астроном : нонкомбатант (клок)

Группа собралась на указанной базе, как раз, когда в двухэтажном здании напротив, кто-то по неопытности обнаружил себя, нечаянно выронив дымовую шашку в окно. Ошибка была явной, поскольку из окна никто так и не выпрыгнул, да и глупо было ждать, что кто-нибудь осмелится появиться в отлично простреливаемой зоне. Это к тому же значило, что там есть неопытный боец и задание предстояло легче, чем ожидалось. Впрочем, в здании наверняка знали, что штурмовая группа уже собралась.
Майор Луккъявный первым заметил ошибку террористов и определил основное направление – к левому крылу, на новичка. Лица товарищей выглядели довольно буднично. У всех были сосредоточенные выражения физиономий, а у Петухова и Смирного (с ударением на «о») даже слегка сварливые – такие физиономии частенько ошиваются возле рюмочных. Из группы Луккъявный знал только их двоих. Из ветеранов были ещё малознакомые удмурт с вятским крещенным татарином, один питерец и один чуваш, совсем салага, впервые участвовавший в спецоперации.
- С чем будешь воевать, Перхунов? – Спросил у салаги майор.
Тот с достоинством пожав плечами, сказал:
- Кольт и слон.
- Что планируешь? – Спросил майор, но салага (он всё-таки волновался), не зная, где и как получит оружие, решил, что майор подтрунивает и ответил с небольшой долей заискивающей растерянности:
- Вот, купить надо.
- Водку пить? – Майор видимо удивился, протянул с отеческим одобрением флягу, – Ну, пей, раз надо.
Салага совсем стушевался, сделал пару глотков и ему стало веселее, и вместе с тем спокойнее. Вся группа заметила, как Перхунов пил спирт, по легкому пару из горлышка фляги: тут были только натренированные бойцы. Луккъявный решил, что пора начинать – бойцы, казалось, нахмурились. Он зычно крикнул:
- Бебель!
В окне, с безопасной стороны, показался одуванчик Бебель:
- Слушаю-с.
Луккъявный взял для себя автомат с оптикой, две световые и одну обычную гранаты, броню и прибор ночного видения, на тот случай если придётся работать в подвале. Штатную Beretta с глушителем майор оставил с собой. Этот надёжный бесшумный лёгкий и изящный аппарат, нравился ему. К тому же сэкономленные на пистолете полторы тысячи долларов, он намеревался потратить в чистопрудненских апартаментах. Забрав снаряжение, майор отошёл в сторону, чтобы уступить место товарищам и стал звонить по сотовому телефону к своей возлюбленной барышне из тех самых апартаментов, дабы к ночи забронировать номер для себя. Тем временем, каждый взял то, к чему душа лежала. Только Перхунов замешкался с Бебелем. Он в последний момент решил взять М-16 с глушителем, справедливо полагая, что хорошо бы тем самым компенсировать шумный кольт. Однако, при упоминании американской винтовки, лица товарищей так сильно исказила гримаса презрения, что Перхунов на пару минут засомневался. Эта задержка, наверное, ввела в заблуждение противника, и по бункеру группы захвата дали короткой насмешливой очередью из пулемёта.
Вятич солидно высморкался:
- Я пойду через центральные ворота. Возьму внимание на себя.
- Ага, там дураки сидят. – Проворчал Петухов. – Командир решит: кто, куда и как далёко пойдёт.
- Эх, Петухов, может тебе каюк сегодня. Может, исчезнешь навсегда. – Сказал удмурт и присвистнул десной, - так хотя бы сдохни, как мужик, не тренди.
Петухов не обиделся.
- А чё ж, - сказал он удмурту. – Ты тоже центральными воротами собрался?
- Я канализацией пойду, к правому крылу. – Спокойно ответил удмурт Миронов. – Буду один работать. Вы-то старые товарищи, вы и идите к левому крылу. Я так думаю даже, Андрей… - Питерец услышав своё имя, стал вслушиваться. – ... Андрей вон винтовку взял, он их с базы будет лупить, прямо по ёблам.
- Ни один гад в окно не вылезет. – Подтвердил Андрей самодовольно и как бы примирительно.
Петухов обратился к Смирному:
- Слышишь, тут каждый сам себе командор. И кто их только к нам прислал, сволочей?
Смирной лениво кивнул головой.
- Ты не прав, Петухов. – Сказал вятич, погладил кончик боевого ножа, и как бы меняя тему, стал нарочито громко рассказывать удмурту. – Я после каждого задания пирую, братец, а с недавних пор, по переводу в Москву, пирую в Ивановских залах у Выхульмана. Вернемся с задания, я тебя угощу каплунами, знатные там они, вкусные, правильно кастрированные.
Миронов подмигнул и шепнул тихо в ответ:
- Не нравятся мне эти каплуны, в штабе говорят, странные они.
Петухов попытался возмутиться, но ссоре помешала зычная команда Луккъявного:
- Миронов, сейчас же пойдёшь по говну к правому крылу. – Приказал он удмурту и обратился к вятичу. – Нагульный, как по рации скажу, бегом в центральные ворота и лезь в кусты, а там попытайся добраться до главного входа, дальше, как знаешь. Андрюша, контролируй весь фасад, особенно левое крыло. Перхунов, Петухов и Смирной идёте со мной. Цель – уничтожить противника любой ценой. Погнали!
- А заложники? – Спросил Перхунов озадачено.
- Сержант Перхунов, цель определена! На позиции!
Все мгновенно рассредоточились. Основная группа ушла влево, пролезла через дыру в ограде и засела за домиком-бытовкой, ожидая сигнала от Миронова. Нагульному было ближе всех, он уж давно стоял на стрёме, прятался возле центральных ворот за мраморной колонной. Снайпер Андрюша занял позицию на крыше бункера. В рации, наконец, послышался голос Миронова:
- Здесь говна – по самые яйца! Ждите, не готов ещё. Приём?
- Принял, - отвечал Луккъявный. – Ты дошёл до середины?
- Какой там! Ещё только… вот говно!
- Принял! Что там у тебя?!
- Сам ещё не понял. Сейчас поглядим. – Рация умерла на минуту и снова ожила голосом Миронова. – Тут свежий жмурик в говне. Похоже, заложник. Наверное, пытался бежать.
- Принял. Ты уверен, что свежий? Может, старый труп, уголовщина?
- Нет. Точно свежий. Я лицо оттёр от говна, посветил, совсем свежая. Шла без хобота, упала в обморок и захлебнулась.
- Принял. А что, симпатичная?
- Может и так, да ведь не разберешь.
- Земля ей пухом. – Раздражённо сказал майор, махнув рукой на Петухова, проворчавшего, что-то насчёт вотяков. – Топай уже дальше и поскорее. Хоть вплавь, но поскорее!
- Без фонаря иду, шеф. Палево.
- Ну, ты на месте?! – Спросил майор в рацию через минуту, но ответа не было.
- Радио, гад, слушает другим ухом. – Прошептал с ненавистью Петухов.
Все чрезвычайно вспотели. Всех потряхивало от волнения. Через пять минут рация ожила, послышалось хлюпанье. Майор, засовывая в левое ухо наушник с поп-радио, спросил злобно:
- Капитан Миронов, ты, что там радио слушаешь?!
- Никак нет. Прошёл середину, миновал поворот, а там, в конце, на лестнице гад. Я не стрелял. Он успел подняться. Не знаю, видел он меня или нет.
- Принял. С прибором был или без? – Спросил майор про прибор ночного видения.
- Не могу сказать. Куда там Андрюша смотрит? Почему не снял? – Возмутился Миронов, точно зная, что вылезший на поверхность противник был в зоне огня снайпера.
- Питер говорит. – Появился голос снайпера, только что с сожалением проводившего взглядом боевика, который скрылся за тыльной стороной здания. – Команды не было. Ты своё дело делай.
- Шеф. Я на месте. – Под сочное чавканье доложил Миронов и тут же уныло добавил. – Давайте пацаны скорее уже.
Петухов не удержался и едко сказал удмурту:
- Эй, вотяк, для тебя теперь нет ничего лучше ближнего боя.
- Да пошёл ты!
- Отставить! – Сказал майор и предупредил по рации. – Ребята, как увидите дым, ждите приказ.
Потом приказал меланхоличному Смирному, у которого было несколько шашек, раздать всем по одной. После чего одновременно кинули четыре шашки, один дальше другого по направлению к зданию. «Стартуем» - был отдан приказ по рации. Петухов должен был бежать первым к черному входу в левом крыле, однако в усеянный дымом участок одна за другой с интервалом приблизительно чуть меньше полминуты полетели осколочные гранаты. Судя по щедрому вниманию противника в здании было полно боеприпасов – запаслись основательно.
