Бабука : Триатлон, интроверсия и любовь. Часть 3. Бег

Окончание. Предыдущие части здесь:
http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=31460
http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=31487

Светлана позвонила мне месяца через два.
- Извини, я не знала. Это просто ужасно. Прими мои искренние соболезнования.
- Спасибо, - сказал я. – Все нормально.
- Хочешь, я приеду?

Ожидая Светлану, я приготовил то самое блюдо, которым когда-то удивила меня Ольга. Рецепт я в своё время подробно записал.

- Боже мой, Серёжка! – воскликнула Светлана, попробовав. – Ты ещё и великий повар! Во всём, что ты делаешь, ты достигаешь совершенства. Это просто несправедливо.

Светлана упомянула, как бы всколзь, что побывала замужем и недавно развелась. Подробности я выяснять не стал. Мы разговаривали о нашей юности, об общих знакомых, об институте, в котором мы оба учились и в котором Светлана теперь преподавала.

C годами Светлана стала привлекательней. Она похудела, изменила прическу, её кожа стала чище. Держала она себя теперь гораздо увереннее. Но обмануть меня было нельзя. Интроверт всегда узнает другого интроверта, за какой бы непринужденной легкостью тот ни пытался скрыться. В её глазах время от времени мелькало особое, сосредоточенное выражение, просившее, умолявшее: «Во мне столько всего. Разгляди меня. Открой. И ты не пожалеешь». Я видел это выражение раньше на лицах довольно многих женщин и не сомневался, что мир каждой из низ действительно богат и прекрасен. Но это постоянное внутренее напряжение, которое быстро отпугивает от женщин-интровертов бабников и плейбоев, всегда настораживало и меня. Я инстинктивно чувствовал, что такая женщина может отнять у меня больше, чем способна дать.

И все же Светлана не казалась мне опасной. Она настолько явно и искренне восхищалась мной – и не только моим умом, к чему я давно привык, но и моей внешностью, чувством юмора, вкусом – что мне было жаль её разочаровывать. Я старался соответствовать той иллюзии, которую Светлана себе придумала. Во всяком случае, первое время.

Когда я получил приглашение на работу от большой калифорнийской компании, мы встречались со Светланой уже несколько месяцев. Предложение глупо было не принять: новая страна, новые профессиональные горизонты и совершенно иной уровень доходов и качества жизни. Но и расставаться со Светланой мне было жаль. При подаче документов на визу в наших паспортах стояли необходимые штампы.

Калифорния мне не просто понравилась: с первого дня у меня было ощущение, будто я вернулся домой после многолетнего изгнания. Я совсем не чувствовал себя иностранцем. Улыбчивое безразличие, с которым люди относятся здесь друг к другу, было куда приятней искреннего хамства соотечественников. Я не лез ни в чьи дела, и никто не лез в мои. На работе я быстро доказал, что в своей области являюсь хорошим специалистом, мной дорожили, и вознаграждение мое постоянно увеличивалось.

Помимо всего прочего, Калифорния – просто очень красивое место. На север от Сан-Франциско - в заливах Бодега и Мендосино - темно-синие волны бьются, гулко и тяжело, об обрывистый берег и разбросанные возле него скалы, накрывая их пеленой студеных брызг. Чуть южнее – залитые солнцем виноградные долины Андерсон, Сонома, Напа. Еще южнее – бесконечные песчаные пляжи Хафмунбея и Сантакруза. На востоке, в трех часах езды – гранитные пики Сьерры-Невады, а в провалах между ними – чистейшие, пронзительно синие озера.

И все же Калифорния для меня – это уходящие за горизонт цепи круглых холмов. Весной холмы ненадолго покрываются сочной зеленью. Но уже через пару месяцев трава высыхает, и склоны становятся соломенно-жёлтыми, с редкими тёмными пятнами жестколистных кустарников тут и там. Сухие стебли легко воспламеняются от молнии или случайной искры. Каждый год десятки тысяч акров превращаются в обугленную пустыню... А зимой пройдут дожди, и холмы снова зазеленеют.

