дервиш махмуд : Каникулы в Джаркенте

1.

После полудня мне удалось-таки уловить подходящий момент и прыткой ящерицей, индейцем джо, а точнее, гекльберри финном незаметно пробраться через двор в сад. Ждать было до отчаяния, до головной боли невыносимо. Да и чего, собственно, ждать – пока бабка завершит свою возню с птичьим говном и соизволит повести меня, взяв, как дистрофичного, за ручку, на чинную, санкционированную концлагерную экскурсию? Будет зыркать за каждым моим движением и говорить унылые фразы с отрицательным содержимым. Дурная, удушающая перспектива. Уж лучше я сам, без ненужной, вредной помощи осуществлю знакомство с заочно удивительным новым миром.
Сад начинался прямо за домом и не заканчивался нигде, сливаясь с дикой природой, как река сливается с открытыми водами океана. При желании из сада можно былой уйти по холмам прямо в горы и дальше – в Китай. И затеряться там навсегда. (Если долго-долго-долго, если долго по тропинке, если долго по дорожке топать, ехать и бежааать...) Плетёный забор, увитый лианой с зелёными мясистыми колючками (задача: давить сандалией), тянулся по боковым сторонам сада чисто символические сотни две метров. Впереди, как мне сказала бабушка, никакого забора и вовсе не существует, а есть нейтральные пространства, кишащие злом. ( Задача: дойти и проверить.)
Перемахнув через низенькую декоративную калитку, я переместился со двора в запретное. Сначала шли виноградники. В них было сумрачно и тепло. Виноград дозревал. Некто добавлял последние штрихи к шедевру. По длинным зелёным ягодам с определённой, но неведомой мне целью ползали фантастической окраски шершни с безумными (в прямом смысле) глазами. Сразу было ясно, что укус этих насекомых смертельно опасен. Дальше росли персиковые деревья. Они были красивы, как полковники царской армии. Потом шли чины помладше- абрикосы, груши, вишни. И в глубине стояли многочисленные яблони, пехотные солдаты. Жителю севера, впервые за неполных (всего лишь до послезавтра!) двенадцать лет своей жизни покинувшему зону вечной мерзлоты, мне казалось, что я попал прямо на съёмки фильма-сказки студии «Таджикфильм» («Узбекфильм», «Туркменфильм»). В вышине всё время, не умолкая ни на минуту, глухо звучала птица. Типа кукушки, только вместо «куку» она говорила «фудуду». Так она и назвалась –фудудушка. Фудудушка! До чего же смешное имя! (Шепотом: послушайте! Пусть смешиваются времена и мысли! Автор и герой! Пусть у него будет два лица, два мозга, две памяти! Две судьбы – прекрасная и та, которая случилась! Пусть взгляд ребёнка будет искривлён посторонним вмешательством!... И Бог с ним, ежели произойдут страшные преступления против стилистической аутентичности текста…Да не смутит!... )
Солнце катилось прямо посередине неба, как жёлтое безумное колесо. Я встретил по пути высокую деревянную бочку и, привстав на цыпочки, заглянул. Вода буйно цвела зелёным и кишела головастиками. Или это были водоплавающие червяки. Я бросил в воду камешек. Твари переполошились и набросились на камешек, как собаки. Погружать туда пальцы я не решился. Увидел деревянные качели. Покачался на них, взлетая в прозрачный воздух и в высшей точке на одинаково малый и бесконечный миг становясь слепым от укола небесной синевы. Верхушки деревьев с укором – да нет, какое там!- с полнейшим равнодушием – кивали мне с недосягаемого далёка. Я на ходу спрыгнул с качелей, удачно приземлился прямо на ноги и несколько секунд постоял в гимнастической позе, ожидая аплодисментов. Зеро внимания от природы. Зашагал вперёд. Изредка булькал где-то сбоку арык, и мне казалось, будто кто-то пытается заговорить со мной насмешливым, снисходительным тоном. Голова кружилась. Экзотика. Культурный шок. Я чувствовал возбуждение первопроходца.
-Один далеко не ходи, потеряешься и съедят!- вспоминал я многократно озвученный бабушкой строгий наказ (при этом она энергично грозила мне узловатым пальцем; глаза её страшно сверкали).
