Арлекин : Африканская радуга

[наш альбом]

ФОТКА ПЕРВАЯ. «МЫ В КОСМОСЕ»

Вот первая. Прикольно, да? Это, как бы, из космоса снимок. Матушка-Земля. Такая вот она у нас. Голубая планета! Это мы, когда возвращались...

Да, на обратном пути, типа, щёлкнули. Ну ведь красиво же, да? Только из-за излучения немного неярко.

Слушай, давай я буду рассказывать, а? Ты спала всю дорогу.

Неправда.

Правда-правда. Всю дорогу спала. Проснулась, когда я снимал, и снова баиньки. Так что я расскажу. Короче, возвращаемся из открытого космоса и реально не узнаём родную планету!

Да, ещё издалека всё казалось таким голубым, а чем ближе мы подлетали, тем больше появлялось серого. Мы по приборам прикинули, что не больше одного парсека. А уже всё серое.

Я оглянулся на черноту за нашими спинами и пожалел, ё-моё, по-настоящему пожалел о том, что покидаю такие честные яркие пространства. Ну да, Солнце слепило глаза, но планета, к которой мы приближались, это... Это, блин...

Она оставалась как бы плоской или типа того. Не знаю, как это описать. Ну, плоская. Невозможно было разглядеть на ней ни единой тени. Реки, моря и океаны сливались с островами, атоллами и материками, и только лёгкая рябь одних объектов по отношению к неподвижным пятнам тверди давала какое-то представление о том, что есть что.

Это вроде, как у рептилий зрение, да? Типа, они видят только то, что движется.

Ну, вроде того. Так ты будешь дальше рассказывать или мне продолжать? Я могу.

Нет уж. Эти мне твои стихи... Короче, мы были всё ближе. Уже могли разглядеть атмосферные уплотнения, обжимающие нашу скорлупку наподобие токсичного излучения из трэш-фильмов. А потом... Да – потом мы увидели города. И повернули обратно.

Это правда. Хи-хи. Да нет, шутим, конечно. Но кадр, а? Кадр отличный. По-моему, круто. Как миндальный орешек.

Что ты несёшь? Боже. Ладно. А вот...

ФОТКА ВТОРАЯ. «МЫ В ГОРОДЕ»

...мы дома. Когда прилетели, сразу жрать пошли, кажется, если память не изменяет.

Нет, мы гуляли. Поели в кафе, да, но фоткали именно на прогулке, помнишь? В подворотне какой-то.

А, да, точно! Небо крутое, да? Такое серое, затянутое тучами. И вот верхушки домов – это просто атас.

Такое впечатление, будто все дома стремятся к центру кадра. Мы снимали почти вертикально вверх, получилось, что по контуру кадра все эти крыши, а в середине небо. Жалко, птиц нету. Не успели. А вот успели бы! Какие они были...

Вот провода. Можно разглядеть. Между этими двумя крышами, на фоне пасмурного неба. Красота. Они, кстати, параллельны, если не видно. Одни кажутся потолще, другие потоньше, но это потому, что они на разных высотах. И если условно спроецировать эти провода на плоскость туч, то они получатся на одинаковом расстоянии. Хоть они и кажутся, может, замкнутыми и ограниченными, всё же создаётся ощущение нескончаемости. Не знаю, откуда такой эффект. Может, из-за птиц.

Которых нет. Просто он не умеет правильно объяснять. Когда ещё были птицы, было, как будто эти полоски проводов длятся дальше и дальше. Птицы были такие огромные – почти, как в мультиках.

Вроде аистов. Или журавлей.

А мне больше похоже на страусов. Но, скорее, они были, как фламинго. Но только чем-то – не полностью. Словом, крупные такие, сероватые птицы с длинными ногами и шеями и короткими крылышками.

Как у прокладок. Нет, правда. В точности, как у гигиенических прокладок – такие же малюсенькие, не понятно, как они летают. И вот, короче, бесконечная череда этих птиц перепрыгивает с провода на провод...

