечно, не вообще. А именно ту музыку, которую любил Руслан.
После серии громких соседских разборок между ними одно время даже действовало достигнутое перманентное соглашение.
По будним дням Руслан включал свою музыку тише, так, чтобы Людмила у себя ничего не слышала.
Зато с пятницы до двадцати ноль ноль воскресенья он мог врубать ее громко, но не больше одного диска «за вечер».
Но прошли годы. А кто из нас с годами становится лучше?
Руслан периодически надирался, при этом, - сам заметил, слух притуплялся, и ручку громкости он доварачивал еще сильнее.
Людмила в отместку начала очень громко включать другую музыку, - «свою».

…Сегодня, как часто бывало в последнее время, очередной раз шла «игра в четыре руки».
Услышав из-за стенки призывный рев очередных рок-трубадуров, а надо отметить, что к этому времени Руслан уже принял два или три стакана, Людмила начала музыкальный пинг-понг с душевно-заунывной - «Каким ты был, таким ты и остался…»
Ответ Руслана последовал незамедлительно, - Alice Cooper девяносто четвертого, The Last Temptation, последняя вещь, - Cleansed By Fire с обманчиво вкрадчивым началом.
Накося, выкуси!
Людмила отбила удар елейно-приторным - «Надежда - мой компас земной…».
Руслан брутально ответил Marilyn‘ом Manson‘ом, зловещей Golden Years из From Highway to Hell две тыщи первого.
Цитадель ответила игриво - «Держи меня, соломинка, держи!»
- Градус надо повышать! - подумал Руслан и, не колеблясь, поставил из двойника так любимого им Nine Inch Nails‘а девяносто девятого забойную Into The Void со второго диска.
Но в ответ с двусмысленной издевкой прозвучало - «А город подумал, а город подумал, - учения идут!».
- Получи, фашист, гранату! - негромко, про себя, сказал Руслан и ответил Sparks‘ом, вещью Aeroflot из альбома Balls двухтысячного года. Там, где в конце стюардесса на фоне музыки говорит по-русски, - Командир приветствует вас на борту самолета! Что вам хочется пить, - чай, кофе, водку Горбачеff?
Пить водку Горбачеff Людмила явно не хотела и включила тошнотворную - «Две звезды-ы-ы-ы…»
Звездопад Руслан решительно пресек группкой Queens of the Stone Age. Вводящей в транс гипнотическим соло на гитаре вещью Autopilot из альбома двухтысячного года.
На ответный ход, - «Синий туман похож на обман», Руслан ухмыльнулся и ответил в той же, голубой тональности Pet Shop Boys‘ом, гламурненькой такой Beautiful People из последнего альбома.
Ответом на «Пойду по Абрикосовой, сверну на Виноградную…» была классика по той же дорожной тематике - The Beatles, Abbey Road, вещь, конечно же, - Come Together со знаменитым чапаевским взмахом сабли, - Шу-у-у-у-х, шу-у-у-у-х, шу-у-у-у-х!
На слезливое - «Не жале-е-е-е-ю, не зову-у-у-у, не плачу-у-у-у, я не буду больше молодым!» - он в тему ответил Rammstein‘овской Mutter.
И подумал, что малехо устал. Налил стакан вина. Выпил. Не взяло почему-то. Повторил.
Прилег.
И вырубился.

…Было тихо.
Почти.
Лишь негромкая мелодия, которую кто-то играл то ли на баяне, то ли на аккордеоне, откуда-то издалека доносилась до Руслана.
- Подожди, так это же я играю! - как обожгло его. - Ну да! Третий класс! Осень! И опостылевшие уроки игры на баяне!
Как он их не любил! Он их ненавидел! Терпеть не мог! Даже физкультура не была такой противной. Но наказания за попытки по той или иной причине пропустить занятие, или, тем паче, - не сделать домашнее задание, были очень жесткими, поэтому, стиснув зубы, приходилось терпеть.
Сейчас он играл перед гостями, которые, сладко позевывая после выпитого и съеденного за столом, изображали приличествующие ситуации благоговейные лица.
Руслан в заданной последовательности с костяным стуком давил на черные и белые клавиши баяна, старательно наклонив к баяну левое ухо и едва не высунув от усердия кончик языка.
И по комнате через колдобины и ухабы неумелого исполнения плыла мелодия, - Во поле березонька стояла-а-а-а…

Эта же мелодия доносилась через стенку от соседки, окончательно, можно даже сказать, - нокаутом, с учетом недвижимого тела Руслана, одержавшей победу. Подарив зато во сне дорогие, и такие на беду редкие воспоминания о том далеком, но сладком и беззаботном детстве, когда все еще были живы и когда ты еще ни хера не знал, - да что - знал, и не догадывался, будучи малолетним оболтусом, что сыграть «Во поле березонька стояла» - ох как не самое тяжелое в жизни…