Бабука : Триатлон, интроверсия и любовь. Часть 2. Велосипед

Продолжение. Первая часть здесь:
http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=31460

Велосипедная гонка – самый продолжительный и потому чрезвычайно важный для общего результата этап триатлона. Именнно на этом этапе чемпионы стремятся набрать преимущество и обеспечить себе победу. Однако полностью выкладываться всё же нельзя - впереди ещё многие километры изнурительного бега.

Профессионалы и серьезные любители используют велосипеды специальной конструкции - с опорой седла, стоящей почти перпендикулярно земле, что позволяет переместить нагрузку на мышцы, которые при беге используются меньше. Ручки на руле стоят близко друг к другу и повернуты вперед: это уменьшаяет фронтальную площадь гонщика, и соответственно, сопротивление ветра. Это важно: триатлон – спорт индивидуальный, и команд, обслуживающих лидера и выводящих его на позицию, как в классических шоссейных гонках, обычно не бывает.

Профессионалы триатлона – отличные велосипедисты, чего о себе я сказать не могу. В юности этим спортом я не занимался. Первое, сколько нибудь значительное расстояние на велосипеде я проехал относительно недавно, в Италии. Вместе с Ольгой.

Отплясывая сальсу в Коста-Рике, я вдруг понял одну очень простую вещь. В современном обществе быть интровертом неприлично. Постыдно. С точки зрения западной культуры, интроверсия значительно хуже, например, педерастии, ставшей вариантом нормы. Интроверсия непростительна и социально неприемлема. Поэтому интроверты скрываются, вернее, пытаются скрываться. За нелепыми масками, за деланно весёлым и от этого жалким выражением лиц, за заготовленными заранее шутками, за нервным, заискивающим смехом. В любой компании интроверты – парии и объекты насмешек. При том, что их таланты, способность независимо мыслить и воля, не требующая постоянной подпитки извне, должны были бы сделать их наиболее ценными членами общества.

Такое положение вещей отнюдь не универсально. В восточный культурах дело обстоит как раз наоборот: там люди шумные, привлекающие к себе много внимания всегда считались существами бесполезными, а интроверсия, наоборот, всегда была признаком человека, способного через внутреннюю концентрацию достичь подлинного мастерства и просветления. Однако переехать в Японию или Корею я не мог.

После некоторых наблюдений, я понял, что потуги интровертов казаться весёлыми и общительными выглядят так жалко именно потому, что они слишком стараются понравиться, слишком хотят стать своими в отвергающем их обществе, обнаруживая в этих усилиях ту саму серьёзность, которую они хотят скрыть.

Я решил попробовать стать экстравертом. Ради эксперимента. Я понимал, что мне будет тем проще влится в компанию, чем она никчёмнее. Общение с ветреными латинос и самодовольными американцами было для меня так легко именно потому, что это были люди мне аболютно чуждые, обстоятельства жизни и интересы которых не имели ничего общего с моими.

На моей работе была компания мужчин, в основном, из отделов продаж и маркетинга. Они пытались вести образ жизни золотой молодежи, хотя к молодежи отнести можно было далеко не всех. Общим увлечением, сплачивавшим компанию, были, разумеется, женщины. При встречах каждый рассказывал о том кого, когда, сколько раз и как именно. Врали они при этом безбожно. К этой группе я и примкнул.

Первое время мне стоило немалого труда преодолеть отвращение, которое я испытывал к этим людям. Наиболее неприятен мне был один тип, лет сорока пяти, с широким красным лицом. Этот человек вообще не был способен говорить ни о чём, кроме своих любовных подвигов. Мало того, он писал стихи, которые декламировал с выражением и чуть заикаясь от предвкушения похвалы, как второклассник. Стихи были очень гладкие, и каждая их строчка была полна ненависти к женщинам, тайного страха перед ними и удивительного для возраста автора восторга: «Мне опять дали! Мне! Слушайте же все! А я её и так, и этак, и туда, и туда. Ну, теперь эта сука у меня попляшет!»