Они иногда вспархивали немного вверх, чтобы продлить прыжок, а иногда планировали, чтобы точнее приземлиться. Они перемещались не стройно и синхронизировано, как все птицы, а толпой.

Такие толпы по воскресеньям валят по направлению к рынку. Вот так-то – настоящие городские птицы. Даже больше – горожане.

Их было очень много. Как только одна птица прыгала с провода дальше, на её место тут же приземлялась другая. Это, как бесконечная заставка на компе – продолжается и продолжается.

Я, правда, так и не понял, чем оканчивались их лапы. Прекрасно помню, как они выходят из тела, тут же сужаются. По цвету и форме – ну вылитые морковины. Но это из-за перспективы такой прикол – они же прямо вверху. Но вот, что самое странное: самих пальчиков, или чем там они за провода цеплялись, не видно. Как бы не в фокусе. Размытые блекло-оранжевые пятна.

Жаль, не успели сфоткать. Я открываю объектив, а они – хлоп! – и исчезли. Вот пустое небо и получилось.

Ну чё, давай следующую.

ФОТКА ТРЕТЬЯ. «МЫ ДОМА»

А это мы в общаге снимали. Там такие вот общие балконы на этажах. И на этих балконах вечно малыши толкутся, или курит кто, или бельё сушится, или картошки мешок... Ну, как в любой общаге балкон. Вот и тут – целая орава детей. А лица у них такие неспроста.

Ну, я просто курил стоял, а эта малышня забила собой всё пространство. Помнишь, ты чуть позже пришла, так даже втиснуться не получилось. Видно даже: ракурс из коридора, а не с самого балкона. Но так даже лучше, по-моему, да?

Ты про детей расскажи.

Так эти дети, короче, гомонят, толкутся, им тесно. И каким-то образом одна девочка неожиданно срывается вниз! Я этого не видел – как это у неё получилось, а предположений никаких. Не знаю, как дети это умудряются. Прикол в том, что девочка зацепилась волосами за какой-то выступ в кирпичной кладке дома. У неё были длинные русые волосы, и вот она висит на стене и верещит:

Помогите! Помоги-и-ите!

Тут-то я её и заметил. Я перегибаюсь и вижу: она беспомощно болтается и кричит, и не может поднять руки – как кошка, когда её за загривок берёшь. Я тяну ей руку. Кричу: держись! Она слышит, но не может поднять голову или просто протянуть руку. Тогда я хватаю её за волосы и вытягиваю на балкон.

Кстати, я её нашла. Вот она, вторая с этого бока. У неё кровь по лбу стекает. Ну что, переворачивать?

Ага.

ФОТКА ЧЕТВЁРТАЯ. «МЫ ХОДИМ ЗА ПОКУПКАМИ»

О-о-о, наш магазин! Ты тут такой красавец, я прямо не могу!

Помнишь, мы, когда вышли, там эти шизики были? Это ещё последний кадр оказался, а то бы я ещё целую сессию этих челов отщёлкал!

Да, это вообще отдельная история!

Вышли мы, короче, из магазина, поставили пакеты и тормознули покурить. Тут из-за угла выходит кучка парней.

Всё время оборачиваются.

Что там? Что там?

Ну, я ему говорю: пошли, посмотрим, чё там. Заходим мы за угол, откуда эти чуваки вышли, а там двое мусоров. Один идёт сразу нам навстречу, а другой там за забором остался – только фуражка маячит. Потом и второй выходит, догоняет первого, и они вместе уходят.

Тупо мимо нас.

На их лицах раздражение, подавленность и страх. Мы смотрим туда, а там склады к магазину примыкают. Там такая большая асфальтированная площадка, чтобы грузовики разворачивались.