- Андрюша! Как у тебя?! – Крикнул в рацию Луккъявный.
- Не высовываются гады, прячутся за стенами, бью вслепую!
- Нагульный! Что там?
- Порядок. Я в кустах. – Бодро отвечал вятич.
- Ну что там ребята? – жалобно спросил Миронов, - мне выходить на поверхность?
- Отставить, капитан! – Рявкнул майор. – Сиди… там, тебе будет отдельная команда.
Между тем дымовые шашки закончились, а дым уже рассеялся, и у противника отпала необходимость держать зону под непрерывным огнём. Поэтому затихло, за исключением редких самонадеянных выстрелов снайпера. Майор что-то обдумывал. Его товарищи и подчинённые заметно прикисли. За исключением Перхунова, всем было ясно, что задание на их долю выпало безнадёжное. По зоне огня можно было пройти только напролом, а это пахло бесславным и бесполезным посмертным подвигом.
- Командир, - робко сказал Перхунов. – Если цель уничтожить противника, почему бы не разнести всё это к ядреной фене точечным ударом?
Майор проигнорировал вопрос; он изо всех сил, старался казаться задумчивым. Петухов едко усмехнулся:
- Потому, что там заложники. Их как бы надо спасти, если ты не понял.
- Но ведь цель поставлена уничтожить противника?
- И сделать вид, что эта цель второстепенная, - подхватил Петухов. – А первостепенная, как будто спасти заложников.
- Но ведь их уже расстреливают наверняка, раз мы штурмуем?
- Расстреливают. – Равнодушно повторил Петухов и достал из внутреннего кармана сигару.
- Так чего же мы сидим тогда? – Не унимался Перхунов, все более озадачиваясь.
- Ну, иди. – Согласился Петухов. – Штурмуй.
Чуваш почесал затылок:
- Нет, ты всё-таки скажи, что мы делаем?
- Вот пустая ты голова! – Петухов присосался к сигаре. – Как что, ждём. Ты пойми простую вещь, если был приказ уничтожить противника любой ценой, то и не надо задумываться о заложниках. Если был такой приказ, значит, заложник тоже противник.
- Как противник? – удивился Перхунов. – Кто сказал?
- Я сказал. Они тоже теперь террористы, раз позволили себя взять в плен. В общем это плохие люди. Просто народ об этом ничего не знает. Начальство знает, а народ нет. А времени объяснять народу, что в заложниках оказались плохие парни… короче – времени нет.
Перхунов, казалось, догадался:
- А-а-а, то есть образно говоря?
- Нет, я излагаю в прямом смысле. Им вообще лучше бы не выходить оттуда.
- Почему же их раньше не взяли?
- А кто ж раньше знал, что они плохими станут? Они, видишь ли, только сейчас стали плохими, когда их взяли в заложники. А вот когда погибнут, тогда станут хорошими, да и вообще, сколько пользы принесут для земли русской, а народ наш только крепче станет! – Терпеливо объяснял Петухов. – Так что заложники, брат, приносят себя в жертву на благо родины, как и любой гражданин нашей большой страны.
- Кажется, понял. Слишком много сил понадобится на их спасение?
- И это тоже.
- А что ещё?
- То, что они плохие, ду-ре-нь! Понимаешь, те, кто сейчас в нас стреляет, можно сказать, они испортили этих заложников, заразили опасным вирусом, очень заразным.
Петухов устало махнул рукой, сунул в левое ухо наушник радио. Перхунов запутался в разъяснениях. В какой-то момент ему показалось, что он попал в фантастический триллер и что всё только ещё начинается.
Луккъявный спросил в рацию:
- Нагульный, как дела?
- Надоело, майор, валяться, как бревно.
- Слушай приказ, Нагульный. Сейчас кинем осколочную, как услышишь взрыв, одновременно подрываемся и проникаем в здание. Остальные в это время стреляют для большего шума. Нагульный дай очередь по вестибюлю, а мы начнём зачищать левое крыло. Понял?
- Ага, шеф, вас там четверо, вам интереснее рисковать. А я тут, блять, один, как Белка на орбите.
- Не понял, Нагульный! Ты что, мать твою, совсем охренел? Позоришь нас, ведь руководство слышит! – Заорал майор. – По радио передают, вся страна юбилей Аллы Борисовны празднует, мы тут лясы точим из-за того, что ты труханул! Быстрее начнём, быстрее кончим, быстрее нажрёмся за юбилей!
- Блять, совсем забыл! – Всё так же шепотом попытался воскликнуть Нагульный, цепляясь за соломинку предложенную командиром, для спасения его чести. – Тогда, конечно же! Только если погибну, шеф, пусть знают, что посвящаю свою кровь юбилею Аллы Борисовны. И пусть о семье моей не забудут.
- Давай, не ссы! Услышишь гранату, прорывайся. – Майор обратился к снайперу. – Андрюша будь на стрёме! Миронов, оставайся в говне, до особого распоряжения. Смирной, кидай гранату.
Тут очень кстати со стороны здания донёсся гогот, судя по всему, вызванный криками Лукъявного, говорившего по рации с Нагульным.
- Русские, братья, давайте к нам! – Прокричали на чистом русском языке из здания, отчего-то хохоча.
Майор успел сказать с усмешкой: «Заложников переманили, уже накурились черти» – и в ту же секунду Смирной кинул гранату. Петухов, занятый тушением сигары, едва успел схватить за ухо Перхунова, который чуть было не побежал к левому крылу. Петухов сказал одними губами: «Куда, мать твою!» - а сам с большим любопытством, но осторожно выглянул из-за укрытия. Нагульный с удивительной прытью перескакивал через ряды акаций, держа при этом в одной руке автомат с оптикой, а в другой световую гранату, которую для подстраховки прямо набегу кинул в окно первого этажа, когда до крыльца главного входа оставалось десять метров. В окнах сверкнула вспышка, вместе с тем в здании раздалось несколько автоматных очередей, и прогремела снайперская винтовка с базы. Нагульный благополучно засел под окном слева от крыльца и принялся беспокойно озираться. Но этого уже Петухов видеть не мог, это он уже додумал. Когда он вновь спрятался за бытовку, потирая руки с подлой ухмылочкой, майор спросил:
- Жив, вятский лапоть?
- Под окном у крыльца засел. – Кивнул Петухов, ухмыляясь. – Стремается, наверно.
- А почему мы одновременно с ним не побежали? – Недоумевал Перхунов.
Смерив его презрительным взглядом, Петухов ответил:
- А он дал очередь по вестибюлю, как ему велели? – Петухов словно бы имел в виду, что раз Нагульный не выполнил обязательств, значит, и основная группа ничем ему не была обязана. И не важно было, что их группа первой не выполнила условия атаки. Группа ждала самоотверженности Нагульного, но тот изменил всем ожиданиям.
- А почему мы не стреляли для шума? – Упрямствовал Перхунов, не зная наверняка: стрелял ли Нагульный по вестибюлю или нет.
Наконец, вмешался майор:
- Отставить, Перхунов. Тебе же сказали, наш товарищ сорвал атаку. За что воюем, блять! – Посетовал майор, риторически вздыхая. – Когда же мы черных угомоним, наконец.
- На чистом русском орут. – Поддакнул Смирной.
- Заложников накачали белым. – Солидно сказал майор.
- Всё одно теперь легче. – Попытался поделиться оптимизмом Петухов. – Раз уж Нагульный пока живой под окном кроется.
У Перхунова, которому заткнули рот, начал назревать новый вопрос. Он в отличие от своих умных и хитрых чувашских сородичей, был противоположно упрям и глуп. Однако задать вопрос ему помешал преждевременно поступивший ответ. В рациях послышался голос Андрюши Питерского:
- Видели б вы сейчас лицо Нагульного. – Снайпер помолчал в ожидании реакции и, не дождавшись, сообщил следующую новость. – Ко всем окнам поставили заложников. Видать, боевиков много.
- Что ещё происходит? – Спросил майор с безразличием.
- Нас посылают нахуй. – С монотонностью методистки ответил снайпер.
- Кто? Как? Зачем? – Переспросил майор.
- Заложники. Среди заложников много нерусских, шеф.
- Как определяешь?
- Наши посылают нахуй через локоть, их всего четверо, среди них одна женщина, - снайпер прибавил зачем-то, – симпатичная. Остальные показывают средний палец.
Майор почувствовал щемящую тоску, вызванную тем фактом, что среди заложников было четыре русских. Вот если бы все заложники были русские, тогда бы майору было плевать, так как высшее командование все равно не оставило выбора. Если бы все были нерусские, тем более плевать. Но раз уж среди нерусских оказались русские, и что самое обидное их ожидала такая же судьба, как и нерусских… в общем, майору было досадно за соотечественников.