Из некоторых своих стихов автор, человек многих талантов, делал песни, которые исполнял, аккомпанируя себе на гитаре. Однажды, прослушав очередной шедевр, я понял, что он должен стать последним. Когда бард оставил на минуту компанию и вышел в туалет, я последовал за ним. Притворившись пьяным, я прижал поэта к стенке и сказал, как бы в шутку, глядя в его весёлые глаза, что если ещё раз в моем присутствии он озвучит что-либо рифмованное или музыкальное, я в тот же вечер сверну ему шею. Поэт посмеялся, несколько натужно. Декламаций и песен я больше не слышал, что меня с одной стороны радовало, а с другой несколько огорчало. Обещание свое я обязательно сдержал бы - сейчас я уверен в этом так же, как был уверен тогда.

Раза два в неделю компания отправлялась по барам – в поисках приключений. Обычно я выбирал женщину, которая, будучи привлекательной с точки зрения общепринятых стандартов, была, тем не менее, не cовсем в моем вкусе. Я обращался с ней бесцеремонно, почти грубо, выбирал откровенно пошлые шутки, громко смеялся и через пять минут брал за задницу. Если новая знакомая ломалась, что, впрочем, бывало нечасто, я говорил ей что-нибудь красивое или умное – не более одного раза за вечер. После установления контакта я, движимый своебразным любопытством, иногда громко рыгал или даже пердел. Такая демонстрация человеческой стороны на мои шансы совсем не влияла. Напротив, многие находили это милым. В восьмидесяти процентов случаев через час-другой мы отправлялись домой к ней или ко мне. Редко с кем я встречался больше одного-двух раз.

В один из таких выходов в свет я увидел, как недалеко от меня мордастый поэт кадрит очень тонкую девушку. Её волосы были стянуты на затылке в тугой узел. Я подумал, что носить такую прическу должно быть физически больно. Когда девушка обернулась и я увидел её лицо, я понял, что, во-первых, отдать её поэту будет такой же эстетической несправедливостью как слушать его стихи, и, во-вторых, что молодая женщина совершенно пьяна.

Я подошел, взял ничего не соображающую незнакомку под руку и просто вывел её из бара, вместе со стаканом мартини, с которым она ни за что не хотела расставаться. Потом я поймал такси и сделал девушке знак садиться. Она не возражала: в её состоянии она поехала бы с кем угодно и куда угодно. Девушка уснула ещё в машине.

Когда я нёс её на руках к себе в квартиру, она прижималась ко мне и дрожала. Я отнес гостью в спальню, положил на кровать и разул. Форма её ступней показалась мне странной. С внутренней стороны, у основания больших пальцев были похожие на мозоли утолщения, выступавшие больше, чем на сантиметр. «Балерина», - подумал я. Некоторое время смотрел на неё, не в силах оторвать глаз от сочетания красоты, гордости и полной беззащитности в её лице и фигуре. Потом она вдруг начала метаться и вскрикивать, будто испугавшись чего-то. Я лёг рядом, обнял её и гладил по волосам и спине, как маленькую. Когда спящая успокоилась, я укрыл её одеялом и ушел в другую комнату.

Я проснулся в пять утра от громких спазматических звуков и кашля, доносившихся из туалета. Я подошел, постучал раз, другой и, не дождавшись ответа, открыл дверь. Моя гостья сидела на коленях перед унитазом, тушь на её ресницах растеклась, превратив глаза в огромные тёмно-синие звёзды, а с нижней губы тянулась к черному вечернему платью тонкая серебряная нитка слюны. Гостья посмотрела на незнакомого мужчину без удивления или стыда, и спросила :

- Пиво есть? – голос был неожиданно звонкий, будто кто-то ударил по клавишам ксилофона. Три ноты – высокая, пониже и снова высокая.

