Франкенштейн (Денис Казанский) : Черный бриллиант

Свершилось! Очаровательная Стела кладет мне на стол большой голубой конверт и ослепительно улыбается восстановленной полимерной улыбкой.
- Поздравляю, Бенедикт Ильич, Вам письмо из Департамента Исполнения Наказаний.
Сигара едва не выпадает у меня изо рта. Мне чрезвычайно тяжело контролировать эмоции, и все же я из последних сил держусь, отвечая привычным неуловимым кивком. Вежливо поклонившись, секретарша закрывает за собой дверь. Я же в нетерпении хватаю бумажный четырехугольник.
Письмо!
Вот оно, передо мной, как в старые добрые времена напечатанное на гербовой бумаге, заверенное круглыми штампиками. Хорошо, что не все еще окончательно перевели в электронный формат, и такие штуковины иногда приходят. Это ощущение первобытного предвкушения, от которого дрожат твои пальцы, когда ты рвешь конверт – оно поистине бесценно.
Письмо пахнет Имперской Канцелярией. Я хорошо выучил этот запах. Все здание Департамента пропиталось им насквозь, и даже курьеры оттуда пахнут по-особому. Страшное и прекрасное письмо. Сколько же сакрального смысла заключено в этих скупых официальных строчках. Сколько крови и страданий, и торжества.

«Департамент Исполнения Наказаний сообщает Вам о своем решении назначить Вас Исполнителем приговора № 3318 от 28.03.2042»

Значит, все было не зря. Все эти пожертвования в фонд городской бедноты, выступления, отчисления, патронажи. Все было не напрасно, и теперь пришло время пожинать плоды. Я будущая звезда вечеринки, великий и ужасный Исполнитель, палач, о котором напишут в глянце и городских порталах.
Господи, ты прекрасен, я люблю тебя!