Луккъявный был определённо сентиментален и когда он впадал в сантименты, то вне зависимости от потребностей и условий ситуации начинал действовать не умом, а сердцем. В нём проспалась высокая духовность, а с нею и стремление к самопожертвованию или пожертвованию наличным людским ресурсом.
Судя по прежнему опыту, сердечная деятельность майора выражалась в отсутствии элементарной логики и последовательности действий. В общем, майор становился неадекватен. Об этом прекрасно знали Петухов и Смирной. Кстати, они очень нервничали, когда давеча майор, после сделки с Бебелем, разговаривал по телефону с барышней из чистопрудненских апартаментов, потому что справедливо опасались, какого бы то ни было выяснения личных отношений. Ибо давно известно, что женщины страшно любят взбесить мужика в самые ответственные жизненные моменты. Ладно, что с барышней на этот раз обошлось. Петухов и Смирной были рады, конечно же. Они, вообще зная о таких психических отклонениях майора, старались с ним меньше говорить по душам, чтобы опасная сентиментальность не мешала службе; при этом незаметно для самих себя вследствие дефицита душевных бесед и сами немало очерствели. Даже больше чем сам майор. Таковы уж нюансы военной карьеры. И вот нате! – кто бы мог подумать, что душой деревянный по пояс, Андрюша Питерский, затронет такие струны. Впрочем, надо признать, что снайпер этого не хотел. Он вообще про заложников говорить начал, как о сырых дровах – без чувства и эмоции. Но не в этом ли заключается истина, что чувства и эмоции в человеке пробуждает бездушность, бесчувственность, вообще, равнодушие? Как, например, пробуждает восторг руль бугатти в руках эстета-автогонщика, или как вызывает меланхолию у зрителя черный квадрат экрана телевизора.
Заметив тоску в глазах начальника, Иван Петухов ожесточенно сплюнул. Смирной кисло улыбнулся, но вдруг просиял и подмигнул, а вслух сказал майору:
- Яков Петрович, может, вам вернуться на базу?
- Зачем? – Удивился Луккъявный.
- Оттуда посчитаете заложников, наших и не наших. А-то я этому питерскому не верю. Они, знаете ли, все пришлые из Питера, такие ушлые.
Слова Смирного были услышаны майором, который был коренным москвичом. Точнее слова были услышаны не столько самим майором, сколько его чувством городского патриотизма. Он поглядел задумчиво в ту сторону, где прятался снайпер.
- Да уж. – Проговорил он, впервые с начала операции обнаружив сомневающуюся нотку. – Но зачем ему врать?
- Струсил, товарищ майор. – Продолжал Смирной. – Сидит себе в укрытии, а почему? Потому что ссыт. Вот потому, что ссыт, вот именно поэтому он и пошёл в снайперы. Хуле, воевать исподтишка, да стрелять издалека, не всякий побрезгует, вот Андрюша и не побрезговал. А вы побрезговали…
- Да, в восемьдесят шестом мне предлагали в снайпера. – Ностальгически припомнил Луккъявный проваленный экзамен на учениях в Подмосковье, во время афганского отпуска. – Но я больше ножичком любил, по-мужски.
- Вот! – Обрадовался Смирной. – Андрюша сидит себе там и думает, кабы вас, товарищ майор, почувствительнее раззадорить. Знает ведь гад ваш характер, что вы за наших русских земляков всё здесь по кирпичику разнесёте, и надеется, что пойдёте напролом. Сам-то Андрюша отсидится, а потом доложит командованию, что все погибли, а он один остался. Ведь его гада, товарищ майор, со второй группой не пошлют. Его сразу в санаторий, к орденам представят, премию начислят, пока мы с вами землю-матушку удобрять будем. Уж я-то их, жидов, знаю. – Подвел итог Смирной, подмигивая Петухову, который до последних слов тирады, восхищенно глядел на красноречивого товарища.
- Да неужто Андрюша еврей? – Удивился майор лишь для того, чтобы Смирной нашёл ещё какой-нибудь веский аргумент. Майор любил, когда его уговаривают. Эту привычку он приобрёл, благодаря барышне с чистопрудненских апартаментов, которая каждый раз умоляла его об анальном трехсотдолларовом сексе, а потом неистово стонала от мнимой боли.
- А как же, Яков Петрович! У него же фамилия-то какая – Питерский! Спасу нет.
- Ладно. Пойду, сползаю на базу. А вы ждите. – Затем майор сказал в рацию, - Питер, прикрой меня, я один возвращаюсь на базу.
- Принял. – Равнодушно ответили в рацию.
Довольно долго тягостно молчали, даже снайпер затаился. Потом в рации послышался унылый голос Миронова:
- Нагульный, ты как, братец? – Нагульный молчал, судя по всему, боясь выдать себя: говорить под окнами противника было смерти подобно. Миронов не унимался. – Эй, кто-нибудь, что там у вас?
Первым, возможно уже с базы, отозвался майор:
- Сиди тихо, Миронов!
За Миронова вдруг заступился Смирной:
- Товарищ майор, мы уж поговорим пока, а вы ползите. Всё равно затишье.
- Я тебе! – Шикнула рация, но больше для проформы, так сказать, чтобы напомнить о субординации.
- Спасибо, товарищ майор. – Покорно ответил Смирной.
- Что там ребят, - спросил Миронов, - совсем жопа?
Петухов не мог не съязвить:
- У нас-то ещё жопа, а у тебя конечный пункт.
- Эх, за что погибаем. – Простонал Миронов.
Смирной, будучи в настроении, позволил себе философский вопрос:
- Действительно, за что погибаешь Миронов?
- Как за что, черти вы этакие! – Крикнула рация командирским голосом. – За родину, черти, погибаете!
- Да, - меланхолично согласился Миронов. – За родину. За Путина. Прям, как наши деды.
С темой диалога меланхолия передалась всем и даже, как ни странно, Петухову, который вновь прикурил сигару, откинул голову назад, отрешенно уставился в ясное безоблачное небо и стал посылать к нему грустные белые бублики. Бублики таяли и рассеивались в метре от земли, словно письма каторжан, отобранные цензурой на выходе из лагеря.
- Я в первую чеченскую за родину пошёл воевать. Очень быстро разочаровался, хуле. – Петухов говорил в активированную рацию, чтобы слышали все. – Потом мне нужна была новая идея, мать твою, за что же я всё-таки воюю! Короче, потом я стал воевать за друзей, которые со мной вместе воюют, и во вторую чеченскую я за боевых друзей воевал. Потом кончилась кампания. Пожил, пометался, поглядел на боевых товарищей и в них я тоже разочаровался. Вот теперь у меня новая война. – Петухов многозначительно поглядел на присутствующих товарищей, - А за вас неохота воевать, и жизнью ради вас рисковать нет охоты. И не стану.
Даже майор молчал. Впрочем, как раз его-то такие сопливые разговоры не трогали. Он воевал за деньги, а уж потом к этому примешивались разного рода фальшивые сантименты. Если что и могло растрогать майора, то только что-нибудь такое, в чём он мог найти соревновательный дух. Как, например, в том же случае с заложниками. Это трудно понять, но ему теперь стало важно, чтобы русские остались целы. Он точно также был фанатичным болельщиком московского «Спартака». При каждом поражении он дрался вместе с фанатами против болельщиков противника. При каждой победе он счастливо засыпал в пластиковой посуде, в какой-нибудь грязной рюмочной: майор экономил на всём кроме барышни из чистопрудненских апартаментов. Эта традиция оставалась неизменной. Но если «Спартак» проигрывал нерусской, какой-нибудь региональной или зарубежной команде, Луккъявный буквально рыдал и стремился залезть в зону соперничающих болельщиков, и если удавалось, то под шумок, он на некоторое время становился гением травмографии.
Послышался, наконец, тихий голос Миронова:
- Тогда чего ради воюешь?
- Ты бы ещё спросил, ты зачем на свет родился! – Петухов с чувством выругался.
Смирной переключил общее внимание на Перхунова:
- А ты, Перхунов, что к нам подался?
- А ты? – спросил Перхунов, отчего-то заметно занервничав.
- Я-то понятно. – Усмехнулся Смирной. – Я из любопытства.
- Не понял.
- В общем, за капитализм.
- А что в нём, в капитализме твоём? – Заинтересовался Петухов.
- За идею, Ваня, за идею.
- Так в чём идея-то капиталистическая?
