pessoa : Собачья печень.

Молодой начинающий литератор Антон Хоботков лежал на диване в своей квартирке на четвертом этаже дома номер 17 на улице Грибоедова. На полу рядом с диваном лежал томик Булгакова в мягком переплете, заварочный чайник и синяя чашка. За окном серело осеннее небо. Антон Хоботков лежал на диване и размышлял. «Вот ведь как, — размышлял он, — всё ведь могло бы быть по-другому, совсем по-другому. Может не лучше, но не так, это уж точно. А сейчас-то ведь и не повлияешь уже на события – слишком большой разгон, инерция». Хоботков посмотрел в окно, затем отхлебнул холодного чаю из синей чашки и снова принялся размышлять. «Разве, вот, Жанна Д’Арк, — Хоботков задумался, — или, опять же, Роза Люксембург... Но ведь нет! Умолчали! Утаили! А как было бы здорово, если бы Филипп Филиппыч был, скажем, Евдокией Филипповной». Хоботков встал, прошелся по комнате и снова лег. «Ну да…Евдокия Филипповна Преображенская. Именно. Профессорша с мировым именем. Прошла трудный путь от лаборантки до самой верхушки. Какой-нибудь там профессор Ногтёв её, конечно же, недолюбливал, строил ей козни, всячески препятствовал, но она знала, что он расист и шовинист и продолжала упорно трудиться». Хоботков опять встал и подошел к зеркалу. «Но ведь женщин тогда в студентки не брали, — Хоботков задумался, — или брали, но мало. Опять же профессор Ногтёв…». Хоботков пригладил бороденку и снова лег. «Но если бы брали…». Хоботков закрыл глаза и немного полежал, не двигаясь. «Как известно, — снова начал он, — Филипп Филиппыч приютил на кафедре смышленого, но бедного студента Ваню и был ему даже чем-то вроде отца. А может даже отцом! – Хоботков даже присвистнул от удовольствия. – А как же, отцом и был. Вот и получается, что Евдокия Преображенская приютила на кафедре своего сына! Он как пришел в её кабинет, так она сразу и подумала: «Вот он мой Иванушка!». Инстинкт подсказал. Хотя потеряла она его ещё младенцем во время суматохи девятьсот пятого года. Или, допустим, его украли цыгане во время прогулки на пароходе. А молодой Борменталь даже не подозревает, что каждый день видит свою мать! — Хоботков хихикнул. — Вот ведь ирония судьбы». Он снова задумался. «А ведь Борменталь не так уж и дурён собой, поэтому кроме материнских чувств она еще скорее всего испытывает к нему тайную страсть – мужчин у неё ж практически не было, она ж всю себя отдала науке…разве что профессор Ногтёв…но это было только ради карьеры, а как только она получила профессорское кресло, так и отшила его. Вот он на неё и взъелся. И ни какой он не расист, а так…несчастный влюбленный…хотя и сволочь. Ну да ладно». Хоботков перевернулся на живот. «Значит страсть. И Борменталь видит эту страсть, хотя Евдокия пытается держать себя в руках…Но страсти-то ведь в мешке, как говориться, не утаишь. Вот и получается, что трудное положеньице у Ивана Арнольдовича: за брюнеточкой-то уже не поухлёстывать. Но ради карьерки, да ещё в Москве, можно и повоздержаться». Хоботков снова хихикнул и задумался. «А скажите-ка мне на милость, зачем это одинокой умной женщине брать себе в прислугу Дарью Петровну и Зину? Зачем ей склоки, шушуканья, флирт с клиентами? Ведь большинство клиентов и Преображенской – мужчины! А почему? Да потому, что она большой специалист в урологии! – Хоботков поднял указательный палец. — Уролог то бишь. Конечно, не надо ей всего этого. Поэтому совершенно естественно, что в прислугах у неё никакая не Дарья Петровна и Зина, а Денис Петрович и, допустим, Дима». Хоботков широко улыбался. «Вот тут-то и начинается интрига — Дима-то чертовки хорош собой. И Евдокия Филипповна весьма к нему неравнодушна!». Хоботков опять закрыл глаза и немного полежал. «А так как Дима думает только о том, как бы поступить в университет, то большую часть свободного времени он с Евдокией проводит в её шикарной библиотеке. А Борменталь ревнует». Хоботков перевернулся на правый бок и отхлебнул из синей чашки. «Но настоящая интрига начнется только в том случае, если Борменталь будет не сыном, а дочерью Преображенской! Например Еленой Арнольдовной Борменталь… И очень возможно, что она также является дочерью профессора Ногтёва, который что-то подозревает, но доказать ничего не может! Ай да Ногтёв… И что характерно, Елена Борменталь тоже очень неравнодушна к Диме! Ну и положеньице…Да ещё Изольда Швондер шастает туда-сюда. Тоже наверняка из-за Димы… Бедный парень». Хоботков встал и прошелся по комнате. Затем он подобрал с пола томик Булгакова в мягком переплете и подошёл к письменному столу. «Так, так, так…где это у нас…ага», — он сел за стол, взял ручку и принялся писать:

«— Дима! Я купила этому прохвосту краковской колбасы на один рубль сорок копеек. Потрудись накормить его.

— Краковской! Краковскую я сам лучше съем.

— Только попробуй! Я тебе съем! Взрослый парень, а как ребёнок, тащит в рот всякую гадость».

«Ну и дела», — пробормотал Хоботков. Он был очень взволнован. «Борменталь, значит, влюблена в Диму, но ничего не может сделать. Евдокия Филипповна тоже влюблена в Диму и тоже ничего не может сделать. Денис Петрович влюблён в Изольду Швондер…но у этих-то всё на мази: Швондер это на руку, ведь так она ближе к Диме». У Хоботкова от волнения тряслись руки. «Постойте, а ведь Шарик мог бы совершенно спокойно оказаться Жучкой, а Клим Чугункин – Климентиной Чугунок, по кличке Гжелка, с тем же набором – расширенная печень, алкоголь…да ещё в добавок проституция…а где проституция, там и триперок». На слове триперок нервы Хоботкова не выдержали, и он закричал. Затем, стараясь больше не думать об этом, он встал, быстро оделся и побежал к своему другу Павлу Пикасяну пить портвейн. Вот такая история, друзья. А вы говорите купаться...