Я побаивался своей бабки, с которой познакомился не далее, как один оборот солнца вокруг земли назад. (Никакой, если кто-то шибко наблюдательный, ошибки – я из тех шизиков, кто придерживается геоцентрической теории, из вредности.) Созданный в моём воображении образ добренькой кругленькой старушки в очочках с синей изолентой на дужке был разбит вдребезги. Бабка оказалась бодрой нестарой тёткой в рыжем парике. Она курила сигареты с фильтром и употребляла мат. Передвигалась по двору бодрыми широкими шагами, так что только пыль летела из-под копыт. Я сразу понял, какого рода каникулы мне предстоят. Приходили на ум такие понятия как диктатура, репрессии, холодная и партизанская войны. Родители сыграли со мной злую шутку. Бросили на растерзание и укатили. Ничего, ничего, за просто так не сдамся. Не на того напали. Далеко не ходи, говоришь? Ну-ну…
Я, конечно, пошёл именно туда – далеко. Деревья, выстроенные до этого в ряды, начали разбредаться во все стороны по команде вольно. Формально это были всё те же яблони, вишни и груши, но вид у них был более независимый и разнузданный что ли. Тут царила махновская анархия. Сад переходил в опасный ничейный лес. Голоса насекомых зазвучали в ушах так, будто кто-то выкрутил ручку громкости на полную мощность. Запахи не идентифицировались в мозгу вследствие отсутствия аналогов в ячейках памяти и тоже порядочно зашкаливали. Вокруг в неприличной избыточности росло в живой природе то, что там, на моей чахлой родине, я мог видеть и реже вкушать либо в высушенном, либо в законсервированном виде. На наших суровых улицах росли лишь бесплодные голые деревья. Можно было поесть разве что снежка с их негативных (фотографический термин) ветвей. Это было несправедливо. Я срывал все подряд фрукты и отправлял их, сочные и сладкие, в рот. Челюсти работали, как механические. Увлёкшись прогулкой, я потерял ощущение времени, как теряют наручные часы. Всё было как в условном мифическом раю. Я заходил всё дальше и дальше. И не заметил, как тропинка под ногами, устав сопротивляться необузданному натиску неокультуренной растительности, постепенно исчезла . Неведомая сила влекла меня. Внезапно я увидел в зарослях ветхое деревянное строение. Оно смотрелось совсем неуместно в этой бесчеловечной натуре и почему-то испугало меня. Я остановился и всмотрелся. Строение выглядело вроде бы нежилым, но мне показалось, что дверь вдруг с тихим и зловещим, как мертвецы, скрипом отворилась…
-И думать не смей забраться когда-нибудь в старую баню,- вдруг прозвучал у меня за спиной хриплый голос. Я подпрыгнул и обернулся.
Бабка дымила сигаретой, притоптывала ногой в пыльной калоше и держала в руках хворостинку. Хреновый оказался из меня следопыт.
-Я, внучок, слежу за тобой. Я ж тебе говорила, дурачок, не ходи далеко. Мы и сами-то сюда заходить боимся. - Она в воспитательных целях стукнула меня прутиком по макушке.- В этой старой бане черти живут. Ну-ка- пошли обратно!
-Чертей не бывает,- возразил я. С самого начала моего общения с бабушкой я взял за правило по любому поводу вступать с ней в спор, дабы она не дай бог подумала, будто сломила мой независимый дух.
-Жопу отгрызут тебе к ебени матери, узнаешь, бывают или нет!- бабка ещё раз стукнула меня по башке- на этот раз твёрдым и длинным, как гвоздь, пальцем. -Айда, айда.- И, схватив меня за руку, потащила.
Я потащился, символически упираясь. Ибо сил у старухи было, как у взрослого мужика.
-Фрукты лопал?- спросила по дороге бабуся.- Я ж тебе говорила, не хватай немытое и всё подряд. Ты ж непривыкший к этому. Ты ж теплице рос, как белая поганка. Дристать будешь.
-Не буду, - угрюмо ответил я.