Сегодня вся Вселенная принадлежит мне, я расправляю бриллиантовые крылья и вдыхаю одну за другой радужные дорожки. Чумовой коктейль – Vera + SVD + Siberia. Лучшие русские кристаллы на службе у Его Императорского Величества. Мой мозг цветет и млеет, германское дерьмо Adolf Hitler не валялось и рядом с этим ангельским снегом.
Аминь. Надо бы остановиться, иначе на приеме я буду слизывать крем с ботинок Дуче.
Мой имидж тщательно продуман. Никаких «Brioni». Только имперский пошив, как и подобает кузнецу Нового Мира. И «Borodino» в платиновом корпусе, вместо надоевшего «Patek Philippe». Пока я надеваю линзы, к парадному входу подают присланный мэрией лимузин.
Я спускаюсь по лестнице, и только один вопрос занимает меня теперь: кого же, черт возьми, сегодня привезут в полосатой робе? Они ведь никогда не говорят об этом заранее, а мне очень нужно знать. Неизвестность утомляет.
Водитель распахивает дверцу. Салон из страусовой кожи, лучшее спиртное и педофилия на встроенном экране создают приятную атмосферу постгламура, столь любимую мною. Наш корабль срывается с места и летит сквозь ночь, сверкая рубиновой подсветкой. В динамиках звучит Бах, в исполнении «Оркестра одноруких». На город опускается божественная ночь.
Я прибываю на место в одиннадцатом часу. Общественный центр «Gomorra» уже горит всеми огнями. Его размеры и отделка по-прежнему потрясают. К этой роскоши тяжело привыкнуть, особенно если все время задумываться о том, сколько баррелей «русской крови» пришлось выкачать из Новобайкальского месторождения Китайскому Нефтяному Легиону, чтобы все это отгрохать. У входа - охрана с модифицированными трехголовыми питбулями и распаренные девки с хлебом-солью. Толпятся обдолбанные репортеры и фотографы. В саду играет джаз-банд «Ниггеры и жиды» - предмет фанатичного поклонения министра Жаровина и его лоботомированной дочурки.
- А вот и наш гвоздь! – толстый и пьяный Бубновъ распахивает объятия и сбегает по лестнице вниз, едва завидев меня, вылезающего из лимузина – Бенедикт, дорогой, мы так заждались, что уже успели протрезветь. Самвел у всех на глазах блевал в рояль! Сабина сожрала тонну «китайских ландышей»! Ах, твою мать, как же я рад!
Мы лобызаемся, жарко пожимая друг другу потные от стимуляторов ладони. Подходит осоловевший Меликян и какой-то чиновник из управы. У него очень ухоженные руки с маникюром и золотая с бриллиантом булавка для галстука.
- Все уже готово. Просим, просим – жестом указывают они на ковровую дорожку – До полуночи осталось совсем немного времени, а нам нужно еще успеть представить вас публике.
Сотни электронных глаз провожают нас в Бушующий Котел Порока. Внутри «Gomorra» выглядит еще более впечатляюще, чем снаружи. Огромный зал встречает гостей скопищем специально свезенных сюда бесноватых. Они бросаются на входящих отвратительным гниющим стадом, кривляясь, хромая и стуча в паркет костылями. Их лохмотья натурально смердят. Из толпы ко мне тянутся струпные крабьи клешни, и я, как и положено, бросаю попрошайкам серебро.
- Богатенький… Еще подавай… Ишь блядюги мокротные, чего нахуевертили… Целуй сыпь мою, гусарик… Пизда… - доносятся со всех сторон гнусавые вопли, но мы идем дальше, а толпу оборванцев теснит по углам дюжая охрана.
Малахитовый зал встречает нас бешеным ревом виолончелей и ревом фортепиано. Здесь клокочет middle-class и совершенно негде упасть яблоку. Мажоры сдержанно кивают нам, а кокаинетки делают реверансы. Бубновъ хватает со стола бокал мартини и залпом выливает его в пасть. Меликян хохочет и щипает официантов за животы. Я вежливо уклоняюсь от объятий.
- Погляди, Бенедикт, погляди! Только здесь по настоящему чувствуется мощь твоей Родины, здесь во всей красе раскрывается ее имперское величие! Какое убранство, какая лепнина! Двенадцать лучших архитекторов мира трудились над этим проектом. Эти интерьеры бесценны.
- Когда я впервые попал сюда, я разрыдался, – хватает меня за рукав Меликян – и сердце мое сжимается всякий раз в этих стенах от осознания того, что человечество уже достигло своего предела, потому как ничего в мире не может быть совершенней.
Я прихожу к заключению, что походящий момент для главного вопроса этого вечера уже наступил и спрашиваю Бубнова о том, кому же выпало быть сегодня казненным.
- Как, он еще не знает? – Бубновъ давится шампанским и округляет глаза – Он в самом деле не знает? Вы ему не сказали? Не сказали?
- Вы же знаете, что мы не вправе раскрывать имя осужденного до момента его появления в Янтарной комнате – вежливо улыбается Меликян.
- Да брось! Погляди, как трясет нашего Беню – хохочет Бубновъ – давай расскажем ему, ну же!
- Это нарушение протокола… - настаивает Меликян, но Бубнова не остановить. Он, словно фокусник, делает руками неуклюжие пассы, и выдает, наклонившись к моему уху:
- Саранский гробовщик! Ты слышишь? Саранский гробовщик!
Второй раз за день я испытываю серьезное потрясение. Саранский Гробовщик? Не может быть! Это шутка! Они издеваются надо мной…
- Саранский Гробовщик?
- Да, черт возьми! – в экстазе топает ногой Бубновъ – я знал, что тебя эта новость уебет! Я лично хлопотал! Понял? Я лично! На полмесяца раньше вытащил из камеры эту гадину. Только по моему щелчку, только по моему!
Я растерянно трясу его слоновью руку.
Сегодня непростой вечер, теперь я знаю точно, предчувствия меня не обманули! Сегодня я навеки войду в историю имперской криминалистики. Саранский Гробовщик! Владимир Ленин! Тезка великого русского революционера, герой интернета и телевидения, самый известный преступник XXI века. Убийца восьмидесяти двух детей и женщин, насильник и людоед. Это его мне предстоит показательно казнить на потеху региональным элитам!
- С тебя бутылка, Беня! Или куб монтаны! – шепчет Бубновъ.
Меликян вытирает кокаиновые сопли.
- Ты готов? - спрашивают меня с разных сторон.
Я нервно смеюсь, но мои провожатые уже увлекают меня дальше, в сердце общественного центра – Янтарную комнату. Эрмитаж – убогая пародия на здешнюю роскошь. Янтарный зал «Гоморры» примерно в 6 раз больше по площади. Особый шарм ему придают скульптуры творцов Империи, расставленные по периметру и небольшой фонтан в самом центре. Когда мы входим, все гости разом поворачиваются в нашу сторону.
- Давай, солируй – говорит Бубновъ – это твой праздник, дорогой!
Я обвожу взглядом собравшуюся публику. Губернатор Гутник, олигарх Левензон, писатели, поэты, артисты… Я знаю почти всех.
Мэр Ивашов ведет за собой на цепи свою новую пассию – голую модель Феклу Агапову. Девчонка ползет на четвереньках: ходить в полный рост ей запрещено протоколом. Жены депутатов умиляются и швыряют ей тигровые креветки со стола.
Мадам Пластинина сидит на янтарной тумбе и курит синтетический гашиш. Она явилась в компании здоровенного Рода Сэливана, который прославился во всем генерал-губернаторстве тем, что приживил себе второй член и теперь открывает своим женщинам все чудесные стороны двойного проникновения. Известный продюсер Тарас Долидзе приволок с собой двух монашек, у которых сквозь грубые прорези в рясах виднеются отвислые груди и небритые гениталии. Модельер Гайдар расточает комплименты и признается, что готов отсосать сразу у всех.
- Поздравляю!
- Мы любим тебя!
- Ну как, зажарим очередного пидараса?
Народ одобрительно похлопывает меня по плечам. Бубновъ и Меликян прокладывают путь к аквариуму – небольшому стеклянному кубу, установленному у торцевой стены. Пройдет совсем немного времени, и эта прозрачная камера заполнится огнем, ярким, бушующим пламенем, а человек, оказавшийся в ней, в миг обернется кучкой пепла.
До появления живодера остаются считанные минуты, и я трачу их на вступительную речь.
- Друзья! Великая честь для меня работать сегодня для вас. С тех пор, как в России узаконили смертную казнь, я мечтал о том, чтобы однажды увидеть все своими глазами. Но мог ли я предположить, что общество однажды доверит мне такую ответственную миссию, как исполнение показательной ликвидации? Не мог, не смел. Ибо малодушно не верил в безграничную мудрость Сената. А посмотрите, что же мы имеем сейчас? Благодаря постановлению 2039 года, каждый патриот теперь может самолично принять участие в очищении Родины от смегмы. Собственноручно давить вредителей. И я горд и счастлив от того, что мне сегодня оказана такая милость!
Перед моим лицом возникают хлопающие ладони. Целая стена рук. Сверкают перстни и браслеты. Звучат продолжительные аплодисменты.