И над ней завис большой военный вертолёт. Мы подходим ближе. Там, на этой площадке, тусуются несколько челов. И я замечаю среди них одного сумасшедшего с пушкой и яркими глазами. Он носится по площадке в поисках жертвы, заложника или ещё кого-то в этом роде. Да, и, походу, вертолёт этот прилетел как раз за ним.

Он заметил, что я на него смотрю, глаза вспыхнули ещё ярче, и он бросился прямо на меня!

Вот уж хуй! Она уворачивается из-под его хватких лап, и они оба понимают, что ему она нужна живой, так что и она, и я тоже, не боимся, что этот тип начнёт стрелять.

Может, ты и не боялся, а я вот чуть не описалась. Это ж дурень! Откуда мне знать, что у него на уме?

И она ему кричит:

Что тебе, людей мало? Но он выбрал меня, это определённо. Всё носимся по площадке за магазином. Меня это задалбывает, и я делаю сверхмощный рывок во дворы. Я их знаю вдоль и поперёк.

А он не отстаёт. Как робот-даун. Бежит за ней, и сверлит взглядом.

Там во дворе по стене одного дома вился дикий виноград. Я по нему залезла на чей-то балкон. Помимо прочего, на балконе стояла огромная ванна, до краёв наполненная водой. И я вот так вот переворачиваю её...

И двести литров воды обрушиваются на этого психопата! Аха-ха-ха-ха!

Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Аха-ха... Да-а-а, охладила ты ему...

Пыл! Ха-ха-ха-ха!..

ФОТКА ПЯТАЯ. «МЫ КУПАЕМСЯ»

О-о, вот – ништяк фото. Помнишь? Это ты с трамплина снимала. Десять метров.

Пятнадцать. Пятнадцать там метров было. Точно помню, это третий уровень.

Ну, может, и пятнадцать. Охуенный эффект даёт высота, да? Бассейн крови далеко внизу, и красная вода почти прозрачная, можно рассмотреть розовую плитку на дне.

Ну, не то, чтобы бассейн крови... Это не на чистую кровь похоже, а, как будто, скорее, в этом бассейне вскрыл вены великан, и вода окрасилась. И поэтому приобрела такой блеклый грязно-бордовый оттенок.

А прикинь, как от хлорки рану щиплет? Великан, наверное, весь извёлся, пока помирал. А вот, кстати, и я. Вон, у бортика. Это я тренировался погружаться по-спецназовски: медленно и плавно, без всплесков.

Ты ещё пробовал под водой дышать.

Да. Просто, во всех моих снах, если я оказываюсь под водой, я пытаюсь дышать. И обычно не захлёбываюсь, а действительно дышу. И вот, значит, я дышу, задрав голову, но вдруг понимаю, что мой рот над поверхностью.

Это тебя загоняло. Ты всё время погружался, но каждый раз, находясь в этой красной воде, ты дышал воздухом.

И тут ко мне тихо подплывает маленькая акула. Я пугаюсь, отталкиваюсь от стенки бассейна и переплываю к другому краю.

Ещё бы не испугаться! Откуда в этом бассейне акуле взяться? Кровь учуяла, что ли? Или нет, я поняла: икринка попала сквозь решётку стока – и из неё.

Чепуха. Акулы – живородящие. Ладно. Короче, внезапно стена рядом со мной рушится, в помещение бассейна вторгаются тонны бурлящей и пенящейся воды, и тысячи акул снуют повсюду вокруг. Это на следующей фотке, переворачивай.

ФОТКА СЕДЬМАЯ. «МЫ НА ПЛЯЖЕ»

Да, акулы круто вышли. А это мы на выходных на море катались. Тусовались, с людьми знакомились. Вот эта девчонка между нами – это вообще! С ней история случилась, я в шоке был. И главное, как она спокойно обо всём рассказывала, да?

Ну, для неё это всё в прошлом. Ненастоящее. Её муж, в общем, чечен. Точнее, был. Нет, не в смысле, что был чеченом, а в смысле, что был её мужем. Раньше, то есть.