Именно в Калифорнии я стал всерьез заниматься триатлоном. Этот вид спорта здесь популярен, и для тренировок - почти идеальные условия. Океан буйный и холодный, но в гидрокостюме вполне можно плавать. Холмистый рельеф удобен для интервальной тренировки на велосипеде, чередующей максимальную нагрузку и расслабление. А обилие природных парков позволяют часами бегать посреди никогда не надоедающих пейзажей.

Бег – самый последний этап триатлона. На олимпийской дистанции – это десять километров, а в гонках разряда «Айронмэн» –полный марафон. После велосипеда мышцы перегружены, скручены в тугие, утратившие эластичность жгуты, и бежать тяжело, особенно первые километры. В начале этапа кажется, что ноги не мои, что я бегу на жёстких протезах, и каждый шаг отдается острой болью. Главное не останавливаться, не позволить боли взять верх. Надо продолжать бежать, переставляя негнущиеся ноги и закусив губу. Боль постепенно уходит, а тело снова ловит мощный, прекрасный, не из этого мира идущий ритм. Сквозь утомление, я чувствую, что растворяюсь в этой вселенской силе, становлюсь её инструментом, орудием судьбы – других и своей собственной.

Когда по совету знакомого я вступил в клуб триатлона, я сам не ожидал, что так увлекусь. Чем лучше становились мои результаты, тем больше мне хотелось заниматься. Тренируясь почти каждый день после работы и по нескольку часов в выходные, через год я уже был на очень хорошем для любителя уровне.

Я был счастлив, что нашёл себе любимое занятие, и очень надеялся, что моя жена разделит мою радость. Я ошибся: Светлана возненавидела триатлон. Она не говорила об этом вслух, но не заметить этого было нельзя. Когда я возвращался с тренировки, у жены был оскорблённый вид, будто я только что изменил ей или бросил на произвол судьбы при смертельной опасности.

Я пытался объяснить Светлане, что её поведение неразумно.
- Для меня это очень важно, понимаешь?
- Понимаю, - отвечала она, скорбно вздыхая.
- Тогда почему ты такая грустная?
- Не обращай на меня внимания, - Светлана вытирала покрасневшие глаза, - Это всё я и моя дурацкая чувствительность. Просто я тяжёлый человек. Я мешаю тебе жить.
- Не говори ерунды, - возражал я, обнимая плачущую жену.

Адаптация на новом месте давалось Светлане трудно. Общаться с американцами она стеснялась из-за своего акцента, к тому же она считала их всех поголовно невежественными и самодовольными дураками. А многочисленное русскоязычное население показалось ей толпой местечковых евреев, перелетевших океан в поисках дополнительных сортов колбасы. Я убеждал её не обобщать, она кивала, но на людях бывала всё более неохотно.

Видя, как некомфортно чувствует себя моя жена в чужой стране, я старался проводить с ней как можно больше времени. В первые несколько месяцев мы объездили много красивых мест. Я пытался учить Светлану катанию на горных лыжах и вейкборде, но для этих видов спорта ей явно не хватало координации и смелости. Ей больше нравилось, когда мы, взяв палатку, отправлялись куда-нибудь на кемпинг. Ещё я возил жену на курорты, гулял с ней по улицам и пляжам, водил в оперу и на балет, хотя с юности не мог терпеть ни то, ни другое.

Взамен я хотел только одного – чтобы Светлана дала мне возможность заниматься тем, что мне нравится. Неужели это моё желание так эгоистично? – думал я иногда. Неужели я не заслужил немного времени для себя? Разве не я выполняю сложную и утомительную работу помногу часов в день? Разве не я зарабатываю деньги, чтобы моя жена могла комфортно жить в новом красивом доме, который нашим знакомым на родине показался бы настоящим дворцом? Разве не я обеспечиваю нашим будущим детям хорошее образование? Разве я запираю Светлану дома, лишаю возможности общаться с людьми, искать себе занятие по душе? Чем больше я думал, тем яснее понимал, что моя совесть чиста.

