Zhiguli : уле Королёвой, не боявшейся высоты, посвящается.

Федор вывалился из пригородной электрички - и в подземный переход не пошел: уж больно там мочой воняет - а проковылял в конец платформы, спрыгнул на рельсы, опасливо пересек их нечеловеческое пространство и вступил на тропку, протоптанную ему подобными. Рельсы еще тонко звенели за спиной, хотя мир железной дороги отступил.
Сначала деревца вокруг были невысокими, но метров через пятьдесят он вышел на асфальт, и черные кроны сомкнулись над ним где-то в небе, окружив Фёдора влажной осенней прохладой и запахом опадающей листвы.
За деревьями тут и там мирно светилось чужое жилье.
До дома идти было минут десять.
Последние два дня Фёдор ночевал у матери - уже давно единственной женщине в его жизни - и выпить у неё на этот раз ничего не было. Он тайно бежал: потихоньку открыл и закрыл за собой входную дверь квартиры, чтобы не видеть её укоряющего выражения лица и отсутствующего взгляда в сторону. У него дома, впрочем, тоже ничего не было: "Рижский бальзам" на кухне - вот и всё, но пару глотков этой гадости сделать было необходимо - иначе ехала крыша.
Привычный запах мусоропровода в подъезде сказал ему, что он прибыл. В лифте не загорелась, как всегда, кнопка с цифрой 11, кабина дернулась и, гудя, подняла Федора к двери.
В прихожей горел свет. "Когда уходил - было по хую,"- подумал он и открыл дверь на кухню.
И замер.
Там тоже горел свет, а рядом с мойкой сидело нечто, сильнее всего напоминавшее дикую свинью, и чёрными - без белков - пульками глаз в упор смотрело на вошедшего.
Из свалявшейся на животе у животного шерсти розовыми пупырышками выглядывали парные соски. Длинная, как у бультерьера,
морда была слегка опущена в ожидании. Два кабаньих клыка - даже не желтоватые, а здорово-белые, очень энергично торчали к потолку.
Фёдор, честно говоря, в своей жизни уже навидался всякой гадости. Особенно надоедливыми были мыши - никуда от них не спрятаться. Черти доставали меньше. Нога, сломанная при попытке
к бегству из дурки года три тому назад ещё побаливала иногда - трехметровый забор остановил тогда надолго.
Стреляный воробей вылетит - не поймаешь, старый конь борозды не испортит, за битого... Ну да что уж там:
с этой тварью разобраться было просто: тихонько уговорить, успокоить, забормотать - я от бабушки ушёл, я от дедушки...
- и добраться до Рижского бальзама.
А там пройдёт!
Он чуть подался вперёд, собираясь сделать шаг.
Тварь наклонила голову и приоткрыла пасть.
Фёдор за короткую долю секунды почувствовал, как неприятно прилипла ко всему телу пропитавшаяся холодным потом одежда: во рту у животного поблёскивала уйма безукоризненных и, очевидно, острых как лезвие зубов...
Вторая дверь вела из кухни в комнату. В неё-то и рванулся он - перелетел, сам не зная как, короткие метры до балкона, рванул дверь, и, на секунду повиснув на парапете, перекувырнулся тяжело вперёд - к свету фонаря далеко внизу во дворе, с ужасом, корнями волос чувствуя два коротких цока копытец по линолеуму, понимая, что перила -
задержка, что открыта спина этим страшным зубам, готовым взрезать, пластовать, вырывать живое мясо.
...Не бросилась.
Успел - с облегчением пронеслось у него в голове, и, плотно охватив лицо, засвистел в ушах влажный осенний воздух.