Короче, она была замужем за чеченом.

Вот. Да. И он повёз её на день рождения своего отца в Чечню. А там он только раз отвернулся, куда-то в сторону глянул – а её уже и след простыл.

Пиздец, она в натуре была в плену у чеченцев. Её тупо похитили! Она там в каком-то кафе работала, под бдительным присмотром.

А в нерабочее время в подвале сидела на цепи. А надзиратели – её хозяева – каждый день её насиловали и избивали.

Всей деревней.

У неё было несколько выкидышей. Один раз, она была уже месяце на пятом, её в очередной раз отпиздили и бросили валяться на полу. Она пошевелиться не могла – так и пролежала весь день. Кто-то всё-таки сообразил отвезти её в больницу – а то бы и впрямь загнулась. А в больнице говорят, что, типа, нужен её паспорт. Ну, чечены паспорт и дали. Они особо за неё не переживали – типа, потом вернут её назад к себе в рабство.

А эта девушка – как её?..

Не запомнила.

Она, короче, всё рассказала врачам. И тогда врачи организовали её вывоз из страны – благо, паспорт при ней был. Вот, какая херня, блин. А она – ничего, нормально. Правда, без башни совсем.

Напрочь, точно. Оторванная, всё время путешествует, постоянно обдолбана, с начисто расшатанной психикой и невероятно искажённым взглядом на мир людей.

А на водных лыжах стоит, как будто домашние тапочки обула. О! Вот это движуха была!

ФОТКА ВОСЬМАЯ. «МЫ РУБИМСЯ»

Это концерт какой-то был. Какой – я уже и не вспомню, если честно.

Какой-то хардкор.

Не, ну эт понятно. Да неважно. Главное, мы были в самой рубке. В самой гуще.

Знаешь, в последнее время чё-то увеличилось число мудаков от искусства. И если вначале они только нагоняли тоску, то теперь вызывают настоящую злобу.

Это да. Сейчас не то, что раньше. Тот вот музыкант на сцене – он ничего собой не представляет ни как музыкант, ни как личность. Вся его музяра нахально содрана у мэтров жанра.

Почти без изменений даже.

Да. А тексты песен просто ужасны. Слух отсутствует напрочь, а то, что изливается там из его глотки, заставляет сворачиваться уши даже у самых неискушённых любителей. Но факт – этот пиздобол время от времени выступает перед публикой, и даже записывает альбомы. И даже существует у него, ты прикинь, некоторый штат поклонников!

Это целиком заслуга харизмы. Любая бездарь ею обладает, если уж пустили к микрофону.

Не всегда. Вот что меня приводит в бешенство, так это осознание того, что этому гондону достаточно убить себя или умереть от передоза, чтобы стать культовым героем поколения. После его гибели люди переберут всю его жизнь и личность, и обязательно найдут что-нибудь, за что станут его любить. И вот это, вот это – полный пиздец.

А всё этот хуёвый выбор. Впечатлительные молодые люди заставляют о них волноваться, ты прикинь? Они же клюют на любую наживку! Им подсовывают несвежие продукты, а они и рады! Полоумные интеллектуалы плешь проели всему миру, твердя о своих достижениях в областях, изрытых слепыми кротами глубокого прошлого. Чернозём, поступающий в их пищеварительные тракты, настолько питателен и насыщен, что как-то сами собой забываются все причины и наития, и становится достаточным только жрать!

Жри землю!

Тупицы, вы же сами хотели стать кротами, а вместо этого копошитесь в банальной массе информационных наживок, как черви в песке!

You make me cry...

Ваши мысли захвачены, ваши рассудки порабощены! Всё, ради чего работает ваш молодой мозг – потреблять и переваривать!

