Мумока : Байка от бабайки

Как уже было сказано выше, по трезвости Афоня был неприятен: слишком холоден и, если не сказать, жаден, то мелочен и расчетлив. И мечта у него была скудная, купить «четырку». Но всё это скорее в силу обстоятельств. Ему было тринадцать, а сестренке пять, когда умерла матушка. Афоня едва отстоял сестру. Девочку хотели определить в детский дом. Немало помогли соседи; в общем, оставили в покое мальчишку. Он бросил учёбу, подрядился на работу (опять же, помогли). Потихоньку освоился, нашёл своё скромное место в жизни.

Товарищество наше началось через общего приятеля Семёна и, разумеется, попьяне на чьё-то день рождение, иначе вряд ли мы с ним могли бы сдружиться. Самое примечательное в нём это настороженные и недобрые глаза, то ли ожидающие какой-то пакости, то ли наоборот обещающие эту самую пакость. Но спустя пол-литра, первое впечатление выветрилось, и мы все единодушно сочли, что нет за столом человека душевнее Афони.
Афоня с Кондрашкиным покинули праздник последние. Вообще-то Кондрашкину сложно нажраться, однако в тот приснопамятный вечер дружище вылакал с литр водки и шлифанул шампанским. Вследствие отсутствия денег Афоня в пургу тащил на себе полночи и полгорода невменяемую малознакомую свинью, заблевавшую, кстати, костюм и ботинки благодетеля. К счастью на полпути над ними сжалился какой-то добрый мужичок на «копейке», согласился подвезти за обещание расплатиться на конечной. Салон, конечно ж, был тоже заблёван.

После того раза Афоня повадился к нам, чтобы расписать пульку или поюзать шашки (жили на соседних улицах), в общем, отдохнуть полчасика после работы, в компании, наверное, близких по духу и смыслу людей. Тут как бы у нас закрались первые сомнения, а свой ли это человек, тем более мы мало о нём знали. К примеру, скидываемся на пиво, а он пасует. Спрашиваем:
- Что такое?
- Не пью.
- А как же давеча, когда на днюхе гуляли?
- Так то же днюха.
Василевич, зная в тот вечер, что Афоня при деньгах, попросил:
- Добавь на пивко полтинник.
А у него глаза забегали, как будто жаба душит. Ну, такое с трудом забывается и простить трудно, даже если присутствуют какие-то причины, в которые, собственно, мало кому охота вникать. Гришка, наш общий товарищ, не терпевший в людях слабости, так и определил: «Жаба, чё уж».
Афоня отказал, сказав, деньги отложены, к тому же торопливо заявил, что вообще завязал с бухлом (и действительно завязал). Отсюда как бы следовало, что скидываться не резон: ни сейчас, ни впредь. Что ж, ладно, проглотили. А он все ж по-прежнему наведывался. Правда, мы к нему охладели, равнодушнее стали. Думаю, наше приятельство держалось лишь из-за отсутствия весомого повода для ссоры. Таким образом, с полгода Афоня был для нас как бы нерешенный, отложенный на будущее вопрос.

В июне месяце Гришка предложил кому-нибудь из нас за компанию съездить на две недели в Казахстан к его дальней родне, которую он не видел полжизни. Для приманки он перечислил южные сады, чайханы, конные прогулки в степи, доступные женщины и низкие цены. Согласился только Афоня. Гришке ничего не оставалось; не говорить же: «Извини друг, я с тобой не поеду». Афоня оставил сестренку подруге, снял с карточки минимум денег и они уехали…