- То-то и оно, что не знаю. Никто не знает. Потому что идея строго засекречена, но вероятно только временно. Вот я и воюю за укрепление капитализма. Авось, когда-нибудь расскажут, в чём идея-то. – Смирной погладил оптический прицел и заглянул в него с обратной стороны, как бы пробуя разглядеть в нём ширинку камуфляжных штанов. – А ты, Перхунов, за что воюешь?
- Я людей спасать хотел. – Наивно доложил Перхунов.
- От кого?
- От плохих людей, от кого ж ещё? – Совершенно удивился Перхунов. – От бандитов!
- А каких людей ты хотел спасать? – Настойчиво спрашивал Смирной.
- Ну, - замялся Перхунов, догадываясь, что сейчас начнут цепляться - всяких. Ну, кто в беде.
Петухов по привычке едко ухмыльнулся:
- А они, эти люди, которых ты спасать хотел, они-то хорошие?
Перхунов заёрзал пятой точкой на земле:
- Слушай, Иван, дай затянуться, а?
- Дам, но сначала ответь, хорошие люди кого ты спасать хотел или нехорошие?
- Да, что вы, в самом деле, мужики?! – Слишком громко возмутился Перхунов и тотчас же по бытовке дали длинной предупредительной очередью, подняв над головами штурмовиков штукатурную пыль. Продолжал он уже шепотом. – Люди, как люди. Просто граждане в законе.
- Вот. – Наставительно сказал Смирной. – Кругом, Перхунов, одни бандиты, просто в одних можно стрелять, а в других нет. Такая у нас война.
Рация заговорила равнодушным голосом снайпера:
- Ты кто?
- Я? – Смирной задумался. – Я тоже бандит, но в меня стрелять нельзя.
- Но вот они же стреляют. – Заметил снайпер.
- Потому-то я их и убью, что они стреляют. Не стреляли б, твари чернохвостые, так и я бы не стрелял.
- У них свои причины. – Позволил себе допустить Петухов. – У них война – традиция. Я слышал такую штуку, будто у них в горах какой-то не то мудрец, не то купец, в общем главный в роду жил тысячу лет назад, который завещал народу непрерывно воевать. Пророк сказал, что если его завещание исполнят, то к концу времён в их среде начнут рождаться мальчики с железными яйцами.
- Чушь какая-то. Ну и зачем им, это? – Поинтересовался снайпер, как бы от скуки.
- Да откуда я знаю. – Вздохнул Петухов. – Может быть, чтобы завлекать самок вечерним звоном. Хотя вряд ли: железо к музыке малоспособно. Скорее всего, железные яйца им нужны для бессмертия. Что-то мне сильно кажется, что тот, кто родится с железными яйцами, будет обязательно бессмертен. Тут ведь возникает естественный биологический вопрос: как же такой человек способен оплодотворить жену? – никак. А значит, природа-мать за отсутствие возможности продолжения рода, просто обязана наградить железнояйцего бессмертием.
- С другой стороны, коллега – предположил Смирной, соблюдая тон научной конференции, - вполне возможно, что упоминание в пророчестве о железных яйцах, было намёком на кибернетический организм, которым в ближайшем будущем обзаведётся человек. Ведь железные яйца, доктор Петухов, это реальность ближайших лет.
- Я склонен согласиться с вами, господин Смирной – любезно согласился Петухов. – Надо учитывать современные технологии.
- Да откуда у черных современные технологии? – удивился Перхунов.
Смирной импульсивно мотнул головой, махнул левой ладонью и как-то напряженно зарылся ею в травянистую кочку. Петухов докурил сигару и с сожалением бросил в кусты. Объявился Миронов:
- Не знаю, как там у них, а у меня хер под камень заточен. Все бабы так говорят.
После этих слов, все бойцы кроме майора пригорюнились. На личной жизни бойцов сильно сказывались тяжелые тренировки и постоянные учения. Только майору было «всё это до пистолета». Уж такой обладал энергетикой.
Между тем Луккъявный залез на вышку снайпера и оттуда хотел начать сортировать в уме заложников на русских и нерусских, но вот беда! – они больше не показывали fuck-и, и вместе с тем пропала всякая возможность различать своих и чужих. К такому повороту Луккъявный не был готов. Окон было двенадцать, в каждом стояло по заложнику, при чём все славянской внешности. Половина из них были брюнеты и брюнетки, оставшаяся половина были сплошь русоволосыми. Майор с превеликим удовольствием для себя решил бы, что русоволосые заложники и есть наши, которых во что бы то ни стало надо спасти; но ведь опять незадача, сам майор был брюнетом! И он как-то не мог решиться на то, чтобы спасать только темноволосых заложников, потому что ещё со школы помнил, что истинно славянский тип, все-таки русоволосый. Но теперь уже с этой мыслью, майор не мог бросить в беде и темноволосых тоже, так как обнаружил что-то общее с ними.
- Ну и кто из них показывал локтями, а кто пальцами? – спросил майор снайпера.
- Я только окна запомнил, товарищ майор. Эти гады поменяли заложников местами. Хотите, отштукатурю откосы?
- Огонь! – Бодро скомандовал Луккъявный.
Винтовка несколько раз пальнула по окнам здания, да так, чтобы только штукатурка с оконных откосов влетела внутрь здания. Заложники испуганно пригнулись, а затем начали браниться отборным матом. Однако, как назло, никто из заложников не посылал знаки руками, как было давеча.
- Я, товарищ майор, запомнил только женщину, симпатичная была.
- В каком окне? – Поморщившись, спросил майор и прибавил резкость бинокля.
- Сейчас её нет, она где-то в задних комнатах.
- Пора штурмовать, Питерский. Ты хотя бы одного завалил?
Снайпер замялся:
- Кажется, да.
- Так кажется или точно? – Настаивал майор.
- Кажется, точно.
- Ладно, толку от тебя не было. Бери автомат и бегом через центральные ворота в кусты, оттуда пробирайся к Нагульному, а-то гляди у него рожа, действительно, как у белки.
- А кто ж меня прикрывать будет?
- Мы, Андрюша, мы. – Майор вскинул брови, как бы вопросительно. – Приказ понятен?
- Так точно.
- Тогда пошёл!
Майор отправился к дыре в ограде, чтобы оттуда пролезть к бытовке, а снайпер спрятался за колонной. Впервые в жизни он шёл путём штурмовика, напролом по зоне огня. Ему была прекрасно видна физиономия Нагульного, тот и впрямь походил на перепуганную белку. С этой мыслью совершенно бессознательно снайпер стал вглядываться в участок земли под вятичем.
Тем временем майор застрял в дыре. Причиной тому стало высшее командование, связавшееся с ним по персональному каналу, который никто другой кроме майора и, собственно, начальства прослушать не мог. Весьма некстати, когда в наушнике появился зычный трескучий голос генерал-полковника, майор, пробиравшийся через дыру ползком, от неожиданности прижался к земле и неудачно налёг на средний палец правой руки. Сустав пронзила дикая боль, так, что майор едва не вскрикнул.
- Ну что, Яков? Обосрались бойцы?
- Никак нет, товарищ Перст.
- Обосрались, чего уж там. Твои бойцы не знают, за что воюют. Эх, да в старое б доброе времечко, да за такие слова, замполит на месте расстрелял бы.
- Так нет больше замполитов.
- Знаю. – Голос умолк, зато стало слышно, как кто-то чавкал и прихлёбывал что-то сладкое. – Ну, ты там сделай что-нибудь. Уж как-нибудь спасай операцию, брат. На тебя одного надежда, ты теперь почти бог. В противном случае, кузен мне даст жару, да что там! Тут, знаешь, погоны полетят, на хрен, блять! Весь штаб разгонят, всех снимут и в войска куда-нибудь на Камчатку. Ты теперь, все равно, что наш отец, Яша! Мы очень на тебя надеемся…
- Конечно, Костя. – Растрогался Луккъявный, потирая веко. – Прорвёмся, не впервой.
- А там уж, дай бог справишься, съездим на шашлычки, лично тебя попарю, ну, может не лично, но попарят – держись! Высокие люди тебе благодарны. Лично хотят пожать руку, поблагодарить, так сказать. Кто знает, авось, наконец-то, подпола дадут, может, тогда и женишься. Всё понял?
- Понял, товарищ Перст.
- Ну, не подведи. К черту!
- Костя.
- Что?
- Я вот подумал сейчас и понял, за что воюю. За тебя воюю, за дружбу нашу, за товарищей твоих, за оказанное высокое доверие. Вы там не беспокойтесь, никакая мразь ваших погон и пальцем не коснётся, а если коснётся… - Луккъявный вдруг прослезился, испытывая мощный душевный прилив, – а если и коснётся, знай, Костя, я этого уже не узнаю. Костьми здесь лягу!