Однако она оказалась права. Меня жестоко несло всю ночь и весь следующий день. Были даже головные боли и бред. ( Должны быть слова на букву «а»: акклиматизация, адаптация. Да. Да.) Бабка называла меня живодристиком, отпаивала укрепляющими отварами и никуда не выпускала из прохладного дома с занавешенными плотными шторами окнами. Дом был большой и что снаружи, что изнутри весь в южно-азиатском колорите. В нём царил вечный полумрак. Изредка сквозь щель проникал внутрь луч, как от гаринского гиперболоида, а точнее, как от объектива диапроектора; я подолгу наблюдал неторопливый танец пыли, напоминающий о вечности после нас. На стенах висели чеканки, порождённые подсознательной некрофилией сотворивших их ремесленников, и какие-то молитвенные коврики. В углах стояли сундуки, запертые навсегда на висячие замки. Я не смел и надеяться, что смогу когда-нибудь узнать, что там внутри. (Сундуки эти снятся мне до сих пор, являя каждый раз заведомо ложную и поэтому невероятно раздражающую разгадку: то в них непотребные, контрабандно провезённые из другой эпохи кинозомбаки, то вовсе чушь типа гнилой картошки.) Растения в горшках были неизвестного мне вида и дурно пахли. В кладовке на полках тускло поблёскивали металлом лампы алладина. Совершенно ни к месту выглядел в этом антураже телевизор на шкафчике, в котором по вечерам появлялись знакомые мне по жизни в северных широтах ведущие программы «Время» и главный друг детей Леонид Ильич Брежнев. (Главней Брежнева был только Цекака Пээсэс, но того нам так никогда и не показали вживую. Я считал его обезьяноподобным великаном, мудрым, как сфинкс, спокойным, как удав, находящимся всегда где-то за сценой и бессмертным.) Люди в ящике на фоне избыточной витальности внешнего мира выглядели бледно-голубыми неживыми инопланетянами. Телевизор в этом доме не излучал энергии жизни.
Бабка потчевала меня в добавок к отвратительному отвару страшными историями про чертей и прочую нечисть. По её словам, нечисть водилась в этой местности в невероятном количестве. Она рассказала мне про соседку-уйгурку, хромоногую Айгуль, колдунью. Бабка звала её на русский манер Ганя и говорила о ней исключительно шёпотом, ибо та могла слышать и видеть сквозь стены. Колдунье Гане, если верить бабке, было больше ста лет, и она водила дружбу с потусторонними существами. Те черти в бане как раз и были её личные слуги и выполняли для неё всяческую специфическую работу. И ещё Ганя могла превращаться по ночам в Выпь и летать. Куда летать? Зачем летать? На Луну. Там находится главная ведьмина поляна. «Выпь» звучало не как имя птицы, а как обозначение некой безличной нечеловеческой силы. Однажды моя бабушка, отправившись поздним вечером на реку за водой, своими глазами увидела, как Ганя перекинулась в Выпь и взмыла над холмами. Она подлетела тогда к бабке и напугала её жутким криком. Глаза существа горели и едва не прожгли мозг моей бабушки насквозь. «До сих пор трясусь, как вспомню, а я, внучок, женщина не пугливая»- призналась мне бабка. Плюс ко всему, здесь частенько происходили всяческие необъяснимые небесные штуки. То солнце раздваивалось, то летали по воздуху огромные шляпы и гантели. Я безоговорочно всему этому верил. Эта местность как-то благоприятствовала аномальным явлениям. Что-то такое витало в здешней атмосфере, что-то, из чего состоят миражи и НЛО, и что-то ещё – древнее и жуткое. Меня, впрочем, вся эта мистика не столько пугала, сколько интриговала. Я весь дрожал от предвкушений. Я был любопытный и бесстрашный парнишка, малолетний писатель-фантаст. Забегая вперёд (что, безусловно, суть непозволительная дурновкусица, ну да хрен с ней) скажу, что предчувствия меня очень даже не обманули, и мне такого довелось повидать за три месяца летних каникул, что хоть кино, опять же, снимай. Про профессора Челленджера (или, с поправкой на современность, про Икс-файлы). Однако, по порядку.
На третий день бабка ушла на базар за мясом и приправами. Мне был обещан настоящий лагман, если я буду себя вести соответственно. Надзиратель отлучился, и я, излечившийся от поноса и укреплённый, вышел во внешний мир. Солнце, шевелясь наверху, жгло в полную силу. Я погулял по двору, заглядывая во все углы. Побывал в кухне, которая располагалась по южному обычаю отдельно от дома. Зашёл в сарай, полный высушенных кукурузных огрызков (ими здесь топили печи). Посмотрел чудовищного индюка и возненавидел его на всю жизнь за непозволительное уродство. Куры же, наоборот, были красивые, как фазаны, про которых каждый охотник желал бы знать, где они сидят. То есть они были всех цветов радуги и казались ненастоящими. Всё здесь было непривычно, загадочно и всё требовало разъяснений. Но меня влекла дикая зона сада, убегающая прямиком в Заилийский Алатау. Что-то меня очень беспокоило в этой неотгороженности, открытости сада злым стихиям… И особенно волновала заброшенная баня. Я, конечно, пообещал бабке, что ни ногой. Но…я был отчаянный врун.