- Нет. Есть минеральная вода, холодная.
Гостья повернула голову слева направо, оборвав серебряную нитку, и грустно сказала:
- Не поможет. Пиво нужно.
- Хорошо, - сказал я и, удивляясь самому себе, пошёл в круглосуточный магазин.

Смотреть, как элегантно одетая красавица со строгой прической жадно пьёт пиво из горла, было трогательно и забавно.
- Ты чего смеешься? – спросила гостья.
- Никогда не видел балерину с пивом.
- Ну, привыкай, - сказала она равнодушно и, поставив пустую бутылку на пол, повалилась на кровать.

Когда я утром собирался на работу, моя гостья ещё спала. Я положил несколько купюр на телефонный столик в коридоре - достаточная сумма, чтобы доехать на такси в любую точку города - и вышел из квартиры.

Вернувшись вечером домой, я сразу почувствовал, как вкусно пахнет. Из кухни вышла моя гостья, всё в том же платье, с той же прической, но босиком. Своих изуродованных ступней она совершенно не стеснялась. Гостья держала в руках тарелку с небольшим количеством какой-то еды и вилку.

- На, попробуй.
Я попробовал.
- Мммм... Как вкусно! – Я говорил правду. – Как называется это блюдо?
- Ну, скажем, Ольга, - усмехнулась гостья.
- Почему Ольга?
- Потому что Ольга – это я. А вообще-то – это просто дохлая овца.

В комнате меня ждал накрытый стол. Оставленные мной деньги Ольга потратила на продукты и вино. Всё, абсолютно всё было необыкновенно вкусно, хотя особых деликатесов на столе я не заметил. Я набивал рот, не в силах остановиться. Сама Ольга не ела ничего, даже салатов, просто пила красное вино, бокал за бокалом, подливая сама себе.

Разговаривали мы мало. Ольга не задавала мне вопросов, а на мои отвечала односложно. Когда я спросил её, была ли она балериной, Ольга неопределенно махнула рукой. Я рассказал две или три шутки, действительно смешные и не очень бородатые. Ольга чуть улыбнулась, из вежливости.

Несмотря на очевидную скудость разговора, ситуация вовсе не казалось мне неловкой. Ольга тоже чувствовала себя вполне естественно. Ей нравилось, что я с аппетитом поглощаю, приготовленные ею блюда. Время от времени она бросала неодобрительные взгляды на мой бокал, который с начала ужина оставался почти полным.

- Почему ты не пьешь? Тебе не нравится вино? – спросила она, наконец.
- Нравится. Просто алкоголь – не моя тема.
- Ясно, - сказала Ольга и, встав из-за стола, вернулась с бутылкой виски и высоким стаканом. Смерив вглядом мою фигуру, она налила почти полный стакан и протянула его мне.
- Должно хватить.
- Хватить для чего? – не понял я.
- Ты не спрашивай, зайчик, ты пей, - улыбнулась гостья.

Я принял из рук незнакомой женщины, называвшей меня идиотским словом «зайчик», огромную дозу напитка, который всем, кроме цены, всегда напоминал мне жидкость для чистки мебели, и выпил в три глотка.

- Молодец, - похвалила Ольга и села мне на колени. Я никогда не думал, что взрослый человек может весить так мало. Ольга поцеловала меня и сказала серьезно:
- Ты очень хороший человек.
- Хороший? Что это значит? – спросил я.
- Это значит, что ты чувствуешь, когда другому человеку плохо. И что тебя это действительно огорчает.

Мои мысли, подхваченные нарастающей волной опьянения, становились все легче и разлетались в разные стороны.

- Да, - согласился я, чувствуя, что улыбаюсь широко и глупо. - Я очень хороший человек. Как говорится, редчайшей души.
- Ты не очень радуйся, зайчик, - все так же серьезно сказала Ольга. – Таких как ты мне жаль, и я их немного боюсь.
- Почему это? – удивился я.
- Потому что чем больше боли человек чувствует, тем больше боли он может причинить. Такие как ты должны жить в соверщенном мире, где все красиво и благородно. А этот наш ебаный мир вы ненавидите и рано или поздно начинаете его вокруг себя разрушать. Но о чем это мы, зайчик, в этот дивный вечер? Расстегни-ка мне молнию...