- Ты, конечно, не Петухов, но ты особо-то не увлекайся. Ты лучше живой вернись или раненный, так даже для ордена полезнее будет, но главное достигни цели. Всё, до связи! – Голос, однако же, прибавил, – мы за вами наблюдаем, и держим кулачки за вас. Ну, всё!
Майор протёр рукавом глаза и пополз к бытовке. В памяти почему-то мелькали особенно светлые образы, всё то, что делало жизнь Луккъявного осмысленной. Он представлял генерал-полковника Костю Перста, который, хотя никогда в реальности и невиданный, зато, не смотря на субординацию, мог запросто по-братски говорить с майором; и представлял Лизу Брик с чистых прудов, равноценно компенсировавшую тяготы военной карьеры анальным сексом. Костя Перст сменялся Лизой, затем снова являлся Перст, затем снова Лиза. В конце концов, он и она стали мелькать в голове майора с подозрительной частотой, и вместе с тем их светлые образы вдруг постепенно мрачнели, а физиономии становились коварными и подлыми. Чем скорее воспалённая фантазия меняла местами лица невиданного Перста и Лизы, тем сильнее нарастала злоба. В результате, по непостижимой логике, образ генерал-полковника совершенно померк, зато лицо Лизы стала сменять групповая фотография московского «Спартака», прямо в таком вот простом и бесстыдном порядке: Лиза-Спартак, Лиза-Спартак. До бытовки майор добрался, уже не помня ни своих обещаний, ни разговора, ни тех чувств и эмоций, которые испытал после исключительно тёплых начальственных речей. Майор был устрашающе мрачен, чем, конечно же, чрезвычайно растревожил бойцов.

И было, отчего потревожиться. Деятельный Смирной взломал бытовку, с целью выбрать позицию удобнее и бить по противнику из маленького окна, как из амбразуры, а в бытовке обнаружил десятилитровую канистру спирта. Ясно, что бойцы уже уговорили пол-литра, но без приключения не обошлось:
После поимки спирта, само собой возникла проблема отсутствия закуси. Пить спирт старым дедовским способом – занюхивать и жевать портянки или носки, – естественно, никто не умел, не взирая на то, что все были тертыми калачами. Можно было, конечно же, обойтись малым, то есть водкой из фляг, но водка-то была казённая, штатная, и её выдавали только во время спецопераций, а спирт был как бы ничейный и тем более, в количестве десяти литров – других объяснений, почему именно нужно пить спирт, и не надо было.
Короче говоря, Смирной налил в довольно солидную крышку от канистры первую порцию. Однако угодливый Перхунов распотрошил магазин от М-16 и предложил пить прямо из магазина, объясняя это тем, что настоящие мужики не пьют наперстками, по крайней мере, в родных Чебоксарах. Перхунов, хотя и не хотел пить без запивона, но коль уж пили все и на халяву, он надеялся как-нибудь справиться без воды. Итак, первую порцию дали Петухову, наверное, потому, что он всё это время сидел в сторонке с безучастным видом и по делу соображения выпивки не суетился, а всё твердил: «Я завязал, зашился я». Впрочем, магазин со спиртом принял с покорной благосклонностью, однако поднеся ко рту, так и замер.
- Не мужики, я схожу к ним за закусью. – Вызвался Петухов навестить логово противника.
Перхунов побледнел, а Смирной изумился:
- Что??
- Как хотите, а я пойду. Мне шестое чувство подсказывает, что всё будет в порядке. Не, я всё-таки схожу. Только вы не стреляйте и не шумите зря. – И он стал подниматься с земли, давая понять, что его слово по любому последнее.
- Да, – Задумчиво произнёс Смирной, – ты совсем рехнулся, Ваня.
- Неужто ты его отпустишь? – Взволнованно воскликнул Перхунов, который правильно полагал, что если кто-то и может повлиять на Петухова, так это только старый соратник.
Смирной сочно плюнул в мать-и-мачеху под ближайший куст, попав в жёлто-махровое солнце; поглядел, как слюна лениво стекает с цветка на грешную землю, и сказал сердито:
- А что я ему, господь бог, что ли?
Этих слов оказалось достаточно для Перхунова, который держал на уме собственную корысть:
- Ваня, – сказал он, – заодно водички принеси.
- Да закусишь. – Отмахнулся Петухов.
- Я не закусываю, я запиваю.
- Что наперстками не пьёшь, но запиваешь?
- Ну, принеси, что тебе стоит, всё равно идёшь. – Перхунов почти умолял.
- А вот что, братец, пойдём со мной, коль не трус. Тебе, я вижу, тоже туда надо, уж не отсидеться ли ты решил?
Перхунов испуганно посмотрел на Смирного, ища поддержки, но тот с подчеркнуто равнодушным видом сорвал с акации свистульку и принялся лениво жевать. Выбор был небольшой: либо слава в меху, либо рыло в пуху. Чуть помешкав, чуваш решительно поднялся:
- Как пойдём?
- Да просто пойдём и всё. – Петухов деловито пристроил автомат за спиной, отпил из своей фляги экономный глоток водки и зажевал душистой крапивой. – Только иди так, словно выгуливаешь собаку.
Перхунов последовал его примеру и тоже отпил из фляги:
- Да ведь нет же собаки!
- Тогда змею.
- Змеи тем более нет.
- Ну, какой же ты мужик без змеи – тьфу.
С этими риторическими словами Петухов вышел из-за бытовки с левой стороны и побрёл, как ни в чём – ни бывало, к чёрному входу. Петухов искоса поглядывал на окна левого крыла, откуда он мог быть без труда и счастливого случая расстрелян. Он планировал не смотреть, но всё-таки смотрел под воздействием непреодолимого страха. Из крайних окон обоих этажей разинув рот и не шевелясь, глядели заложники, причём тоже искоса. Он показал им кулак. Боевиков не было видно. Вероятно, потому что они засели в глубине комнат, подальше от греха и снайпера. Перхунов семенил чуть позади и как будто бы упорно смотрел в землю, словно потерял последние сто рублей. А может, он искал змею. А может, уже нашёл, и теперь молился за неё окаянную.
Петухов оглянулся лишь один раз, чтобы удостовериться, что путь их лежал вне зоны видимости Питерского и Луккъявного – Ваня чрезвычайно уважал командира за непревзойдённое искусство ставить фофаны.
Наконец, штурмовики зашли за торец здания и оказались у простой деревянной двери черного входа. В этой двери было много родного и знакомого: помимо своей деревянной сути она была обшита рейкой. Бойцы взяли наизготовку автоматы и расчехлили кобуры. Перхунов от волнения весь вспотел. Петухов постучал самым бесчеловечным будничным образом: «Тук-тук-тук».
- Кто там? – машинально ответил молодой голос.
- Квитанция за газ, распишитесь. – Произнёс Петухов усталым провинциальным голосом.
Кто-то раздражённо притопнул два раза, и дверь на мгновение приоткрылась, ровно настолько, чтобы отворяющий сообразил всю нелепость происходящего. В любом случае для него уже было поздно. Петухов упёр дуло прямо в кончик греческого носа и шепотом сказал, глядя в голубые, смешно косящие в прицел автомата глаза:
- Почта, братец, тихо. Если ты меня понимаешь, кивни. Отлично, по-русски понимаешь? Ну, значит, будешь жить. Хочешь жить? Теперь скажи два слова на своём языке, на родном: эй, помоги-ка мне.
- Эй, помоги-ка мне. – Сказал парень и тут же получил прикладом в челюсть.
- Вот, тварь. – Шепнул Петухов чувашу, аккуратненько пристраивая боевика к стене. – Я же ему сказал, чтоб на родном языке. Держись теперь, салага. Только не стрелять. Командор услышит, задаст нам кузькину мать.
Они тихо проникли в маленькую прихожую, оборудованную под пулеметную точку, справа была арка в комнату, где спиной к ним стоял заложник, не смевший обернуться, а за углом слева было неизвестно что. Как раз с той стороны послышались быстрые целеустремлённые шаги. Петухов терпеливо дождался нужного мгновения и, когда боевик показался из-за угла, нанёс страшный удар ножом в грудину. Нож благополучно стукнулся о стену. Боевик нырнул под ударную руку и вынырнул справа от удивлённого Петухова; ткнул двумя пальцами в кадык чуваша, подлетевшего на подмогу товарищу, навёл на бойцов «Калаш», но слегка замешкался. И причём замешкался сознательно. Надо сказать, поединок происходил молниеносно, в полном молчании. Петухов после промаха ничуть не тормозил, и нож уже стремился к печени противника. Но тут он услышал тихую спокойную команду:
- Отставить, Ваня. – Рука с ножом дрогнула и налетела на вовремя поставленный блок.
