Симон Молофья и Мясные зайки : Вслед Уходяшим

То ли весна, а то ли на шахте обвал. То ли влюблен, а то ли убит в пьяной драке. Всё так же ворочаюсь в ледяной грязюке, в остальное же время недоуменно разглядываю выдернутую из гранаты чеку. Ба-бах!!!
Лежу под насыпью в прелых прошлогодних листьях, а мимо всё грохочут и грохочут товарняки, до отказа забитые шамкающими, небритыми, ностальгирующими ветеранами. Разворочено-разбомбленные теплушки безбжно кидает, олдовые романтики больно бьются плешивыми головами об занозистые доски крытого товарного, ссаживая кожу на и без того уже голых черепах, но – мутные подслеповатые глаза их светятся. Вновь пришло время Власти Несбывшегося.
Поколение, с корнями выкорчеванное из молодости. Поколение, грубо вышвырнутое пьяным Хозяином за зловеще свистящие пределы центробежной жизни. Одухотоворенные лица – и запойные мешки под глазами не в счет, и седая небритость не нарушит высшей гармонии: ведь только им подвластна божественная музыка сфер. Пытливые умы, вновь и вновь травящие вдохновение пробами кислоты матанализа в лабораторных условиях – для чистоты эксперимента…
Возвышенная романтика раздутых парусов дальних дорог, с неизменной скупою мужской, незаметно сбегающей по скуле, с прекрасною Ассоль, под гром артиллеристского салюта зашивающей в алую парусину любимого, безысходно павшего заигранной смертью храбрых. Романтика «Летучего Голландца» по стойке смирно. И мы, лежащие под откосом, хоть и не в силах стряхнуть с побелевших лиц последнюю ласку нерастаявшего мартовского снежка, но даже мы в едином порыве срываем с голов колпаки и нестройно кричим «гип-гип-урра!»
Потому что перед мчащимися в товарняках нельзя не преклонить колени. Порою в распахнутые двери теплушек залетают шальные букетики военно-полевых цветков. Последний Парад Победы. Железный марш – закатывая к закату слезящиеся глаза. Оторвав напрочь и бесповоротно от земли ноги в рваной солдатской кирзе.
Чу! Они поют. Поют колыбельную шпалам. Милые сердцем сестры милосердия из Смольного всё еще пытаются вложить в слабнущие пальцы холодные шары хрустальных миров – спасти хоть кого-то, но – п о з д н о.
А умирающим всё чудится замрияный менестрель с фиолетовым дождем на струнах жалобной лютни - вот же он, вот, люди, как вы не видите!!! Вот он летит вровень с крышею вагона, дергая нервически щекою в такт стуку колес. А на полочке над буржуйкой, нелепо и издевательски выпучив накуренные глаза, похожая на дзеновского божка, позванивает нутряными медяками фаянсовая кошка-копилка с заботливо повязанным кем-то голубеньким бантиком на шее.
И леденящий душу пришептывающий заговор ночных похорон причудливо и капризно извивается в жестком стальном бое неведомого шестнадцатиструнного инструмента, покрашенного в синий цвет – цвет божественного.
А тем временем в лесополосах вдоль полотна, в переплетении ветвей сумеречной Пущи Прежнего, электрические псы святого Б.Г. и механические хаунды Дарящего Свет Фаренгейта задирают в вое морды к далекой луне и лижут медленно порхающие в теплом уже воздухе крупные хлопья черной гари.
Конвойные на вышках, бросая вниз бутылки из-под портвейна, провожают в прорезь АКСа дымы теплушек…
Дрожат восковые огни, зажженные кем-то безвестным и бестелесным, кем-то, кто ходит босиком по снегу и по небу, кто нежно держит в тонких пальцах нежную белую розу, утыканную острыми ржавыми гвоздями , кем-тоточень добрым и прощающим всё.
И этот кто-то, светло улыбаясь чему-то далекому и непонятному, всё ходит и ходит вдоль насыпи по воде Светлоярского озера, и не остается его следов на тяжелых и холодных волнах. Лишь его имя на ФМ-волне малинового набата града Китеж летит над всей нашей землей, как она есть: над сырою разрытой землей. Летит во благо и в кайф всего сущего на земле, и становится ясно: Грядет, грядет небесный град Иерусалим.
Горят неугасимые свечи вдоль железной дороги…
И морозно лязгают затворы, и весело скачут по дощатым настилам уже беспризорные дымящиеся гильзы.
А товарняк проскочит на полном ходу станцию и влети, окутанный паром, прямо в рай. Там давно ждут.
Знобит. Небо на востоке розовеет. Беспризорник-рассвет выцарапывает на нетронутом синем легонькими перышками облаков похабную картинку. У людей это называется «новый день». Сколько бы ни было их, помни – власть несбывшегося всегда с тобой. Аллилуйя.
Дн-ск 8.4.2000