Следующие несколько часов я в деталях описывать не буду, чтобы не уподобляться мордастому поэту. Сами по себе действия и ощущения не были новыми, но их интенсивность была совершенно другой. Я не подозревал, что может быть так. Мое тело будто наполнилось пузырьками легчайшего газа, в тысячи раз легче воздуха, и я вдруг взлетел, взмыл, вознёсся туда, где звезды каруселью кружились вокруг огромной желтой луны. С высоты я видел себя рядом с прекрасной женщиной. Эта женщина была в моей полной власти, я мог делать с ней всё, что хотел. И в то же время, я с безусловной и печальной ясностью понимал, что она не здесь, не со мной, а где-то очень далеко. И от этого странного сочетания близости и отчуждения мне хотелось плакать.

Во сне Ольга дрожала, дергалась, вскрикивала и два или три раза сказала: «Помоги мне». Утром я опять пошел за пивом.

Когда через два месяца я предложил Ольге выйти за меня замуж, она пожала плечами:
- Зачем? Это ничего не изменит.
- Я знаю, - ответил я. – Но всё равно выходи.
- Хочешь быть моим спасителем?
- Может быть. Мне кажется, я тебе нужен.
Ольга усмехнулась.
- Я тебе нужнее, зайчик. Гораздо. Впрочем, я согласна.

Поженились мы тихо. Гостей с Ольгиной стороны не было.

Ольгина жизнь, а вместе с ней и моя, была чередой скачков из лихорадочного возбуждения в тяжелую депрессию, и наоборот. Это было похоже на дом, в которм есть чердак и подвал, но отсутствует собственно жилое помещение между ними.

Моя жена замечательно готовила, и вообще была хорошей хозяйков, в те дни, когда она не пила. Пила она четыре-пять раз в неделю до полной утраты речи и способности двигаться. Как всякий алкоголик, в начальной стадии опьянения она бывала приветлива и необыкновенно энергична. Она смеялась, носилась по квартире, демонстрируя пируэты, фуэте и арабески. Часа через два она вдруг делалась циничной и обидчивой. Потом агрессивной. Потом её охватывал сильнейших страх, причину которого она не могла или не хотела мне объяснить. Утром её выворачивало наизнанку. Слышать это было ужасно.

Я убеждал её пойти лечиться, договаривался с лучшими клиниками, рассказывал о знакомых, не пьющих уже много лет и вернувшихся к полноценной жизни.
- Моя жизнь полноценна, - обижалась Ольга.
- Нет, ты живешь один-два часа в день, остальное – это сплошная мука. И ты сама это знаешь.
- Эти два часа стоят того...

Однажды придя с работы домой и обнаружив жену спящей посреди пахнущей кисло-сладким перегаром квартиры, я собрал все бутылки, которые смог найти, вынимая их из холодильника, буфета, платяных шкафов, ящиков письменного стола и даже из стиральной машины, и выбросил всё в мусоропровод. Проснувшись и обнаружив пропажу, Ольга пришла в ярость. Сначала она била меня ногами, демонстрируя немалую силу, скорость и растяжку. Потом схватила большой кухонный нож и попыталась меня зарезать. Мне не без труда удалось её разоружить, при этом Ольга сильно поранила мне руку выше запястья. Успокоилась она только когда нашла бутылку лимончелло за корзиной с грязным бельем. Потом Ольга уснула, вцепившись в мою забинтованную руку. Всё её тело били судороги, и она время от времени повторяла: «Помоги мне. Помоги же мне».

Два или три раза у нее были сильные боли в печени, её рвало желчью и пеной. Ольга пугалась, переставала пить на несколько дней и как-то раз даже на три недели, но потом боли проходили, и все начиналось снова.