Боевик улыбался в бороду, в глазах играла лукавая искорка, но едва ли она смягчала взгляд, обычно жесткий и властный. Это был Нечаев, сокурсник по рязанскому училищу, живодёр и по слухам даже однажды людоед.
- Вот так-так. – Только и мог сказать Петухов. – Ты как же, здесь?
Однако Нечаев, что-то, по-видимому, сообразив, сразу же переменился, наступил сапогом на руку корчившегося Перхунова, передернул затвор и рявкнул:
- Стартовали?!
- Никак нет. То есть да, но пока отсиживаемся.
- Ага, а ты сюда на блядки пришёл.
- Да нет, я за жратвой. – Петухов от растерянности даже руками развёл.
Нечаев подумал что-то и спросил недоверчиво:
- Опять бухаешь, Ваня?
- Что делать. – В тон ему ответил Петухов. – Тут в бытовке канистру нашли.
- В рот ему компот! – Расстроился Нечаев и поглядел на своего молодого товарища, аккуратно прислоненного Петуховым к стене. – Говорил же, чтоб обыскали. Всё салаги!
- Да уж. – Охотно согласился Петухов, вздохнул и кивнул на Перхунова. – Этот тоже. – Нечаев милосердно убрал сапог с руки и Петухов решился. – Слушай, Виталич, нам пора. Сейчас командир вернется, задаст кузькину мать. Мы пойдём.
- Ну, идите. Нет, стоять! – Петухов вздрогнул. - Жди здесь, а я в кладовку сгоняю.
Нечаев вернулся довольно быстро с полной коробкой шоколада и яблок, и пустой трехлитровой банкой. Ожидавшие в прихожей бойцы успели оправиться, а вместе с ними оправился и тот молодой, которого уговорили прикладом в челюсть. На этот раз Петухов купил его молчание за пару глотков водки. Нечаев всучил короб и сказал:
- Это вам, а вы мне слейте сюда. Вот, DpoBocekc с вами сгоняет.
- Спасибо. – Сказал Петухов выходя, вдруг остановился и посмотрел на Нечаева. – Ну, ты-то как сюда? Ты же с нами был, мы же с тобой вместе били гадов!
Глаза Нечаева вспыхнули целым букетом эмоций: грустью, ностальгией, недовольством, презрением, гневом. И это было очень странно, а именно то, что в таком человеке всё перевернулось: взгляды, принципы, идея. Хотя какая идея раньше была у Нечаева, и какая была сейчас: Петухов не знал, как не знал, какою идеей живет сам.
- Иди-иди, идейный. – Сказал Нечаев с такой спокойной интонацией, как будто знал что-то незыблемое и мудрое, что в принципе не нуждалось в лишних эмоциях. Но он все равно не мог скрыть раздражения и злился на Петухова, и презирал, поскольку был и оставался, не смотря ни на что темпераментным человеком. Нечаев всё это о себе понимал и поэтому сердился вдвойне, а ещё сердился на то, что нет времени и возможности объяснится за жизнь с Петуховым, чтобы разойтись от греха подальше, либо наоборот объединится. – Да передай своим, мы восьмерых расстреляли, а если этого мало и не угомонитесь, расстреляем всех на хрен. Понял? Ну, идите – Нечаев усмехнулся и добавил – хозвзвод грёбаный.
До бытовки хозвзвод добрался благополучно. Петухов едва успокоил Смирного, ошалевшего при виде боевика, потом отлил в банку спирт и, отпуская провожатого, сказал на прощание:
- Ну, ты не серчай. Я бью аккурат плашмя. Зубы-то ведь на месте? – DpoBocekc был юнцом, он нервничал и только кивнул хмуро. Петухов догадался спросить. – А ты русский?
Ответ не поспел. Со стороны здания пронзительно свистнули, и парень с банкой в руках рысцой побежал обратно, даже не взглянув ради этики на Петухова, провожавшего его тоскливым взглядом. Смирной, заметив странное настроение друга, решил что-нибудь сказать, чтобы как-то рассеять мутную атмосферу событий:
- Вылитый чех. У них не только блондины встречаются, у них и рыжие попадаются. От наших славян не отличишь.
- Нет, Антон. – Прохрипел Перхунов, массируя шею. – На чистом русском говорят.
- Ну и что. – Пожал плечами Смирной. – Что их мало в России.
- Там ещё какой-то был. – Сказал Перхунов и косым взглядом посмотрел Петухову в висок. – Точно наш. Какой-то Виталич. Ваня его знает.
- Нечаев, что ли? – Спросил Смирной, не привыкший удивляться, и тотчас же отрезал. – Наши дома сидят.
Он порылся в коробке, достал яблоки и шоколад, всучил Петухову магазин:
- Пей, Ваня.
Все по очереди выпили. Причём Перхунов только когда выпил, вспомнил, что забыл попросить у Нечаева водичку. Впрочем, сочное прохладное яблоко прошло на ура, и он не жаловался. А Смирной даже приободрил:
- Вот, а говорил, закусывать не умеешь.
- Кто сказал, не умею? – Обиделся Перхунов, – Умею!
- Так чего же ты запивать хотел?
- Ясно – из экономии. Спирт с водой быстрее всасывается в стенки желудка. – Солидно заключил Перхунов.
Раскрасневшийся Петухов внимательно и с уважением посмотрел на чуваша:
- Тебе десяти литров мало?
- Так ведь уже шесть с половиною.
- Какая разница. Всё равно упьёшься. – Сказал Смирной.
- Не упьюсь. Ещё майор придёт. У меня вообще-то с детства иммунитет. – Сознался, наконец, Перхунов. – Бабка заговорила, ворожея она. До определённого состояния допьюсь и больше не пьянею. Вот приходиться разными способами разгоняться. Я потому водичкой хотел, чтобы на голодный желудок. А теперь, вишь что. – Перхунов со злостью повертел в руке яблоко. – Я сам колдун, а все равно, что бабка заговорила, снять не могу. Она мне тот заветный заговор не открыла.
- Что ты можешь, Григорий? – Скептически ухмыльнулся Смирной.
- А ты думал, за жратвой, как ходили. – Самодовольно ответил Перхунов. Он в последний час как-то раскрылся, осмелел.
Петухову это не понравилось, а последнее заявление даже обидело:
- Врёшь, братец. Это был мой метод.
- И в чём он твой метод?
- В психологии. Я когда шёл к ним, думал, будто на прогулку вышел. Вот и всё. А сейчас вот выпью, как чакры откроются, так я вам ещё не то покажу.
- Дурак ты. – Сказал Смирной и выпил вне очереди. – Проник на базу противника, взял жратвы и ушёл восвояси. Надо было атаку поднимать, кретин!
- Нельзя было. – Стал оправдываться Петухов. – Я же говорю, думал, будто просто прогуливаюсь. Я с судьбой заключил сделку, что ничего лишнего предпринимать не стану, лишь бы закусь найти. Потому-то информационное поле открылось ровно на столько, насколько я просил.
- Да не заливай, Ваня. – Обрубил Смирной. – Так и скажи, что Нечаева встретил. А-то баян толкал давеча, что за друзей не воюешь больше, плевать ему, видите ли, на друзей. На пенсию тебе пора, мочалка старая.
- Зря ты так Антон. – Обиделся Петухов. – Лучше спасибо скажи, что я там не особо шумел. Вот дал бы нам Луккъявный по дюжине фофанов каждому, послушал бы я, как ты заговорил бы.
Смирной бессознательно почесал темя.
- Григорий, а можешь ли ты, – сказал он, – сделать так, чтобы Луккъявный больше не мог ставить фофаны?
- Могу, но временно.
- Почему только временно?
- Ну, как же я собственного командира калечить стану? Для этого же нужно, чтоб палец отрубило или, как минимум, навести открытый перелом.
- Ну, сделай временно. – Согласился Смирной.
- Запросто. Вставай на колени и делай, что я скажу.
- Зачем на колени?
- Вставай-вставай, примерно, как в спортзале на тренировке по рукопашному бою. –
Смирному стало любопытно, и он встал на колени, задом усевшись на пятки. Петухов с любопытством наблюдал. Чуваш начал объяснять. – Короче, мысленно повторяй за мной всё, что я скажу вслух, слово в слово. Только не ржать, понял? Ну, на раз-два-три. Яков Петрович справедливый, талантливый, мудрый, честь и слава ему, почёт и уважуха, долгих лет жизни, ибо он есть святой Фофан, судья праведный. Словно Зевс посылает он разящие молнии на грешные головы, лишая дара речи жалких ничтожеств, которым нет, и не будет радости на земле, покуда лоб их горит праведным пламенем, покуда виден кровавый оттиск среднего пальца. Так пусть же пребывают в узде грешники мира сего, но прежде этого, да снизойдёт двухнедельный отпуск на их бедные головы. С мер, дыню, хал, клеймо, дык, кап, ча. Всё готово, подымайся Антон.