Саранский Гробовщик Владимир Ленин появляется в зале в строго означенное время. Взъерошенная дорогой жратвой и психоделиками, толпа невольно расступается перед конвоем, оставляя живой коридор. Осужденного ведут к аквариуму шесть провожатых в черных костюмах. Руки и ноги Ленина опутывают позвякивающие цепи.
Народ в экстазе. Он колышется и ревет, тянет к потрошителю руки. Конвойным приходится прилагать немалые усилия, чтобы сдержать этот вал разгоряченных тел.
- Суки, бляди, да пожрет вас чума! Я ебал ваших детей, ебал и резал детей, грязные свиньи! Я кончал в их сырые потроха и высасывал их кукольные глазки! Вы все сдохните, ебаные гады, рак опустошит ваши дома! Я проклинаю вас и ваш мир, навозные черви! Пидарасы и говноеды! Шлюхи! Бляди! Скоты!
Гробовщик ругается на чем стоит свет и мечет в зрителей тягучие плевки. Его подталкивают к аквариуму, и тут наши взгляды встречаются. Он смотрит на меня и мигом признает во мне палача. Карие глаза вспыхивают огнем ярости.
- Тварь! Жирная тварь! Не ты ли собрался сжечь меня? Знай, падла, что я бы с радостью разорвал бы твоим детишкам их маленькие задницы. Я бы пошлепал им концом по губам! – ревет в мою сторону маньяк Владимир Ленин, но ему быстро затыкают рот. Помещенный в стеклянный куб, он продолжает сквернословить, но зрители уже не слышат его слов.
Сейчас. Сейчас я должен буду совершить то, ради чего затевался этот праздник. Один рывок рубильника – и сотни миниатюрных газовых факелов в считанные секунды испепеляют тело смертника. Именно ради этих нескольких секунд все и собрались здесь. Увидеть смерть в черной пропасти зрачка. Переход человеческого тела в состояние пустоты…
Саранский Гробовщик мечется в своей прозрачной тюрьме. Он колотит кулаками в стены, оставляя на стекле кровавые следы, но ничего не может поделать с пуленепробиваемыми перегородками. В бешенстве, он спускает штаны и начинает мочиться в сторону собравшихся зрителей. В ответ толпа негодующе свистит.
- Сожги его! Сожги! Сожги! Сожги!
Это ведь на самом деле так легко – сжечь человека. Легче, чем можно предположить. Я ждал этого столько лет – и вот теперь от одного моего движения зависит эта маленькая злая жизнь.
- Сожги! Сожги! Сожги!
Ухмыляясь, я надавливаю на рычаг, и в тот же миг струйки жидкого огня устремляются по крошечным каналам, специально прорезанным прямо в толще стекла. Это зрелище завораживает. Смертник замирает посреди камеры прямо со спущенными штанами. Мне кажется, улыбка успевает чуть-чуть тронуть уголки его рта.
Огненный удар превращает в дым тюремную одежду, а Саранский Гробовщик, великий и ужасный убийца, у всех на глазах превращается в пылающий факел. Его рев доносится даже сквозь стекло, кожа сгорает и лопается. Толпа восторженно вопит и улюлюкает, и лишь я молчу, наблюдая за огненной феерией без единого звука.
Когда тело полностью сгорает, огонь прекращается и всем становится видно, что камера пуста. В ней нет ничего, что бы напоминало о сожженном потрошителе, ни клочка, ни пылинки.
Я ощущаю во рту пряничный вкус всенародного почтения.

Пепел Владимира Ленина, провалившийся сквозь металлический решетчатый пол, попадает в специальный пресс высокого давления, где смешивается с заранее загруженной графитной смесью.
Из раздаточного паза на подставленное серебряное блюдо выпадает черный бриллиант.
Бездонная маленькая звезда.