Я пугал Ольгу рассказами про преждевременное старение и деградацию, про влияние алкоголя на мышечный тонус, цвет лица, структуру кожу. Она не хотела меня слушать. Несмотря ни на что, выглядела она превосходно.

Всю жизнь занимаясь спортом, я знал, что организм, подвергаемый интенсивным и регулярным физическим нагрузкам, плохо переносит алкоголь и отказывается его принимать. По крайней мере, в моем случае это было именно так. Не помню, чтобы после тренировок мне бы хотелось выпить водки.

Идея велосипедной поездки по Тоскане была моей. Я подумал, что для новичка сорок-пятьдесят километров в день по холмистой местности - неплохая нагрузка. А открыточные пейзажи, средневековые городки, маленькие уютные гостиницы и ресторанчики с великолепной кухней станут тем призом, ради которого Ольга будет терпеть лишения.

Я почти не ошибся. Ольга была в восторге от красоты природы и маленьких приключений. В первый же день, когда мы, получив велосипеды и карты, выехали из Сиены начался сильнейший град. Шарики льда диаметром в сантиметр лупили нас по лицу и голым ногам. Ольга визжала и смеялась. Наконец, мы добрались до какой-то деревни и укрылись в маленьком кафе, согреваясь эспрессо и наблюдая из окна, как миллионы жемчужин рассыпаются по ленте дороги и изумрудным складкам холмов.

За каждым поворотом открывались панорамы, одна лучше другой: виноградники, карабкающиеся по склонам идеально ровными, словно сделанными гигантской расческой, рядами; сложенные из камня фермерские дома с кипарисовыми аллеями; поля с разбросанными тут и там тюками прошлогоднего сена, круглыми, как гигантские шайбы. И вот, вдали, на вершине горы перед нами возникал очередной город. Они были разные, и в то же время похожие друг на друга – с зубчатыми крепостными стенами, узкими, мощеными булыжником улочками, шпилем на здании мэрии, соборами, одновременно строгими и роскошными.

Затяжные подъемы по серпантину в первые дни давались тяжело даже мне. Я подумал, что это превосходный способ для развития выносливости, и решил, что после возвращения из отпуска продолжу заниматься велосипедом. Ольга быстро уставала и часто останавливалась, чтобы отдохнуть и попить воды. Впрочем, мы никуда не спешили. Мы подолгу валялись на траве, смотрели в пронзительно синее небо, болтали и целовались, как подростки.

Добравшись до города и отыскав гостиницу, мы принимали душ и шли гулять, а потом ужинать. У Ольги проснулся нешуточный аппетит: она поглощала большие тарелки с пастой, запивая их кьянти, брунелло или вино нобиле. Я пытался ограничивать дозу, но она не хотела меня слушать, заявляя, что всякий уважающий себя велогонщик использует допинг. На десерт Ольга выпивала пять-шесть рюмок граппы или коньяка, вызывая у официантов, последовательно, удивление, восхищение и отвращение. До гостиницы она самостоятельно идти не могла – мне приходилось вести её, крепко держа под руку, а дважды или трижды – даже нести на себе.

В Монтальчино Ольга, пытаясь встать из-за стола, зацепила скатерть и опрокинула все тарелки, стаканы и бутылки на пол. Когда женщина за соседним столом начала возмущаться, Ольга метнула итальянке в лицо вилку, а затем села на пол в центре зала и разрыдалась. Мне кое-как удалось замять дело с пострадавшей и хозяином ресторана.

Ночью Ольгу снова трясло, она металась, стонала и повторяла: «Помоги мне. Ну, помоги же мне, пожалуйста». «Как? Как тебе помочь?» - спрашивал я, обнимая жену. «Ты знаешь как», - ответила она с другой стороны мучительного сна.