Кстати, да. Уорхолл именно их и рисовал. Все эти баночки, упаковочки, изображения Мэрилин – это всё они. Люди уже больше не цари вселенной, не античные красавцы и даже не нервные романтики. Всего-навсего банка из-под газировки. Так они живут, так относятся друг к другу: опустошают, сминают, бросают. Они состоят из потребления и продуктов потребления, и именно этих мутантов Уорхолл изобразил – поверхность мира и вещей.

Бля, разнообразьте рацион! Хватит жрать землю! Хватит жрать падаль!

Малолетки падки на красивое и сладкое так же, в той же степени, что и на уродливое и мерзкое. Это правда. Успокойся. Переворачивай.

ФОТКА ДЕВЯТАЯ. «МЫ НА КРЫШЕ»

Да, красиво сверху. Город... Над жителями витает призрак Кафки. Посмотри: это наш город. В нём весело, люди умеют радоваться и смеяться. Собираются вместе. Их общение ничем не ограничено. Они естественны и не стеснены предрассудками, стереотипами, комплексами. Дурачатся, и не стесняются позволить себе такое поведение, какое они выбирают. Короче, делают, что хотят – и это круто.

Да, круто. Только им плевать друг на друга. Их не волнуют ничьи проблемы, кроме своих собственных. Они вообще, ужасные эгоисты. И на просьбы о помощи или поддержке, они говорят: да забей ты. Или: у меня своих проблем куча, не грузи меня своими. А вот, допустим, другой город. Серый и мрачный. Тяжёлые люди, которые не хотят двигаться, не любят гулять, а вместо этого сидят по вечерам дома, отчего улицы этого города пустынны ночью, и поэтому страшны и опасны. И вот, значит, эти люди погрязли в безысходности. Не улыбаются и не говорят друг с другом.

Да, в натуре, отличное альтернативное местечко!

Но именно из-за безнадёги люди стараются выручать друг друга. И благодаря этому хоть кое-как удерживаются на плаву. Они точно знают, что им есть на кого положиться. И если весёлые люди из твоего города приедут в мой и станут в нём жить, они уже не смогут вести себя, как раньше, или гулять по ночам, как делали это у себя дома. Конечно, первое время они будут пытаться, но потом поймут, что так нельзя. Точно так же, люди из моего мрачного города, если приедут в твой, тоже постепенно станут легче и освободятся от бремени.

Ага, город погружает в себя. Город, в смысле – общество. Я и говорю – Кафка. Человек не может бороться с городом, не может оставаться таким, каким он был раньше – это его убьёт. Потому что общество – это ничто. Сражаясь с ничем, человек только расходует свои силы, пускает их на ветер. И, в конце концов, он остаётся без сил, и город пожирает его.

Так что всё, что остаётся – это плыть по течению. Каким бы пассивным и апатичным это не казалось – ведь ничего другого просто не остаётся. Так, что ли?

Это правда.

Но я, всё-таки, останусь при своём городе. А ты, кажется - при своём, да? Переворачиваю?

Ага, давай.

ФОТКА ДЕСЯТАЯ. «МЫ ТРАХАЕМСЯ»

Ха-ха-ха! Ой, не могу, вот это кадр! А я и забыла! Ты её зачем хранишь? Ха-ха-ха-ха!

Ну и чё ты ржёшь?

Да потому что... Оха-ха-ха...

Между прочим, в жопе у мужчины находится множество эрогенных зон и точек. Например, когда один мужик ебёт другого, у пассивного пидора происходит внутренняя стимуляция того, что при обычном коитусе стимулируется снаружи – стенками женского, с позволения сказать, влагалища.

А ты бы хотел так, а? Ха-ха-ха-а-а!!!

Мужика? Да ни за что! Никогда бы не стал трахаться с мужиком. Просто не имел бы элементарного сексуального возбуждения. Вот возьмём женщину. Приятная нежная кожа – её по-настоящему хочется трогать, обнимать, целовать во все места. А вот – мохнатый грубокожий мужик. Он ни хера не вызывает во мне подобных желаний. Пусть это даже мальчик с безволосыми яичками. К себе в зад тоже никого не пущу – чисто из эстетических соображений.