Готовясь к одной из моих первых серьёзных гонок, я занимался с группой таких же, как я, любителей. Помимо молодых и среднего возраста мужчин, составлявших большинство, в группе было три или четыре женщины. Одну из них – блондинку лет тридцати с чем-то - звали Кимберли, или Ким. Стопроцентная американская кариэр-гёл: с фарфоровой улыбкой, эффективным выражением стандартно-миловидного лица, безаппелляционными интонациями в голосе и цепким взглядом. Работала она в финансах. Как и положено успешной деловой женщине, Ким тренировалась с фанатическим упорством. В наиболее напряженные моменты на её лице появлялся бультерьерский оскал

Самым трудным был для Ким водный этап. Техника плавания у неё была ужасна, она делала много лишних движений, торопилась и от этого быстро уставала. Понаблюдав за ней со стороны, я дал Ким несколько советов. Ким меня послушалась, и её результаты практически сразу стали лучше. Молодая женщина стало со мной приветлива, и иногда после тренировки мы заходили куда-нибудь – выпить кофе и поболтать. Я сразу сказал ей, что женат. На её пальце сиял чудовищных размеров бриллиант. Жених Ким был партнёром в крупной юридической фирме, чем Ким очень гордилась.

Должно быть, я казался Кимберли человеком её круга, как и она, нацеленным на достижение профессионального успеха и тотального благополучия. К тому же, я много где успел побывать, был неплохо образован, и Ким было со мной интересно. Что касается меня самого, то я наблюдал за Ким со смесью неприязни и любопытства. Начисто лишенная женственности в моем азиатском понимании, Ким безусловно была привлекательна. Где-то через месяц, в номере гостиницы, спонтанно снятом для этого случая, произошло закономерное. Всё случилось именно так, как я надеялся: гигиенично, спортивно и задорно. Как раз то, что мне было нужно – лекарство от постоянной, заразной как холера, депрессии, исходившей от Светланы. Мы встечались с Ким раз десять-двенадцать. Вскоре после гонки, на которой Ким лишь немного от меня отстала, она вышла замуж за своего адвоката. С тех пор я никогда её не видел, о чём абсолютно не жалею.

Примерно в это же время у меня появилось ещё одно увлечение. Мне всегда говорили, что я логично и ясно излагаю мысли на бумаге. Однако написать что-либо художественное мне никогда не приходило в голову. К тому же, в последние несколько лет я очень мало читал - и в связи с нехваткой времени, и просто потому что почти любая книга, которую я открывал, быстро начинала мне казаться скучной или претенциозной.

Однажды в письме к приятелю, я попытался рассказать в красках и лицах забавную историю, в которую попал. Этот процесс меня неожиданно увлёк, и я почувствовал очень сильный прилив энергии. Ощущение было настолько новым и приятным, что мне захотелось испытать его снова. Сев за компьютер, я вскоре погружался в состояние затяжной, саму себя питающей эйфории, сродни загадочной и могучей силе, наполнявшей моё тело во время долгих тренировок. Я стал писать для себя, переживая события - произошедшие в действительности или выдуманные - вместе с героями. Смешные истории. Страшилки. Воспоминания детства и юности. Я рассказывал о людях, меня поразивших, о встречах, изменивших мою жизнь, о женщинах, которых любил – несколько минут или много лет.

Когда я писал о Марине или Ольге, я совершенно отчётливо ощущал их присутствие. Им больше не было скучно со мной. Напротив, они были счастливы меня видеть. Радовались моим успехам. Были мне благодарны.

Правда, ни Марина, ни Ольга не могли понять, что рядом со мной делает Светлана. Я пытался объяснить им, что на самом деле мы со Светланой очень похожи и что нам вместе очень хорошо. Мои предыдущие жены только смеялись и качали головами.

Однажды, вернувшись из командировки, я заметил, что мой компьютер лежит немного не так, как я его оставил. Я проверил несколько файлов и увидел, что во время моего отсутствия некоторые из них были открыты, в том числе и файл, в котором я писал о встречах с Ким. Мне до сих пор трудно себе объяснить, почему я не поставил на компьютер пароли.

Светлана сидела на диване в гостиной. Я сел рядом и обнял её.
- Привет, богиня! – сказал я бодро. – Блюла ли себя, пока меня не было?
Жена не отвечала. Есть люди, которые не произнося ни слова, одним своим присутствием вытесняют из помещения весь кислород. Светлана была именно таким человеком.

- Почему у тебя такой трагический вид? Кто-то умер? – допытывался я.

