Dеаd Helena : Мемуары Мертвой Елены

Меня всегда будоражил кинофильм «Елена в ящике» - большинством, кажется, признанный неудачным. И это не была лишь чрезвычайная болезненность, что в самой идеи ампутации конечностей возлюбленной, а, наверное, некоторое понимание того, что порой приходится отсекать лишнее. Не имеет значения, что речь в фильме шла об обсессивном желании обладать – для мня в лишенной конечностей Елене-Венере была некая идеальная красота, завершенность.

В детстве, вернее, в пору раннего своего созревания, я частенько обнажалась перед зеркалом. Для этого тяжелое поясное зеркало снималось со стены моей комнаты, опиралось о кровать под особым, позволявшем видеть свое тело целиком, углом. Помню, что отражение будило во мне маленькое, очень деликатное возбуждение, много позже последовали за которым более смелые действия. В этом долгом наблюдении собственного отражения не проявлялось еще ничего нарцистичного – лишено оно было любования абсолютно. Я будто знакомилась со своим телом, как с отдельной от себя сущностью, вовсе не задаваясь вопросом его привлекательности. Спустя годы, вступив якобы в полное владение телом, изменения которого стали медленней и подспудней, потакая иллюзии постоянства, – как полноправная, критически настроенная хозяйка, я желала перемен – может быть, отсечь лишнее или добавить необходимое.

Очевидно теперь, что тело мое не принадлежит мне – во всяком случае, не более чем той, отстраненно глядящей на него в зеркало девочке. Поэтому работа по изменению его и того, что тело будто бы скрывает, производится другими людьми – архитекторами.

Помню еще одну маленькую свою фантазию из тех зеркальных времен. Мне хотелось иметь куклу мужчины в полный человеческий рост или, скорее, робота, который не обладал бы разумом, а создан лишь для исполнения моих смутных желаний. С куклой, казалось, мне не придется играть роли, вести беседы, ходить в кино или в парк. Кукла станет делать лишь то, что я захочу, никогда не будет осуждать меня и, главное, перед куклой не надо стыдиться никаких своих поступков и порывов.

Есть, возможно, нечто нездоровое в вожделении к бессловесной, бездушной кукле, когда следовало бы, наверное, влюбиться в хорошенького голубоглазого одноклассника. Мы танцевали с ним однажды на нелепой школьной вечеринке, и в бедро мое уткнулось его небольшое, однако крепкое, желание, но мне вовсе не хотелось мальчика с неожиданными эрекциями и вспотевшими ладонями – мне хотелось куклу.

С тех пор мне довелось познакомиться с разными куклами – им дозволялось иметь имена, мысли и желания. Им позволялось говорить и трогать. Однако ни одна из них не приближалась к синтетическому идеалу моей юности.

Поэтому Мальвина, девочка с темными волосами и выбритыми, покрытыми звездами татуировок висками, очень зла. Она говорит: «Ах, так!» и топает ножкой. Топает ножкой капризно и идет на встречу с Архитектором.

Архитектор тоже любит и желает кукол, но желания его куда более конкретные и графические. Анатомия его кукол подробна, все маленькие детальки, включая редкие волоски на лобках, скрупулезно соблюдены – это настоящие русые волосы восточно-европейских женщин. В широком разводе длинных пластиковых ног наблюдается силиконовое совершенство – это цветы нежных гениталий, цветы, которые орошаются собственной внутренней влагой по желанию хозяина. Оттенки розового, как изнаночная сторона раковины – раковины, что скрывает в себе алую жемчужину. И все эти груди, бедра и тонкие ключицы – инструменты духовые и щипковые, виолончель костей, отполированные кнопки саксофона, издающего звуки почти человеческим голосом. Распахнутые глаза из цветного хрусталя и ресницы из меха черно-бурых лисиц. И если надавить в определенном месте, то блестящие, подобные пожирающим насекомых орхиедеям-хищницам, губы раскроются и издадут вздох. Орхидеи-хищницы пахнут падалью, протухшим мясом – так привлекают они своих жертв.

Мальвина приходит к Архитектору. Загадка в том, что каждый из них видит в другом куклу. Другие люди навсегда лишь оболочки, внутренности их скрыты пусть не всегда надежно, но достаточно плотно. Поэтому нельзя полностью доверять тому, что решает показать тебе другая кукла в разрезе сочной плоти. Всякая вещь может оказаться ложью, будучи истиной лишь в момент ее рождения. Так уж мы устроены.