В пути Афоня выяснил, что Гришка никогда, в общем-то, не видел казахскую родню, и была ли она роднёй в принципе, оказалось достоверно неизвестным. Они вообще много спорили в пути. Особенно Гришку раздражала жадность и скрупулёзность Афанасия в расчётах, который сидел на чае с хлебом и при чём от этого же страдал. Гришка пытался опоить его, дабы сделать из него человека, но сухой закон остался неприступным. Поэтому Гришка тратился скромно, чтобы облегчить пытку какому-никакому, а поневоле приятелю. Только ругался обидно: «Ну, жаба!». Короче, ехали в режиме жесткой экономии.
Поезд, автобус, попутка, старая арба до аула. Там на почте выяснилось, что Непоняшхановы живут вне населенного пункта, в какую сторону попутный транспорт ездил редко, хорошо, если и раз в году, где-то на периферии пустыни Бетпак-Дала. «Кому дала?» - переспросил Гришка: «А кто знает» - не поняв, ответила почтальон: «Жизнь занесла» И, наконец, двадцать восемь километров пешочком по жаре (не возвращаться ж!), по всеми забытой грунтовой дороге с сумками, добрались-таки до места.
Унылая картина предстала туристам: в совершенном запустении окружающей среды каменный дом, перед крыльцом драное кресло с мохнатым пледом, который теребил необъяснимый для июня обжигающий ветер. Позади дома виднелись окаменевшие песчаные скалы, несколько плешивых верблюдов, почему-то на привязи. Гостей встретили два больших пса – кавказец и крупная дворняга – ухающие вполне по-шаляпински.

Из-за дома показался сморчковый казах лет под пятьдесят, с лицом настолько апатичным – сразу же подумалось, что поговорить вряд ли удастся, уж проще было бы завести знакомство с какой-нибудь глубоководной тварью из преисподней арктических вод.
- Здравствуйте, мы ищем Нурунбек-абый. – Громко прокричал Гришка. Казах молчал и всё так же смотрел без выражения прямо в глаза. – Я из России. Родственник.
Возможно, такое заявление было нелепым в данных обстоятельствах. Казах молча скрылся за домом, причём дворняга поковыляла за ним, а кавказец остался на месте. Через минуту хозяин вышел с шестом, подошёл поближе и попытался ткнуть палкой в грудь Гришку, но тот испуганно отшатнулся, а псы на это злобно заурчали.
- Щёнадэ? – Спросил казах.
- Из России я. – Растерялся Гришка, не понимая казахского языка и тихо шепотом добавил Афоне. – Забурел мужик.
- Слещал. Гаваре, щё надэ?
- Нурунбек-абый ищу я, он дядя мне. – Обрадовано пояснил Гришка и уточнил. – Он на моей троюродной тёте Соне женат.
- Умереля Санья. Нурунбек Ашхабад уехаль.
Даже если в тот момент молния опалила бы Грише уши, он был бы куда менее потрясён. Позади него расстилались двадцать восемь километров пешкодрапом по отборному песку и пыли, ещё двадцать километров на арбе, восемьдесят на попутке и триста километров на автобусе, в завершении чего два дня пути скорым поездом с пересадкой. Гришка вытаращился в каменную физиономию казаха, как помпеец на Везувий.
- Где переночевать можно? – Спросил Афоня в лоб.
- Здись тёлькё. – Казах пригладил жидкую бородёнку.
Впервые на его лице появилось выражение, как будто старик был чем-то растроган. Ужинали вместе. Хозяин накрыл на ковре: немного риса, верблюжью печень, молоко, конечно же, тоже верблюжье, и лепешки. Друзья выложили незатейливые гостинцы, а в частности Гришка не преминул поставить одну из пяти бутылок водки, что припас для себя. Он взял бы и больше, вероятно, да тяжело было. Казах, как увидел бутылку, обмер.
- Что Рамхан понемножку? – Подзадорил Гришка хозяина.
- Сисяс низя. – Задумчиво ответил тот.
- Не пьешь?
- Пию. Скёлькё плятешь? Какова цсина?
- Тебе даром, дядя.
Казах коротко кивнул в благодарность. Надо полагать, с водкой в пустыне негусто.
Хозяин был двоюродным братом Нурунбека. Жил один. Сын сгинул где-то в Караганде. Жена лет пятнадцать назад, когда Рамхан ещё обитал в Шымкенте, уехала к родне, как позже из писем выяснилось навсегда. Рамхан поехал к брату Нурунбеку, гостевал неделю, затосковал, уехал. На следующий год вновь вернулся и продержался месяц, пустыня угнетала. На третий раз вернулся и уж остался жить. Даже съездить раз в году до аула за продуктами считал за каторгу, отвык от людей.
- Здись хорошё. – Подытожил старик.
Вот вся история гостеприимного хозяина. Вообще мужик оказался с понятием. В большой комнате над оттоманкой висело ружье. Гришка со всей присущей себе беспардонностью попросил пострелять. В ответ хозяин вынес из чулана коробку патронов.