Я видел, что моя жена не хотела со мной разговаривать, но терпеть её молчание я больше не мог. Уже несколько месяцев я шёл в свой новый, сияющий дорогой отделкой дом, как в тюрьму. Это должно было кончиться – скандалом, дракой, разводом, чем угодно, но это должно было кончиться. Немедленно.

Я взял жену за плечи и резко развернул к себе.
- Света, скажи, что я должен сделать? Хочешь завтра же в Москву? Или в Париж? Луну с неба хочешь? Хочешь я убью кого-нибудь ради тебя? Ты только скажи, я сделаю. Ведь должно же быть на свете что-то такое, чего ты хочешь. А?!

Светлана, наконец, заставила себя на меня посмотреть.
- Я хочу на кэмпинг, - сказала она тихо.
- Вот это другой разговор! – воскликнул я, довольный, что разговор закончился конструктивно.

На следующий день мы взяли палатку, спальники, немного продуктов, газовый фонарь и разные полезные мелочи и поехали в один из природных парков неподалеку от Стоктона. Мы разбили лагерь, и Светлана приготовила ужин. Разговаривали мы немного, но я чувствовал, что гнетущая атмосфера немного разрядилась. Светлана даже улыбнулась мне два или три раза. Вечером мы расстелили одеяло и долго смотрели на огромные, спелые гроздья звезд. Воздух, ещё недавно дышавший жаром, быстро остывал. Когда стало совсем холодно, мы ушли в палатку и забрались в спальные мешки.

Мне снилось, будто я карабкаюсь на гору к кратеру извергающегося вулкана. На самой вершине гигантскими красными цветами взлетали к небу вспышки взрывов. По склону, медлено и неумолимо, сползала лава. Я, как завороженный, смотрел на поток расплавленного страшным давлением камня. Кривые горные деревья исчезали в нем, превращаясь в пепел. Огромные валуны таяли, словно куски сахара. Вместо того, чтобы убегать, я шёл навстречу этому потоку. Густой жар обступал меня со всех сторон. На лицо солёными лоскутами падал пот. Дым разъедал глаза, лез в ноздри и горло. Я останавливался, вытирал лоб и шел дальше – навстречу вышедшей из самого ада реке, которая становилась всё шире. Потом река раздвоилась на два рукава – один слева от меня, другой справа. Ещё минута – и рукава сомкнулись за моей спиной. Я был на острове, который быстро уменьшался. Я смотрел на шевелящуюся, дышащую жаром массу в ужасе и ожидании. Умирая от страха, я в то же время абсолютно точно знал, что выбора у меня нет и, может быть, никогда не было. Я принадлежал этой огненной реке, должен был раствориться в ней, стать её частью. Островок подо мною стремительно таял. Наконец, от него не осталось ничего. Мои ноги стиснул огненный капкан, и я закричал от боли и восторга.

Звезды были всё такими же большими, но между ними и моими глазами лежала теперь пелена дыма. На перекрещенных рёбрах палатки догорали лоскутья материи, роняя мне на лицо колючие искры. Мои ступни по-прежнему сжимал раскалённый обруч, и, посмотрев вниз, я увидел, что низ моего спальника горит. Я выскользнул из мешка, как уж, и вскочил на ноги. Вокруг меня был огонь. Пылала высокая, по пояс, сухая трава. Пламя карабкалось по стволу стоявшего неподалеку вяза. Библейским сиянием озарялись кусты. Я слышал треск и глухое, как в печной трубе, гудение.

- Светлана! Света! – крикнул я.

Мне никто не ответил. Я посмотрел в направлении дороги, от которой меня отделяло сплошное огненное озеро. Машины я не увидел. Пламя окружало меня почти полностью, как недавно во сне, только двигалось оно теперь гораздо быстрее. Позади ещё оставался узкий коридор, и я побежал.

Достаточно молодой, тренированный мужчина может убежать от полевого пожара. Если он знает, хотя бы приблизительно, расстояние до безопасного места и, соответственно, может рассчитать силы. Если он не ранен и не имеет сильных ожогов. И если он обут.