Архитектор принимается за Мальвину со свойственным всем Архитекторам рвением. Перекройка Мальвины включает в себя удаление ниток, что привязаны к ее ногам и рукам и, если вместе с нитками случайно удаляются конечности – что ж, она к этому готова.

Совместная жизнь в окружении фантомов кукол обоих полов напоминает тягостный сон с редкими моментами ясности. Эти моменты подобны прорехам чистого неба в грозовых облаках, и оттого тем ценней и сладче. Ежедневные чаепития, когда в фарфоровые чашки льется нефть, желчь, цикута, а затихшие по углам куклы обоих полов время от времени поднимают свои красивые головы, обводят комнату неподвижным взглядом, обдавая сидящую у стола пару душным ароматом воспоминаний о других непростительных любовях.

Под цепким взглядом Архитектора Мальвина меняется – перестает сбривать волосы на висках и носить прозрачные платья. Она взвешивает свои слова и мысли на кухонных весах, чтоб готовить сбалансированные обеды для А. В обеды добавляются кусочки целлулоидного сердца Мальвины, верхушки прокуренных легких – требуха для пикантности. А. черпает полной ложкой, временами одаривая старательную М. поощрительным взглядом. Та пьет красное вино бутылками от нехватки кровяных телец и душевных словец.

Соития А. и М. обыкновенно напоминают борьбу. В ход идут ногти, зубы, кулаки – они мутузят друг друга до полного изнеможения. Сцепляются вспотевшим телами, катаются по арене кровати клубком, путая временами чужие конечности со своими. М. прикусывает свой язык до крови, принимая его за язык А., затем целует его в отместку, и рты их наполняются кровью – кровью с привкусом холодного железа, безответного, повисшего в вакууме чувства. Они никогда не имеют друг друга трезвыми.

Однако проходит какое-то время, наступает серое промозглое утро. Утро после бессонной ночи выглядит грозным, неправильным. В такие утра сильнее, чем прежде, чувствуется отчуждение от спешащих на работу людей – всякий, под чьими глазами не залегли тени, автоматически оказывается жителем другой планеты или даже карандашным наброском жителя другой планеты. В этом состоянии таятся опасности – М. воображает, что лишь А. существует с ней в одной плоскости. Это плоскость выморочных ночей, долгих разговоров ни о чем, переглядываний, перемигиваний, экспериментов с собственными телами и сознаниями. Так создается иллюзия единства и понимания. М. решает назвать эту иллюзию любовью, признает за Архитектором право на реальное человеческое существование, напрочь забывая о том, что он, пусть и очень сложная, но кукла.

Теперь жизнь состоит из поездок за покупками, из обедов, прогулок, совместных просмотров кинофильмов и всего того, что называется бытом. Архитектор проводит время за компьютером, глядя в бесконечные чертежи. Мальвина хлопочет по хозяйству и читает книжки. Секс перестает быть борьбой и плавно переходит в игру, затем просто в секс. Мальвина тоскует, и во взгляде ее появляется критичность, ведь от близости Архитектор стал частью ее отражения, частью восприятия самой себя.

Мальвина недовольна своим отражением, ее отражение не оправдывает возложенную на него любовь. В ход идут новые выкройки, портновские ножницы и суровые нитки. Потолстевшее брюхо Архитектора вспарывается от паха до горла – внутри оказываются притихшие куклы – теперь куколки бывших любовниц, пауки, бабочки, морские моллюски, мама Архитектора, множество таблеток и зеркальце. Вся требуха извлекается на нечистый ковер, отметается нетерпеливым движением в самый дальний угол. Остается лишь зеркальце. Мальвина подносит его к лицу, улыбается собственному своему отражению, но не сегодняшнему, а тому – в узком прозрачном платье и со звездами на выбритых висках. Зеркальце помещается обратно – в теплую глубь живота Архитектора. Теперь ее образ останется с ним навсегда, и ничто не замутит четкости Мальвиных черт. Мальвина сводит половинки распоротого брюха, замечает, что крови совсем немного – края плоти напоминают разрез свиного филе. Теперь живот Архитектора разделен швом – крупные черные стежки лесенкой пересекают рану. Перекройка завершена. Теперь можно спокойно пить чай, нефть, желчь, цикуту из тонких фарфоровых чашек.