Поевши, товарищи прихватили ружьё и отправились ознакомиться с местностью.
- И чё здесь хорошего? – Недоумевал Гришка, без энтузиазма осматривая колодец, сараи и очень аккуратный туалет. При этом он опасливо сторонился верблюдов. Псы вели себя надменно, настороженно, но беззлобно. – Бедлам-пустыня, блять!
- Кому-то и в тундре хорошо. – Заметил Афоня.
- Может быть. Говорят, чукчи с эскимосами вымирают, ихние бабы в города бегут, типа, от тоски. Огоспаде, мимо таких пронеси. Песдес, глухомань! – Добавил после недолго молчания Гриша и копнул носком землю. – Обана, фантик…
Гришка поднял конфетную обёртку, поистрепавшуюся, прошлогоднюю, наверное; в красно-синюю рубашку. Нечто чудесное в ней было здесь, в полупустыне среди уныния красок и предметов. Гришка зачем-то сунул фантик в карман.
Они зашли за сараи, чтобы пострелять и поглядеть на воспалённое солнце, и там обнаружили коноплю. Кустики на любой вкус, с небольшую ёлку и совсем ещё молоденькие по колено. Немедля зарядили две сигареты, присели по-турецки к закату и наскоро пыхнули. Стих прерывистый ветер. Пустыню накрыла благостная тишина. Торопливо, минуя сумерки, сгущалась азиатская ночь. Афоня долго пытался вникнуть: что за горбун с поклажей скрылся вдалеке за скалами?
- Ты видел? – Спросил он Гришку.
Но Гришки нигде не было. Ружьё с патронами валялись на земле. «Странно» - подумал он. Подобрал ружьё и пошёл на запад, вслед за горбуном. До скал он шёл, судя по ощущениям не меньше часа. Уже воцарилась ночь. Яркая луна заливала окрестность, превратив знойный жёлтушный пейзаж в холодный и серебристый.
Почему-то Афоня подумал, что он на луне и шагает по хорошо освещенной прожектором звездолета долине. Мерцали далекие звёзды и это, как бы скрашивало одиночество. Впереди, наконец, проявился слабый малиновый огонёк. Всего одно мгновение.
- Я вижу жизнь! – Тихо и радостно произнёс Афоня.
Он приблизился к объекту крадучись, ибо новая форма жизни могла оказаться агрессивной, как, например, Гришка, который успел подраться в поезде, а потом чуть не получил по щам в рейсовом автобусе. Три наглых казаха, вдруг решили, будто Афоня с Гришкой пидоры. По их сугубому мнению, русские говорили слишком медленно и растягивали слова. Сами-то казахи тараторили скороговоркой, проглатывая целые слоги. Но это к делу не относится. Тем более, что Афоня позабыл обо всём на свете, гуляя по «луне».
Картина, представшая глазам, потрясла его душу. Спиной к нему в кресле, укрывшись чем-то похожим на шкуру, сидел некто и, казалось, задравши голову, глядел на прожектор корабля. Может быть, лунное существо взирало на прожектор с надеждой, присутствовало что-то эмоциональное в позе, неуловимая печаль; а может и с любопытством. Все остальное же, например: что здесь делало существо в одиночестве, да ещё и в кресле, могло навсегда остаться загадкой. Однако не осталось, ибо Афоня вспомнил о ружье.
Когда за плечом оружие, это верный повод что-нибудь сделать. Афоня подумал загасить прожектор. Но затем пришла здравая мысль и было принято решение захомячить лунатика, улететь на корабле к разумной цивилизации и двинуть чучело по выгодному курсу. Решив стрелять от бедра, как в Голливуде, Афоня важно и расслабленно перехватил ружьё, прошептал:
- Бах! – И нажал на курок. Из дула вырвалось пламя и гром. – БУХ!
Ружьё ударило ковбоя по лбу.
- Ух, блять!! – Прокатился Гришкин вопль в разряженной атмосфере.
- Ты ж не заряжал! – Жалобно прокричал Афоня. – Живой?!..
Той ночью Гришке прибавилось седых волос. Надо полагать! Сидишь на краю земли, мечтаешь себе в лунную ночь, вспоминаешь всё самое лучшее в жизни, чего ни за что не припомнится дома. В восхищении от себя, что в такой-то благодати, по родной помойке тоскуешь, а тут мимо виска дробина! Ну, ясень, Афоня крепко огреб.
Впрочем, даже получив по зубам, он пытался мириться по дороге к дому:
- А помнишь, старик-то палкой в тебя тыкал, как будто думал мерещиться. Тут такая глухомань и впрямь забудешься, будто больше нет никого на свете, только ты и звери. – Гришка молчал. Афоня не сдавался, шутил. – Чё ж, не обосрался ведь.
- Да пошёл ты…
- И тебе туда же…

