тихийфон : Сказка про Новый Год, бессмысленный и беспощадный (на конкурz)

…Такси тормознуло под «кирпичом», в узком заснеженном переулке, близ площади у Драматического театра им. Н.Джигурды.
Часы на здании городской Думы показывали без четверти двенадцать. С площади лилась в окружающий мир музыка, казачий ансамбль пытался заглушить задорными песнями вопли разгулявшейся толпы. «Happy New Year! Happy New Year!» - затягивал старинную мелодию статный, в бурке и хромовых сверкающих сапогах, красавец-солист. «Mutter! Mutter!» - вторили ему хором пятеро чернобровых роскошных казачек.
Коротенький и лысоватый, в пролетарской, от D&G, кепочке, мэр метался перед сценой и с нетерпением ждал, когда заткнуться и те и другие. И можно будет спокойно и с достоинством объявить благодарным горожанам, что Новый Год наступил.
-Вот же ш, бля… – поделился мыслью с соратниками по нелегкой жизни бомжара, подпиравший шершавую стену, круглый и отчего-то сильно похожий на огромного снеговика.
-Братья во литературе! - угашенным «в лосукуты», ржавым каким то голосом, громко вставил не очень уместную реплику второй, бородатый, в красном балахоне и малиновой, под цвет носа, вязанной пидорке.
«Ннн… ммм» - согласилась третья, оказавшаяся женщиной, собутыльница, тупо вглядываясь единственным мутным глазом в стройные ножки, миниатюрную фигурку и миленькую мордашку, показавшиеся друг за другом из убитой девятки. Пепелац моргнул на прощанье габаритами, и, противно взвизгнув шинами, отчалил в темноту.
Девушка осмотрелась. До веселой, оборудованной новогодней елкой, площади было метров двести покрытого серым, битуминозным льдом, тротуара.
-А теперь на бал!- сказала она сама себе, сделав уверенный шаг в сторону шумного хвойного растения. Короткая норковая шубка распахнулась и трое деклассированных без труда разглядели костюм снежинки – синее кружево трусиков, прозрачную юбочку, тонкий невесомый лифчик и чулки, расшитые серебряными нитками.
Нога нимфетки, обутая в элегантный, на высокой шпильке, сапожок проскользнула по обледеневшему асфальту и, чуть слышно вскрикнув, девушка приземлилась на крепкую, «уголком», попу. Нежная грудь всколыхнулась, и, несколько растерянные губы произнесли фатальную для себя фразу:
«Ну что, мужики, даму на руках давно носили, или я так и буду Новый Год встречать с льдинками в трусах?»
Удар кованного каблука, резкий и неотвратимый, как двадцать двенадцать, превратил красивое лицо в кашу. Мозолистые руки, подхватили обмякшее тело девушки, и вся троица, спотыкаясь, волоком потащила свою жертву на пустырь, за театральное здание, уже погасившее огни своих кабинетов, гримерных и пыльных складов с реквизитом. Лишь одинокая шестидесятиватная лампочка тускло освещала крыльцо «черного» входа.
Снежинка не пыталась даже сопротивляться, с каким-то безропотным удивлением лишь хлопала густыми ресницами, повторяя иногда «Больно… Больно… Больно». На пустыре она, уже без теплой шубки, была брошена прямо в снег. Пьяная бабища напялила на себя изящную голубую «норку» и радостно воскликнула:
-И чем я, блять, не Снегурочка теперь?
Не обращая внимания на довольную товарку, Снеговик приспустил свои грязные, провонявшие мочой, портки, опустился на колени и резко развел в сторону ноги девушки, подмяв ее под себя.
Городские куранты начали отсчет последних двенадцати секунд уходящего года.
-Десять… Девять… Восемь… Семь… - бушевала толпа.
-Сейчас мы будем носить тебя на руках, сука! Будет тебе сейчас и бал, и хоровод, блядь! – с этими словами Снеговик сорвал с девушки трусики и засунул ей в промежность все четыре заскорузлых своих пальца, разодрав слизистую, сжал их в кулак, и полностью погрузил его в теплое, сочащееся первой, невинной кровью, влагалище.
-Аааааабооольнннааа!- пожалуй, этот довольно пронзительный, беспомощный и от того еще более страшный крик могли бы услышать на площади, но разнеслось над городом последнее «Бум-м-м-м», и шум тысяч голосов заглушил все остальное в округе. «Уррра!»- взлетали в ночное небо, разрываясь на сотни брызг, петарды. «С Новым Годом!»- стрекотали, осыпая веселящийся люд килограммами конфетти и серпантина, хлопушки. «Хрруссть!» - трещала под очередным ударом дедморозова сапога сломанная челюсть. «Орать еще вздумала, сучка!»- дышал многодневным зловонным перегаром в лицо теряющей сознание девушки Снеговик, уже проникший в нее, возбужденный запахом свежей крови, и теперь только наращивающий темп и звериную силу своего тарана.
Промычав что то, он отвалился от судорожно вздрагивающего тела, затем перевернулся на спину, тяжело дыша и натягивая непослушные штаны, пробасил:
-Теперь твоя очередь!
Дед Мороз не заставил себе ждать. Некоторое время, с мрачным выражением лица, он совершал странные манипуляции, путаясь в своем многослойном шмотье, после чего бросился на четвереньки, и стал вгрызаться в прохладную, чуть поросшую светлым пушком кожу девичьего лобка.