Петухов смеялся:
- Помню, одну очень вредную бабёнку, которую я к себе в гости приглашал постоянно. Так после неё по всему дому ржавые иголки находил. Вот до сих пор думаю, что чувашкою была.
- Детские шалости. – Спокойно возразил Перхунов. – У нас до такого никто не опуститься. У нас ведь колдовство серьёзное. Человека можно убить.
- Так вон, уничтожь противника.
- Для этого нужно особое средство.
- Ты на гражданке убивал?
Петухов протянул чувашу обойму, тот выпил.
- Едва. В юности, в деревне, была у меня девушка. Потом она стала с другим гулять. Ну, я и помог ей умереть. Но там я другими средствами, не колдовскими. Не вышло наколдовать.
- То есть, как не вышло?
- Судьба вступилась и не вышло. Пришлось осилить судьбу своими силами.
- Ну и в чём здесь колдовство, диверсант, блять, со свинофермы? – Сказал раздражённо Петухов, страстно любивший мистику. – Мастак ты хвастать, вот что.
- Да хочешь, заговорю сейчас так, что там – Перхунов кивнул в сторону здания, - говнопотоп сделается?
- Ну и сделай.
- А вот и сделаю…
- Отставить! – Из–за куста, гуськом подкрался Луккъявный. – У кого есть эластичный бинт? Палец вывихнул. Что это у вас?
- Канистру спирта конфисковали, товарищ майор. – Браво сообщил Петухов. – Шоколад и яблоки. В бытовке лежало. Ничейная.
Луккъявный выслушал новость, как ни в чём – ни бывало:
- Объявляю личную благодарность, бойцы! – И он отвернулся в сторонку, но дал знак Петухову, чтобы тот наливал. Сам же связался по рации с Мироновым:
- Алик, ты как там?
- Нормально, товарищ майор, привык.
- Молодец, солдат. – Похвалил Луккъявный. – Ты это не засиживайся, сейчас штурмовать начнём. И это… водку штатную можешь выпить. Разрешаю. Пей, не жалей, тут от командования премию дали, если что.
- Не могу пить, товарищ майор. Противогаз мешает.
- Ну, тогда позже. В общем, жди. Скоро уже.
Луккъявный выпил обойму спирта. Бойцы замолкли, задумавшись о своём. Майору показалось подозрительным их настроение. Обычно перед боем молчание было напряжённым. Нервы натянуты, как балалаечные струны. Учащалось дыхание, и пот лился градом. Теперь же общее молчание казалось неестественно спокойным. Все изредка поглядывали в чистое небо. Смирной жевал свистульку: из уголка губ стекала жидкая слюнка. Перхунов без спросу вытащил из нагрудного кармана Петухова сигару и суетливо курил, но по всему было видно, что он ничуть не думал о предстоящем бое. Его больше всего заботило то, как он выглядел со стороны: он важно оттопыривал губы и причмокивал, смакуя вкус Amaretto. Ванька Петухов тоже курил сигару. Слегка покачиваясь, он сидел спиной ко всем и с биноклем выглядывал из-за угла бытовки в сторону здания. Заложников зачем-то сняли. Все окна пустовали, кроме балкона, что нависал над крыльцом и почти над самым Нагульным. Там стояла златовласая женщина. Лучи яркого солнца, касаясь её головы, превращались в ослепительное сияние. Высокие скулы и щёчки придавали ей детскости. Вместе с тем выражение лица, казалось издалека Петухову, покорным и фатальным.
Луккъявный включил рацию, чтобы сделать объявление, но вдруг решил для верности выпить ещё:
- Налей спирту, Ваня. – Приказал он, но Петухов точно не слышал, а только завел руку с сигарой за спину и покачал ею перед носом Луккъявного, как будто строго грозя пальчиком маленькому ребенку. Майор возмутился. – Ты что охренел в меня своей хуйнёй тыкать?!
- Простите, Яков Петрович. – Опомнился Петухов и простодушно развел руками. – Не видал, геморрой вышел.
- Дай-ка, тоже гляну. – Попросил майор, который имел феноменальную чуйку на женщин. С минуту посмотрев, он восхищенно вздохнул. – Ты моё солнце кареглазое. М-да.. как бы извернуться, кабы половчее воткнуть?
Смирной, заинтересовавшись, тоже поглядел в свой бинокль:
- Да плюньте. – Сказал он не без презрения, как бы возвышая себя над остальными, более падкими до слабого пола.
- Действительно, плюньте вы, Яков Петрович. – Хмуро согласился Петухов.
- Я вам плюну, салаги! Всё на мази будет. Давайте уже накатим и на штурм! – Майор вытер об штаны вспотевшие ладони, отпил прямо из канистры несколько солидных глотков, закусил яблоком, после чего стал включать рацию, однако обнаружил, что забыл выключить её в последний раз. – Внима…ние. – Сказал он, но замолчал, потому что с ним случился приступ неудержимой икоты. Наконец, он улучил-таки момент и коротко выпалил. – Старт!
Отозвался только Миронов: «Принял» - остальные молчали. Без дальнейших слов, что было как-то непривычно за сегодняшний день, майор покинул укрытие и, спотыкаясь, побежал к чёрному входу, набегу поливая огнём фасад. Петухов, Смирной и Перхунов замешкались. Хорошо ещё Нагульный со своей позиции увидел майора и сообразил кинуть шашку в его сторону, которой хватило на то, чтобы майор успел покинуть зону огня, иначе несколько очередей из торцевых окон украсили бы зеленый газон китайским знаменем из русской ткани. Со стороны правого крыла дважды глухо громыхнуло. Вероятно, Миронов выбирался из канализации на свет божий, вполне возможно, чтобы таким же путём выбраться из этого света ещё куда-нибудь.
Однако атака снова захлебнулась. Нагульный израсходовал последнюю шашку, а у Петухова, Смирного и Перхунова шашек давно уже не осталось. Они не могли покинуть укрытие, так как из фасадных и торцевых окон били непрерывными очередями. Майор помочь не мог, поскольку бить сидя под окном в окно, был смысл только в том случае, если бы боевики высунулись оттуда по пояс. А они, гады такие, естественно отсиживались чуть в глубине. Нагульный молчал по той же причине. Теперь майор мог с удовольствием каяться, что отправил снайпера на штурм. Питерский исчез. Его нигде не было видно.

Миронов выбрался из канализации достаточно закалённым, чтобы чему-нибудь удивляться. Было только одно-единственное желание поскорее покончить со всем этим. Он не знал, что атака снова сорвана. Он стоял под торцевым окном второго этажа правого крыла. Туда заманчиво поднималась пожарная лестница, и Миронов лихорадочно соображал: можно ли ею воспользоваться. Там могли поджидать. Ведь кто-то же забросил в канализацию две гранаты, заставив его с головой нырнуть в поток (отчего противогаз пришлось потом сбросить), и этот кто-то вполне сейчас мог сидеть на втором этаже. Ещё был вариант проникнуть в здание с тыла, где стояли какие-то контейнеры, по которым можно было залезть в окна первого этажа. Однако туда ещё надо было добежать. Миронов решился.
Он закинул автомат за плечо, достал кольт, бросил в окно световую гранату, а вслед за нею сразу же шашку и полез наверх. В густом белом дыму, ему был виден только левый проход, в котором виднелся вестибюль, несколько заложников и два боевика стреляющих из Калашниковых в окна. Какой-то лысый очкарик, лежавший на полу, успел заметить его и вскрикнуть. «Придурок» - ругнулся Миронов и, спасаясь от пуль, прыгнул за спасительную стену в белый дым. Со всего маху он налетел на кого-то и вместе с ним врезался в настенные полки, откуда посыпались не то книги, не то журналы. «Шахидка» - догадался Миронов, машинально пожимая женскую грудь, и два раза выстрелил в предполагаемый корпус. Тело дернулось и повалилось на пол, за пределами дыма. Миронову стало видно лицо мертвой женщины. На ней была зеленая униформа с ярко-жёлтой надписью на груди «Клининговая компания «Ликвидаторы грязи». Миронов почувствовал тоску.