Утром старик снарядил караван и ещё до обеда доставил гостей в аул, там выяснилось, что почтовые лошади в райцентр не идут, и старик без уговоров проводил их ещё двадцать километров до следующего посёлка. Распрощался без церемоний. Напоследок в благодарность за три бутылки водки, оставленные гостями, всучил Гришке сверток с гостинцами. Автобус. Поезд. Граница. Таможня и гашиш в Гришкиной сумке, о котором никто из ребят не заподозрил. Промежуточная мораль сей басни видимо в том, что конопля сама по себе не растёт в пустыне. Ушлый оперативник из Актобы назвал цену за выкуп Гришки в сто пятьдесят рублей.
Афоня о многом передумал по дороге домой. О том, например, что с последней склоки за всю дорогу так и не обмолвились словечком с товарищем, которому теперь грозил срок на чужбине. О том, что у Гришки кроме бабули, да отца-алкоголика, родных не было. За помощью можно было обратиться только к своим.
Он насчитал в уме человек десять надежных друзей и рассудил, что каждый может урвать большую часть от зарплаты, а чего не хватает, так на то и существуют друзья друзей – можно перезанять, как говорится с миру по нитке. За сутки до прибытия обзвонил товарищей, чтобы все собрались к его приезду и настроение приподнялось. Хотелось немедля приступить к делу, да так, что последние сутки пути ему было тесно в вагоне. Прямо с вокзала рванул к Василевичу, там его уже ждало человек семь. Вкратце объяснил ситуацию и предложил:
- Скинемся по десять рублей, получиться около сотни и ещё перезаймём, каждый на стороне у приятелей.
- Да уж, - усмехнулся Кондрашкин, - Гришка мочит.
- Сжёг. – Добавил кто-то.
- Ну, это ж Гришка. – С шутливой гордостью напомнил Семён.
- Два дня в Казахстане… красавчег. Хотя, конечно, прискорбно.
- Ну, с чего начнём? – Обрубил Афоня, ибо было не до шуток. Он едва вернулся, можно сказать, с передовой и понимал всю серьезность положения. Он ждал ответа, оглядывая круг, но все молчали. Афоня забеспокоился. – Чё молчите?
- У меня бабла нет. – Виновато развёл руками Василевич. – Без вариантов.
- Мне за кредит отдавать. – Сказал Кондрашкин.
- Последний раз червонец получил. – Сообщил Семён. – На руках два рубля осталось, на хлеб.
Наскребли кое-как пятнадцать тысяч, а надо было сто пятьдесят. У каждого были разные обстоятельства и это понятно, ведь жизнь становится всё сложнее с годами. Если так-то подумать, вот, например, Василевич. Ну, кто ему одолжит? Ведь всем хорошо известно, что он оболтус. Или тот же Семён, у которого ребёнок. Много можно перечислять. Афоня и сам был в положении. Сестрёнке двенадцать лет, шмотьё, продукты, квартплата, мечта о машине. В итоге разошлись ни с чем.