Я бежал, босой, ступая обожжёнными ступнями по камням, палкам и острым, как пики, обломкам стеблей. Бежал изо всех сил, вниз и вверх по холмам, запинаясь, падая и вставая, бежал до тех пор, пока не почувствовал, что ещё шаг - и моя грудь взорвётся, лопнет, как воздушный шар. Пытаясь отдышаться, я лёг на землю. Воздух никак не проходил в легкие – ему мешало сердце, бившееся в самом горле. Изо рта вместо дыхания вырывались какие-то похабные стоны. Сколько я бежал, я не помнил, как далеко я от дороги, и в какой она теперь стороне, я не знал. Невыносимо хотелось пить. Ступни, от щиколоток и ниже, болели так, будто с них содрали кожу.

Бросив быстрый взгляд на ноги, я увидел, что они совсем черные. «Это просто копоть», - успокаивал я себя, не решаясь рассмотреть их вблизи. «Спокойно, спокойно», - повторял я, пытаясь сообразить в какую сторону мне идти. Вопрос решился сам собой. Сначала порыв ветра заткул мне рот кляпом из едкого дыма. Затем, справа от себя, на вершине холма, я увидел яркое пятно, которое быстро разрасталось, растягивалось вдоль горизонта и вдруг, словно лавина, обрушилось вниз по склону – к тому месту, где лежал я. Я вскочил и побежал прочь от наступающего огня. Теперь, когда первоначальный шок прошел, каждый шаг отдавался болью, а во рту и горле было так сухо, будто они были выстланы наждачной бумагой.

Так повторялось несколько раз – мне удавалось оторваться, я бежал, так быстро и долго, как только мог, потом останавливался, чтобы передохнуть, а когда огонь приближался, бежал снова. От боли и усталости я плохо соображал, и все же невозможно было не заметить, что мои передышки становятся всё короче и короче.

Наконец, когда я в очередной раз остановился возле зарослей чего-то колючего, не в силах продолжать бег, я вдруг понял, что этой гонки мне не выиграть. Теперь я все время видел огонь, куда бы я ни бежал. Огонь гнал меня, как зайца, и дистанция между нами сокращалась.

Я вспомнил, что при пожарах большинство людей погибает не от пламени, а от дыма, и подумал, что задохнуться все-таки лучше. Дым был повсюду, я плавал в нем, дым наполнял мои легкие, но я был жив, а стена огня была совсем рядом в каких-то тридцати- сорока метрах. В ужасе перед мучительной смертью, я стал пробираться сквозь заросли, и вдруг, запнувшись за что-то, покатился вниз по склону.

Когда, наконец, я остановился, то увидел прямо перед собой какие-то блики. «Неужели вода?» – подумал я, слишком измученный, чтобы радоваться. Это действительно был ручей, шириной около трех метров. Такие ручьи здесь называют «криками». Во время дождей они превращаются в бурные реки, а в сухой сезон сжимаются или даже полностью пересыхают. Я подполз к воде и пил, пил огромными глотками, рыча как зверь, и мне казалось, что я могу выпить весь этот ручей – от истока до устья. Когда, наконец, я поднял голову, кусты за моей спиной полыхали. Огненные белки перескакивали с ветки на ветку, и очередной куст вспыхивал от основания до вершины за несколько секунд. Завороженный, я смотрел на рассыпающуюся снопами горячих искр смерть. Она была совсем рядом. Вот нас разделяет десять метров, пять, три...

Я упал в ручей – плашмя, на живот. Ручей был мелкий, глубиной в центре не более полуметра. Когда огонь подошел к самому краю ручья, я сделал глубокий вдох и нырнул, прижимаясь к каменистому дну. Я оставался под водой столько, сколько мог, постепенно выдыхая. Потом, когда терпеть стало невозможно, я вынырнул на долю секунды, не открывая глаз, сделал вдох, наполнив легкие больше дымом, чем воздухом, и снова прижался ко дну. Так повторялось раз десять, прежде чем я решился открыть глаза.

Огонь перекинулся на противоположный берег, и карабкался вверх по склону, корча и ломая ветки кустов. Ложбина, в которой протекал ручей, была заполнена дымом. Я стянул с себя мокрую футболку и, положив её на лицо, дышал сквозь ткань. Течение отнесло меня вниз, к открытому месту. Кустов здесь не было. С обеих сторон чадила сгоревшая трава. Но большого огня я не видел – пожар перешагнул через ручей, и двинулся дальше.