Может, ты просто не знаешь, от чего отказываешься? Поверь мне на слово – это с твоей стороны большая глупость.

Ты извини, конечно, но тут я, знаешь, пожалуй, предпочту остаться глупым и неосведомлённым.

Ну а множество всем известных примеров мужеложства в творческой среде?

Они же постоянно ставят эксперименты. Всегда в поиске новых источников вдохновения, которые проистекают из всего, что может быть познано. А так как секс – это во все времена основной источник вдохновения, то другой секс, секс с мужиком, например, автоматически становится новым основным источником из вдохновения.

Гомосексуальность – это ещё не педерастия?

Да пойми же ты, наконец! Они ебутся друг с другом не потому, что любят это делать, а потому, что им это интересно!

Ха-ха-ха-ха... Всё, давай дальше...

ФОТКА ОДИННАДЦАТАЯ. «МЫ ОТДЫХАЕМ ОТ СУЕТ»

Да... Вот это круто оттянулись, правда?

Точно. Надо было как-то сняться со всей этой херни. Город просто опустошил, скажи?

Ага. Мы были сыты по горло. Ну и он мне предлагает: а поехали, дорогая, в отпуск.

Только я сказал не «дорогая», а «лапонька».

А поехали, лапонька, в отпуск. А я говорю: конечно, пупсик, щас брошу все дела.

И она тупо бросает все дела, и мы едем в Центральную Африку! Вот это я понимаю.

Радуга на фотке чёткая, да? Это кто снимал? Ты?

А по-моему, ты.

Может, и я.

Да, радуга пятибалльная. Прямо её и вижу перед глазами.

А чё ж не видеть, если вот она? Чудик ты.

А все эти люди были потомками окаменевших. Даже сейчас все самые яркие картины тех стародавних событий удивительно чётко и подробно воссоздаются мной в воображении. Было извержение вулкана. Лавой накрыло все селения по одному из склонов и у основания тоже. Люди орали, дети цеплялись за матерей, любовники заключали друг друга в объятия и прятали головы, и всех охватил ужас. Очень многие погибли. Гораздо позднее учёные обнаружили там в магматических породах окаменевшие человеческие тела. И там же, в долине под этим вулканом, жили эти вот негры. Они говорили, что всегда там были, на этой земле. Типа, их род ведёт начало от этих каменных статуй.

Помнишь, какие они улыбчивые? Всегда на таком запредельном позитиве и расслабленные. Чёрные, аж жутко. А сверху солнышко, а вокруг – всё зелёное... да, это был мой лучший отпуск.

Я тоже офигел от их настроя. Такое жизнерадостное восприятие мира! Точно, я, кажется, вспоминаю. Это полюбому ты фоткала. Я разговаривал с одной маленькой девочкой, и в какой-то момент нашего разговора она широко улыбнулась, глядя куда-то за меня. И все люди, попавшие в панораму моего угла зрения, смотрели туда же и сверкали белыми зубами. У них зубы – как мякоть кокоса. И тогда я посмотрел туда же и увидел радугу.

А я её уже снимала. Яркая, от горизонта до горизонта, на чистом синем небе. Красная полоса, оранжевая, жёлтая, зелёная... Все семь цветов – и все такие же яркие, как и само небо.

Да, тут даже видно, вот, смотри-ка. Полосы цветов не слеплены вплотную, а по отдельности – вроде как через промежутки. Зазор примерно в ширину полосы получается. Ох, помню, и высадило меня это! Сквозь зазоры просвечивает небо!

И потом полосы начали шевелиться. Сначала, помнишь, плавно извивались и покачивались, как на волнах или как будто мы смотрели на радугу сквозь водную рябь. Постепенно полоски рассинхронизировались и стали извиваться сильнее, а потом – превратились в бешеные щупальца психоделического кальмара.

