Дэвид[Духовный] : Эль Мариачи*

Эль Мариачи (Музыкант (исп).)
Утро. Восходящее солнце окрасит небосклон в пастельные тона. Где-то в районе порта закричат чайки, заскрипят уключины весел и цепи кабестанов, послышится ругань грузчиков и рыбаков, отправляющихся за очередным уловом или просто пьяно бредущих из кабака к себе на лодку. Шум, постепенно нарастая, волной пройдет по просыпающемуся городу. Захлопают ставни, где-то заплачет ребенок, на рынке начнут голосить ранние торговцы фруктами и сувенирами, зазывая покупателей к своим палаткам.
Первые лучи солнца осветят дом, скрывающийся в глубине полутемных портовых лабиринтов. Дом, до боли напоминающий корабль, натолкнувшийся на рифы во время шторма. Нос «корабля», полуразвалившимся крыльцом выходит на тротуар, а корма теряется где то среди сараев и хозяйственных построек на заднем дворе. На обрывках канатов местные хозяйки сушат белье, на переломанных мачтах радиоантенн по ночам орут коты. Узкие лестницы - трапы, покосившиеся полы в тесных комнатах - каютах. Все говорит о беспросветной бедности и никчемности существования местных жильцов.
Утро. Где-то в глубине переплетения лестниц и коридоров «дома - корабля» проснется человек. Даже не проснется, просто вынырнет из алкогольного забытья. Распахнет скрипучие оконные рамы с замызганными, давно потрескавшимися стеклами. В нос ударит запах помоев - вонь, въевшаяся в саму суть этих улиц, в дорожную пыль, в фасады домов, в людей, наконец.
Человек сидит за старым пианино, не весть откуда взявшимся в его тесной каморке, трясущимися пальцами давит на клавиши, и курит. Музыка нестройной мелодией, бьется об стены. Дым наполняет комнату, сизыми кольцами вьется под потолком. Человек кашляет, заходится в кашле, харкает. Слюна, смешанная с кровью летит на пол, к бутылкам, пластиковым стаканам, пеплу и скомканным папиросным пачкам. Кровь органично смотрится среди этого хлама.
В такие моменты ему хочется поскорее сдохнуть, или забыться, залив глаза очередным пузырем дешевого вискача. Хочется бежать. Далеко, за линию горизонта. Чтобы чувствовать на своем лице ветер с запахом водорослей и йода, ощущать, как палуба качается под ногами, как волны разбиваются о борта солеными брызгами. Бежать туда, где нет комнаты с прогнившими стенами, в далекую детскую мечту.
В такие моменты память делает реверс. Прошлое сменяет настоящее.
Море. Мальцу, держащемуся за подол материнской юбки, оно кажется гораздо бОльшим чем взрослому. Оно безгранично. Нет чужих берегов и дальних стран, островов и проливов . Есть только солнце, утопающее в волнах, да корабли, оставляющие за собой белые клочья пены. Когда-нибудь и он взойдет на один из них и поплывет в неизвестность по большим ярко-красным закатам.
Женщина треплет парня по топорщащейся шевелюре. И ведет в школу, в школу, где пахнет свежей краской и сырой известкой. Где старый учитель больно бьет линейкой по пальцам, заставляя разучивать гаммы, вбивая в него нотную грамоту. Иногда мать приходит к учителю в каморку и тот запирает за ней дверь. Потом они выходят - мать, поправляющая одежду и он, с красным лицом, тяжело дышащий. Все твердит, что, у ее ребенка восхитительное будущее. « Он будет отличным пианистом, вот увидишь» - скрипит севшим голосом учитель и гладит мать по спине. Та краснеет и тащит сына домой. В лачугу, продуваемую всеми ветрами, в которой часто пахнет дешевым вином, и крепким табаком. Где часто слышны мужские голоса.
Мать пыталась добиться от сына невозможного. Жертвовала собой, а может ей просто нравилось так жить, словно перекати- поле на ветру.

Снова реверс.
Человек сидит за старым пианино и смахивает слезы с морщинистых щек. Он не плачет, просто дым разъедает глаза. Заставляет тереть их, раздирать тонкими пальцами.
Настает время идти в кабак. В эту клоаку для человеческих отбросов с городского дна, портовых девок и пропитанных солью моряков, с задубевшими от солнца и ветра лицами. Смотреть на все это блядство и надираться в усмерть, чтоб потом, в пьяном угаре ввалиться в свою конуру, и не раздеваясь, уснуть, положив подушку на лицо.
В кабаке человек сядет за рассыхающийся «Стейнбек», пожалуй, самую большую ценность в этой дыре, Руки сами собой пробегут по клавишам. Пианино звенит, скрипит. Мелодия на секунды сливается, со звуками из доков, с криками портовой шоблы, смехом, руганью.
- Что ты играешь, сука?! Что ты блядь играешь?! Голос, словно дубинка бьет по ушам. – На хера ты опять играешь ЭТО?! Кому оно надо тут?! Хозяин кабака стоит за спиной, вращает глазами, словно сумасшедший, слюна тонкими ниточками застряла на его, выросшей клочками, бороде,
Иногда хочется развернуться, схватить первую попавшуюся бутылку и разбить об его голову, влезть в драку и до скрежета сжимая зубы, раскидывать людей, бить и получать удары. Разбивая руки, сдирая кожу с костяшек пальцев. А потом с окровавленным лицом вывалиться на улицу, к самому берегу и надышаться соленым, надышаться на много лет вперед.
Желанию не суждено осуществиться. Руки уже слабы. А подслеповатые глаза часто слезятся, не дают сфокусировать взгляд.
Мелодия прерывается под улюлюканье и хохот. Откуда – то из глубины зала слышны одинокие аплодисменты. Доска с треском опускается, закрывает клавиши.
Вечер. Раскаленный огненный шар опустится за горизонт, оставляя в волнах почти невидимый свет. Человек нетвердой походкой направится к дому. Выйдя на каменистый берег, он остановится невдалеке от женщины с ребенком, пристально смотрящим на закат, куда уходят корабли, оставляя за собой пенные буруны следов. Темнеет.