Вода в ручье была ледяная. Окончательно замерзнув, я выбрался на берег и стал дожидаться утра, дрожа и стуча зубами. Когда немного рассвело, я разорвал майку, обмотал распухшие, окровавленные ноги и пошел вниз по течению ручья. Часа через два надо мной пролетел пожарный вертолет. Я махал ему руками и кричал. Вертолет пролетел мимо – в ту сторону, откуда к небу подымалась сплошная тёмно-серая штора дыма. Я пошел дальше. Когда солнце было уже почти в зените, я увидел, что метрах в двухстах от меня ручей уходит в бетонную трубу. Над трубой показалось ограждение моста. Я вышел к дороге.

Дорога была небольшой, двухполосной. Я сел по середине и стал ждать. Вскоре показалась машина – бордовый «Форд Таурус». Пожилая женщина за рулем с недоверием смотрела на полуголого, перепачканного с ног до головы человека.

- Мэм, я пострадал на пожаре, - объяснял я. – Мне нужно к врачу. У меня сильные ожоги. Вот, посмотрите!
Я сорвал обмотки и показал ей свои ноги.
Женщина взглянула вниз и тут же отвернулась.
- Пожалуйста, мэм, помогите мне!
- Садитесь, - после долгой паузы сказала старушка. - Я отвезу вас в больницу. Тут миль двадцать.

Моя спасительница высадила меня возле отделения экстренной помощи. Приёмная была забита людьми, в основном мексиканцами и чёрными, с виду вполне здоровыми. Увидев мои ожоги, дежурная сестра пропустила меня вне очереди.

После перевязки я попросил у санитара-филипинца телефон и позвонил Светлане.
- Где ты? – спросила она.
- В больнице. – Я назвал адрес. – Забери меня отсюда. У меня с собой ни денег, ни документов.

Через три часа Светлана вошла в маленький, отгороженный занавеской отсек, в котором я лежал.

- Слава Богу, Светка, что ты жива и здорова! – сказал я искренне.
- Я... я... – произнесла Светлана с усилием – я... очень испугалась.... и...
- Да, да, конечно, - успокаивал я жену. - Любой испугался бы на твоем месте.

Светлана уткнулась лицом в мою больничную рубашку.
- Мне не спалось... Я просто хотела зажечь фонарь... И вдруг... Я не знаю, как это случилоась.... Это не я.... Не я! Честное слово!

Я погладил Светлану по голове, как испуганного ребенка.
- Ну, ну, успокойся. Конечно, это не ты. Это кто-то другой. Не бойся. Я всё понимаю.
Светлана подняла на меня влажные внимательные глаза.
- Ты правда понимаешь?
- Больше, чем ты можешь себе представить, - улыбнулся я. – Теперь тебе станет легче.
- Ты думаешь?
- Я знаю...

Светлана долго смотрела мне в лицо, словно пытаясь в нём что-то разглядеть.

- Какой ты...., - начала она и вдруг замолчала.
- Великодушный, - продолжил я за неё. – Великодушие очень украшает мужчин. Жаль, что почти никто из них этого не понимает.

Я притянул Светлану к себе. Её губы были мягкими, покорными и немного солеными, как в тот день, когда я впервые к ним прикоснулся. И, как тогда, я почувствовал сильнейшее желание.
- Поехали скорее домой, - сказал я. - Я не могу дождаться.
- Я тоже...

*

Мои ноги зажили быстро. Уже через пару недель я начал плавать, а через месяц снова мог ездить на велосипеде и бегать, полностью вернувшись к привычному режиму тренировок. Когда я прихожу домой, меня всегда ждёт вкусный ужин и приветливая жена.

Нашему сыну Николасу почти пять лет. Мальчик растет серьёзным и нешумным. Со сверстниками играет охотно, но недолго. Одиночеством не тяготится. Год назад Ник начал читать по-русски и по-английски, и теперь много времени проводит за чтением. Много о чём-то думает.

Мальчик хорошо физически развит, и для своих лет замечательно плавает. Недавно он научился ездить на велосипеде, и по воскресеньям мы катаемся в парке.

Через пару лет Ник сможет заниматься спортом серьезно. Жена хотела бы отдать его на теннис. А я думаю, что Ник должен заниматься триатлоном. Это замечательный спорт. Я многим ему обязан.

*****

14 октября 2009 г.