Негры улыбались, показывали пальцами и хлопали в ладоши. Кто-то запел. Несколько парней приволокли каменного предка и развернули его лицом к радуге. Мне даже показалось, что его искажённое от ужаса мёртвое лицо разгладилось. Вся его поза приобрела какой-то благодатный вид. А радуга... Радуга извивалась. Блин, красиво, да? Да... Ладненько, чё там у нас дальше?

ФОТКА ДВЕНАДЦАТАЯ. «МЫ СОБИРАЕМ ЛИЛИИ»

А, это мы после Африки. На болотах. Туда, помнится, мы целой группой сорвались. Вроде, какие-то натуралисты. А мы-то чё с ними увязались? Это твои знакомые были или как?

А по-моему, твои. Я отчётливо помню, как ты сказал, что вы собираетесь идти ловить устриц, и ушёл вместе со всеми. А я осталась одна. Я отошла от болота и прилегла в тени. Я услышала шаги, открыла глаза и увидела седого мужчину с топором. Он ударил меня обухом по голове. Я дёрнулась, попыталась подняться, но не смогла. Глаза закатились, как у мёртвой. Он взял меня за подмышки и отволок в кусты. Он ввёл мне топорище под кожу рядом с влагалищем и оттянул назад. И стянул кожу до самого пупка, представляешь? Мои крупные кишки выступали наружу, похожие на густую кашицу. Этот мужик срубил с куста ветку, сжал её в ладони, чтобы большой палец лёг под заострённый конец. Когда я вдыхала, он понемногу продвигал руку, а когда выдыхала, останавливался. Он просунул руку так глубоко, что мог коснуться моего сердца. Я сидела на корточках, а он стоял позади, придерживая меня за груди. Он вытащил палку наружу, и кровь из сердца потекла в ведро, которое он специально поставил. Когда кровь остановилась, он унёс ведро в заросли и спрятал где-то там. Он вернулся, неся в руках муравейник. Положил его рядом со мной и стал смотреть, как муравьи медленно заползают на мои бёдра. Но он очень спешил – он боялся, что ты и другие будете меня искать. Так что он стряхнул муравейник прямо на меня. Под их укусами кожа свернулась и накрыла мои кости. Он принёс с заводи немного сухого ила, капнул в него своего пота и подогрел всё это на огне, и приложил эту смесь к ране, чтобы скрыть следы. Он очистил моё влагалище от лобковых волос, где их мог почувствовать ты или увидеть другие женщины. Когда влагалище приобрело прежний вид, он снял с него ил, подмешал к нему ещё пота и несколько капель своей крови, нагрел и засунул это мне внутрь. И мои внутренности стали, как раньше. Никаких следов раны не было. Он что-то сделал, стоя надо мной, и моя душа вошла в его сердце. Он это почувствовал. Я сделала вдох. Он сказал, что я проживу два дня. В один день я буду радоваться, а на другой – заболею. Я вернулась в тень, где лежала раньше, и уснула, а седой мужик забрал мою кровь и ушёл. Потом вернулся ты и разбудил меня.

Теперь я понимаю, почему у тебя было такое перекошенное лицо. Такие сны...

Но я и вправду заболела послезавтра!

Ну да, заболела. И не хило так заболела. Я даже запаниковал. Взял у кого-то машину, уложил туда тебя и погнал в ближайший город на полном пределе. Двигатель ревел, как издыхающий тюлень, ей-богу! А ты вся такая бледная, и бредишь, и истекаешь пoтом. И я всё время оглядываюсь на тебя, и гоню, жму по газам, как сумасшедший. А тут ещё этот бензовоз проклятый откуда-то на шоссе взялся...

А вот и последний наш снимок. По-моему, самый красивый из всех. А ты что скажешь?

ФОТКА ТРИНАДЦАТАЯ. «МЫ ВЗРЫВАЕМСЯ»