Я двинулся было к дорожке в сад, но тут услышал стук в ворота. Кто-то настойчиво долбил по железной щеколде, на которую я за запер дверь за ушедшей бабушкой. Я выбежал во двор и громким голосом спросил, кто там.
-Соседка, мальщик!- ответили с той стороны.- Бабущщка дома?- пришелец сделал смешное ударение на букве «у».
-Нету её! На базар пошла!-как можно смелей ответил я.
-Аяяяй, мальщик, а мне сильно нада !
Невидимый продолжал с раздражительной настойчивостью стучать щеколдой за высокими воротами.
-А вы кто?- крикнул я.
-Сосед я твой! Айгуль! По делу пришёл!- Голос был вовсе не женский и не старый.
Я затаился. Ни фига себе! Колдунья, несомненно, подслушала сквозь расстояние наши с бабушкой беседы и пришла наводить порядок.
-Мальщик, открывай, да!- не унимались из-за двери..
Мне показалось, что я заметил в щели меж досками жуткий чёрный глаз. Это было уже слишком. Я зажмурился и присел, приготовившись броситься в дом и запереться. Стало подозрительно тихо. Я медленно открыл сначала левый, потом правый. Айгуль появилась внутри двора, материализовавшись из солнечного марева. Колдунья стояла передо мной и улыбалась. Зубов, окромя двух передних, у неё не было. Лицо не выявляло признаков пола, ибо было слишком старым и морщинистым. Одежда существа состояла из цветного балахона и невообразимой кожано-меховой шапки-колпака, косо надетого на косую же голову. На груди существа висели бусы из старых монет. Короче, это был настоящий сказочный персонаж. Живой. И пахло от него…я не знаю чем – я решил для себя, что кумысом, хотя сроду не знал, как пахнет кумыс и вообще не имел понятия, что это такое. Глаза у Гани были молодые и хитрые. Лисьи. В японской мифологии, которая тут совершенно не причём, просто к слову пришлось, оборотни оборачивались не в волков, как в прямолинейной Европе, а как раз в хитрых лисиц.
Я здорово струхнул. Ничего подобного я в жизни ещё не видел.
-Что вам надо?- сумел-таки спросить я.
Ганя улыбнулась ещё шире и, размахивая руками, заговорила что-то на непонятном мне языке. Кажется, она что-то от меня требовала.
-Я не знаю,- замотал я головой, -бабы Лиды нет. Скоро придёт.
-Хехехе, ай дурной мальщик,- покачала головой Ганя. Огромные плоские серьги в её больших ушах звякнули. Она протянула ко мне коричневую сухую руку и ткнула пальцем прямо в центр лба. - Сол давай тебе говорю!
-Вам соль надо?- обрадовался я тому, что она не насылает на меня проклятья.
-Сол, сол,- закивала Ганя.
-Это я щас, пять сек!
Я рванул в кухню, схватил банку с солью и побежал обратно.
-Вот возьмите!
-Зачем весь?- посмеялась Ганя, извлекла из складок одежды тряпочный мешочек и отсыпала туда горсть.
Я принял банку и стоял с ней, уже смелее глазея на диковинную старуху.
-Молодец, мальщик!- сказала Ганя, снова покопалась в своём бухарском сказочном халате и извлекла оттуда некий маленький предмет. Она положила его мне в ладошку. –Рахмет, мальщик.
Я посмотрел на подарок. Это была квадратная монета с изображением… я присмотрелся…то ли дракона, то ли зайца. А может, это был кот? Пока я всматривался в монету, Ганя, как и положено колдунье, испарилась. Я спрятал монету поглубже в карман и, полный впечатлений, заходил по двору, передразнивая фудудушку, которая там у себя на верхушках деревьев не смолкала ни на миг в течение всего дня – как не умолкают часы, как не перестаёт биться сердце. Колдунья подарила мне магический предмет, думал я восторженно. Наверно она подумала, что я несмышлёный дурачок, не представляющий никакой опасности. Она ошиблась. Уж я-то выведу их колдовскую шайку на чистую воду!
-Попляшут у меня эти банные черти!- сказал я вслух и, хихикнув, добавил шёпотом запрещённый цензурой вариант: -Эти ебаные черти!..
-Фудуду-фудуду-фудуду,- соглашался со мной мир.