На следующее утро Ольге потребовалось несколько часов чтобы, прийти в себя. Мы выехали уже после полудня и, то и дело останавливаясь, добрались до Пьенцы. Нам оставался еще один спуск по шоссе, а затем подъем к Монтепульчано. Ольга сказала, что пойдет в город купить воды, а я остался с велосипедами возле городской стены. Её не было около получаса. От нечего делать, я достал насос и сумку с инструментами, подкачал шины на обоих велосипедах, затянул гайки на раме и колесах. Ольга вернулась посвежевшей и оживленной.

Мы ехали по краю дороги, и нас то и дело обгоняли грузовики, автобусы с туристами и легковые машины. Спуск был довольно крутой, и я решил насладиться скоростью перед предстоящим подъемом.
- Жду тебя внизу! – крикнул я Ольге.
- Увидимся! – ответила она, махнув мне рукой.

Воздух расступался передо мной и тут же смыкался, я летел сквозь него, разрезая прохладу, чувствуя абсолютную легкость и свободу, будто во всем мире были только я и ветер, с которым я нёсся на перегонки.

Когда спуск закончился, я остановился и стал ждать Ольгу. Пять минут, десять, пятнадцать. Навстречу мне, со стороны Монтепульчано одна за другой проносились машины. Но в противоположном направлении, откуда я только что приехал, дорога была пуста. Абсолютно пуста. Подождав еще немного, я развернул велосипед и поехал Ольге навстречу. Километра через полтора я заметил впереди гигантскую пробку. За моей спиной застонала сирена, и я прижался к краю обочины, пропуская скорую помощь и две машины полиции. Еще через несколько минут я увидел причину пробки - грузовик с синим тентом, перегородивший неширокое шоссе. Я бросил велосипед и побежал вперед, расталкивая зевак. Молодой человек в футболке с красной лилией и надписью «Фиорентина» рассказывал что-то полицейским, размахивая руками. Я успел заметить носилки под белой простыней, исчезающие в дверях машины с красным крестом, и покореженную велосипедную раму между задними колесами грузовика.

Я помню, что кричал что-то, требовал пропустить меня к жене, пытался прорваться к водителю. Помню, что мне дали воды и две таблетки. Помню, как меня посадили в полицейскую машину и отвезли в гостиницу.

В следующие несколько дней в здании квестуры в Сьене усатый следователь со звучной фамилией Пипистрелло задавал мне много вопросов - об Ольге, обо мне самом, о нашем маршруте, о турфирме, организовавшей поездку, и её представителе по имени Фаббио, от которого мы получили велосипеды. Пипистрелло пересказал мне вкратце показания водителя грузовика. По его словам, он заметил велосипедистку в красной курточке издалека и, готовясь к обгону, отклонился от обочины так далеко, как позволяла ширина полосы. Но когда грузовик почти поравнялся с красной фигуркой, девушка вдруг перелетела через руль и упала на дорогу перед самым капотом. Он готов был поклясться, что видел, как у велосипеда отвалилось переднее колесо. Парень пытался затормозить, но было поздно.

Колесо действительно отделилось от рамы, но поскольку велосипед был сильно повреждён, определить, произошло ли это до наезда или после, было очень сложно. Зато результаты медицинской экспертизы сомнений не вызывали: в крови погибшей было обнаружено чрезвычайно высокое содержание алкоголя. Согласно полицейскому заключению, это и стало причиной аварии.

На кладбище я в первый и последний раз увидел Ольгину мать – худую, величественную даму, седые волосы которой были стянуты в такой же тугой пучок, как у Ольги. Дама ни с кем, включая меня, не разговаривала. Подойдя к закрытому гробу, она прикоснулась к нему рукой и стояла так несколько минут, глядя непонятно куда сухими глазами.

Церемония показалась мне невыносимо длинной, и где-то на её середине я поймал себя на мысли, что ищу среди малочисленных участников Светлану. Я был странным образом уверен, что она вот-вот должна появиться. Светлана не появилась.