Три дня спустя, пришёл ко мне Афоня… с литром водки. Мне вот ясно, если Афоня придёт и, поддавшись уговорам, выпьет. Но чтобы сам принес выпивку – увольте, до некоторых пор это осталось за гранями понимания. Самое логичное, предположил я, дружище пребывает в серьезном душевном расстройстве. Ну, ещё б! Человек остался один со своей бедой на всем белом свете. Чужбина, тюрьма, казахи и некому помочь, блять. Один, понимаете, стоит вникнуть в это слово.
- Слух, братец, нельзя ль у тебя заночевать – спросил меня Афоня, при чём глубокомысленно, тем самым, вынес мне мозг и без того сгорающий от любопытства, – а с утра опохмелиться?
- Да зачем тебе?
- Надо. Дело у меня.
- Ну, выкладывай, не медли.
- Да не к тебе, это личное. – Начал злиться он. – Так можно или нет?
- Конечно, можно. А сестрёнка?
- У подруги.
Выпили первый пузырь. Афоня слегка закосел и потребовал второй.
- Чем опохмеляться-то будем? – Напомнил я, больше для разводу.
- Сгоняем с утра, деньги есть.
- Давай-ка сначала сходим, а потом выпьем.
В общем, сходили, взяли ещё водки, и даже закуски. Афоня развеселился, балагурил, хохоча, рассказывал о том, как накурились с Гришкой и чудили, едва избежав инцидента. Философствовал о пустыне:
- Мне вот интересно, что старикан имел в виду. В первый раз, говорил он, в пустыне любопытно, во второй плохо, а в третий хочешь остаться. В сущности, везде пустыня, сколько не иди. Но типа он нашел такое место в ней, откуда ничто не гонит. Дальше я спрашивать постеснялся, а-то решил бы ещё, туплю. Может, старик хотел сказать, что мы все туристы в этой жизни?.. а прикинь, мы в натуре туристы!
Наконец, Афоня завалился пьяный и захрапел. Утром проснулся, опохмелился и исчез без объяснений. При чём исчез конкретно. Пацаны к нему в автосервис заезжали по делу, но и там Афоню потеряли. Он с Гришкой объявился неделю спустя, загуляли на радостях. Потом рассказал, что от меня поехал в банк, снял сто семьдесят рублей, которые успел скопить и уехал за Гришкой в Казахстан. Я слушал рассказ, а думал (стыдно признаться) о мелочах. Парень ещё жить не начал, уже заботы хапнул, сестру растил, воспитывал, на машину почти накопил, и при этом язык держал за зубами, как старый куркуль. Ах, вот почему, сообразил я, давеча с водкой приходил герой анекдота!
С первой зарплаты, когда все кроме Термоса были в сборе у Василевича, Гришка пришёл часть долга возвратить, принёс десять тысяч. Мы объяснили, что должен-то он только Афоне. «Охуеть…» - вымолвил он в удивлении и весь вечер спьяну глаголил это, как патефон заело. Единственный раз я видел Гришку в такой растерянности. Потом уже, впоследствии я подумал, что плохо вижу, как будто бревно в глазу. Наверное, тот старикан прав насчёт пустыни. Так-то проще, только ты и звери.