Послышался топот бегущих по тёмному коридору, который начинался в метре от него: коридор сразу же поворачивал налево, через два метра направо и дальше протяжённость составляла около тридцати метров до противоположного крыла. Миронов нырнул во мрак, чтобы встретить боевиков и снял с плеча автомат. Он не мог определить точное количество бегущих, вследствие, какофонии стрельбы и криков. На слух можно было лишь предположительно определить, да и то с небольшой долей вероятности, когда из-за угла появятся боевики. Он уже собрался стрелять, услышав почти рядом, как ему показалось последние шаги. Однако что-то металлическое ударилось в стену и упало на пол. Миронов попытался отпрыгнуть назад, туда, где лежала застреленная уборщица, но исполнить задуманное помешали скользкий кафель и собственная обувь, побывавшая в канализации. Миронов поскользнулся и со всего маху рухнул там же, где упала граната. Тотчас в ушах коротко мучительно затрещало и внезапно стихло, стены беззвучно сотряслись, а в правой ноге возникло странное ощущение боли и онемения. Последовавшая за этим взрывом вспышка была явно лишней. Удмурт всё равно ничего не видел, да что там! – он был уже невменяем, о чём говорило хотя бы то, что он расстрелял наугад всю обойму и всё ещё мнил, что стреляет. Проваливаясь в холодный головокружительный обморок, он способен был трезво сознавать, что стремительно теряет силы – и теряет безнадёжно. И ещё он успел подумать, что состояние бесконечного падения и мир, в которые он погружался, довольно отвратительны; но и в уходящем мире среди говна и врагов Миронов оставаться тоже не хотел. Тем более была уверенность, что враги – кругом, и в их числе те же Луккъявный и проч., которые непременно заставили бы его даже безногим продолжать бой, убивать, рисковать и жертвовать собой без права отказа. Мысль окончательно померкла, сменяясь коротким чувством необъятной грусти и, наконец, Миронов модифицировал свой вечный миг бытия.

Незадолго до этого Нагульный – будучи весьма зол на всю группу Луккъявного, оставившего его на произвол под самым носом боевиков – занимал себя тем, что изыскивал наиболее филигранные эпитеты для определения морального облика соратников. Фантазия подсказывала много неожиданных слов и метафор, которые с одинаковым успехом могли бы дать название какому-нибудь виду обезьян или новому созвездию. Но всё-таки чаще на ум приходила классика быта: «уроды и пидоры». Он больше не верил Луккъявному, зато лелеял последнюю надежду на помощь от командования в виде штурмового взвода. Если бы ему сейчас сообщили, что подмоги не будет, он морально сломался бы или чего ещё хуже помутился б рассудком.
Оставаться на насиженном месте он не мог по одной той причине, что начал бояться и само собою накатило наркотическое желание остаться навсегда под окном. Пытаться бежать обратно к воротам, к бункеру, было безрассудно, конечно же. К тому же снайпер почему-то молчал. Осколочные гранаты Нагульный израсходовал при первой волне, иначе бы немедленно угостил осажденных над своей головой. Оставалась последняя дымовая шашка, которую Нагульный хотел, во что бы то ни стало сберечь, но всё же отцепил её и выдернул чеку, рассчитывая забросить её потом в окно правого торца, куда вела пожарная лестница. Другой рукой он взял пистолет-пулемёт, затем распластался на земле и, тесно прижимаясь к стене, пополз по периметру на помощь к Миронову, к правому крылу. Он полз мимо крыльца, когда услышал в рации разговор: «Налей спирту, Ваня. Ты что охренел в меня своей хуйнёй тыкать?» - «Простите, Яков Петрович. Не видал – геморрой вышел» - «Дай-ка, тоже гляну. Ты моё солнце кареглазое! М-да… как бы тут извернуться, кабы половчее воткнуть?» - «Да плюньте» - «Действительно, плюньте вы, Яков Петрович» - «Я вам плюну, салаги! Всё на мази будет» - Нагульный матюгнулся про себя: «Тут пацаны погибают, а они там ваньку валяют» - чем дальше он думал, тем ехиднее и ядовитее становились мысли. Группа Луккъявного было ему мало знакома, а понаслышке он знал только: что майор со своим лешим, то бишь с шурале в голове, Смирной чрезвычайно самолюбив, а Петухов – он и есть Петухов. Вятич посетовал на себя за былое сочувствие к его фамилии.
Вообще говоря, услышанный в наушнике диалог, косвенно напомнил вятичу о прошлой жизни. На гражданке он был отчислен с факультета психологии, а в группу попал после службы в самарской области, в полку специального назначения. «О чём говорили, уроды? Какая-то хуйня, геморрой, а потом эти два лакея слюной советовали смочить, а майор сказал, что мазью обойдётся. Ещё какое-то солнце кареглазое. Ну, воткнуть мало ли куда можно – рассуждал он, гадая о теме диалога – но для чего изворачиваться?» - как он ни ломал голову, а разгадать ребус не мог, может быть, даже в силу того, что упрямое воображение от обиды склонялось лишь к одной, естественно, неоправданной версии. Рассуждения вятича изменили курс: «О чём бы уроды не говорили, интересно, а нашёл бы Фрейд в этом разговоре бессознательные сообщения? Но если бы нашёл, в таком случае абсолютно всему в этой и без того поганой жизни можно придать иной смысл и видеть под иным углом, в ином ракурсе, так сказать. А если так, значит, всё кругом…» -
Он не успел додумать, потому что со стороны бытовки раздалась очередь. Нагульный оторвал голову от земли и оглянулся. Там был виден майор, бегом пересекавший опасную зону. При этом он с подозрительным искусством раскачивался, стараясь избежать огня противника. Нагульный машинально кинул шашку, чтобы хоть как-то закрыть от огня Луккъявного, а потом с опозданием в одну секунду горько пожалел об этом.
«Воистину, торжество бессознательного, как бы ни назвал их великий Фрейд» - подумал он и вдруг осмыслил, что ход его мыслей идёт на привязи происходящих событий и происходящих не в его пользу. Следовательно, по логике вещей он являлся созданием гипотетически подневольным, как какой-нибудь петух, угодивший в праздничный суп. В связи с этим в голове Нагульного моментально кристаллизовались понятия о петухе и супе, как о единственных важных материях составляющих мир.
«Петух в супе – философски рассуждал он в манере своего любимого современника – безусловно, хуже, чем суп в петухе. Но если быть точным, то ведь петухи не питаются супом, как раз наоборот. Стало быть, судьба безысходна. А можно ли сказать, что судьба, тот же суд? Просто судьба гораздо длиннее, чем просто суд. Потому и само слово на один слог больше: судь-ба; где «судь» может означать и суд, и ссуду, и судью, а слог «ба!» указывает на масштаб, типа страшно представить. Это не просто суд, а глобальное судилище, почти как всемирная виртуальная программа. Но ведь попытаться-то взломать программу можно? Ну и что делать, отказаться от кур, от хозяйского зерна и уйти в лес, чтобы жить впроголодь? Нет уж, довольно толстовщины! Лучше с курами и овсом; только б выбраться отсюда, а-то как червяк ей-богу!»
Он разозлился и уже хотел начать искать виновных в безысходной судьбе петуха, незаметно и почти побиблейски трансформировавшегося в червя, как говорится из праха в прах. Однако до виновных Нагульный добраться не успел, потому что в канализации громыхнули взрывы, вернувшие его в материальный мир, где царили яростная пальба и крики. Кто-то наступил на спину и Нагульный увидел знакомый черный ботинок, перескочивший через него сразу на третью ступеньку крыльца:
- За мной! – Раздался над ним возглас снайпера.
Нагульный спохватился, думая при этом, что не менее получаса провалялся у крыльца, хотя прошло от силы полминуты. Мимолётом он успел заметить, что снайпер был без шлема, с головы до ног мокрый и оттого жалкий, не взирая на грозный камуфляж. По всей видимости, он до сих пор отсиживался в фонтане, располагавшемся ровно посередине между крыльцом и воротами.
Внезапное появление соратника очень кстати взбодрило Нагульного и, забыв о страхе и опасениях, он одним махом взлетел на крыльцо.
– Бросай гранату, тормоз! – Заорал снайпер, оборачиваясь к нему, когда Нагульный преодолел предпоследнюю ступень.
Вятич набегу поднял взгляд (он был из полуинтеллигентной семьи, поэтому всегда откликался на обращения) и увидел, что с правого уха снайпера уныло свисает розовый презерватив. Споткнувшись и потеряв равновесие, Нагульный уткнулся в мокрую спину боевого товарища и, влетая в незапертую дверь, философски подумал, что такова уж заразная западная традиция на счастье бросать разный мусор в фонтан. В контексте последней мысли, к сожалению, он не успел додумать, что же тогда есть традиция русская. Штурмовики повалились на блестящий кафель вестибюля. «Граната! Скорее!» - истошно орал Питерский в унисон Нагульному, который так же истошно вопил: «Всё! Конец!» - имея в виду и то, что гранаты кончились; и то, что кончилось всё…