-Ыхы-хы-хы! Ишь, импотента то нашего как понесло!- глумливо расхохоталась над незадачливым стариком бомжиха, тот лишь оскалился в ответ гнилыми зубами, выдавил из себя «урррр», и снова полез в потаенные места своего багрового гардероба. Порывшись, он извлек на свет здоровенный напильник, вонзил его в мышцы упругого тренированного пресса Снежинки, и принялся рвать его, снизу вверх, снизу вверх. Если ему удавалось, вспоров брюшину, оделить крупный кусок мяса, он снова склонялся над жертвой и все с тем же «Урррр», капая слюной и чавкая, принимался есть.
Девушка застонала, уже совсем не громко, уже невозможно было разобрать смысла слов, срывающихся с искромсанных губ, руки ее, разбросанные в разные стороны, пытались найти хоть что-то, что спасло бы ее сейчас от случайных палачей, или хотя бы, прекратило эту мучительную пытку. Лишь только ее рука коснулась головы лежащего рядом, утомленного Снеговика, она, собрав остатки сил, вцепилась ногтями в небритую щеку.
-Сука! – взревел тот, резким движением выворачивая слабое запястье и доставая из карманов брюк небольшой черный пистолет. Он вставил его меж выбитых и раскрошенных зубов в рот девушке и спустил курок. Хлопнул выстрел, - Сука!
-Сейчас я ее придушу, в пизду! – Снегурочка ловко, крест на крест, накинула на шею жертвы извлеченный из кармана шубки кожаный шнурок, сама же задрала подол юбки и уселась верхом на превратившееся в сплошное кровавое месиво лицо девушки, и принялась, раскачиваясь из сторону в сторону, затягивать петлю, левой рукой направляя один ее конец вправо, а второй - правой рукой влево.
- Ух, хорошо, ух, хорошо!- все более высоким голосом подвывала мадам, не прекращая елозить широкими бедрами по скользкой и теплой каше.
-Весело, мы, коллеги, Новый год то встречаем!- Снеговик откупорил пластиковую флягу,- Промочим горло?
- Диалоги были божественные, я считаю!- снова не к месту произнес Дед Мороз, цикнул языком и сплюнул в снег ошметки сырой плоти, так неуютно застрявшей в зубах.
-Аааа… уфффф!- Снегурочка приподнялась с корточек, размазывая по толстым своим, дряблым ляжкам сукровицу, и потуже затянула черную удавку на шее уже мертвой девушки,- Уходить надо…
***
- ЧП у нас! Да... Да... На пустыре, за театром,- усатый пухлый майор, стоя по стойке смирно, докладывал "наверх",- мальчишки труп нашли. Школьница. Да, групповое изнасилование, с особым цинизмом. Удушение, проникающее глубокое, и огнестрел еще, контрольный в голову, так сказать. Знала она их. Да.. Предполагаем, что знала... Предполагаем, что из учителей. Подозреваемых прорабатываем. Трое, из 154-й. Физрук Нетребко, трудовик Хворостовский и завуч Степанова. Все в больничке сейчас. Острое отравление метанолом. Да, алиби ни у кого пока не проверено. Есть работать!
Майор подошел к дверям кабинета, и, чуть отворив их, крикнул куда то в коридор:- Михайлов! Ко мне никого не пускать! Занят я! – после чего закрыл двери на ключ, пританцовывая, вернулся к своему столу и повалился в продавленное кресло. Напевая себе под нос что то из трио «Мареничи», он ослабил узел галстука и, достав из потрепанного портфеля стопку фотографий с места преступления, расстегнул брючный ремень и молнию.
Снимки сверкали глянцем, и пахли специфическим полимерным запахом свежих, только что отпечатанных, лубочных картинок.
Вот первый, масштабный: на заснеженной, в потемневших пятнах крови, земле лежит, широко раскинув ноги, уже закоченевшее тело девушки. Разорванные чулки, искусанные, исцарапанные бедра, багровые синяки на обнаженной груди, сплошное месиво на животе и лице – все это заставляет майора увеличить амплитуду движений правой руки и еле слышно засопеть.
Второй, третий и четвертый снимки майор просматривает без интереса, на них крупные планы орудий убийства: грубый, с треснувшей деревянной ручкой, заточенный под «шило» круглый напильник, стартовый пистолет и тонкий кожаный шнур, рядом с каждым предметом приложена ядовитого цвета желтая зажигалка. Майор знает, что еще не раз подержит эти предметы в руках: все упаковано в пластиковые пакеты и лежит в кабинете хранения вещдоков.
Пятый. Пятый снимок вызывает у полного майора обильное потоотделение и приступы приятной, совсем как тогда, в Ташкенте, под героином, тошноты. На снимке – рука девушки. Рука отброшена в сторону, острый локоток упирается в землю, и раскрытая ладонь тоже обращена к земле. Вывернутое на сто восемьдесят градусов, с разорванными сухожилиями, распухшее запястье, вцепившиеся в мерзлый грунт, обломанные ногти. Крошечная татуировка в виде сердечка с надписью «Love» у оснований большого и указательного пальцев и такое же маленькое колечко на безымянном.
Шестой, седьмой, тринадцатый, двадцать пятый. Калейдоскоп откровенных кровавых снимков освобождает майора от тяжкого груза насыщенного похмельем и хлопотной беготней дня. Мент закуривает и начинает очищать, как ни в чем не бывало, грязным носовым платком слегка испачканные брюки и несколько заляпанных снимков.
Часы в его кабинете отбивают гонг. Двенадцатый удар сопровождается тревожным, как в фильмах ужасов, скрипом дверных петель.
- Да вы что там, с ума посходили!? Я же сказал: никого не пускать!- орет майор, думая про себя одновременно: «Ни хуя, я засиделся, а ведь полночь уже?» и «Какого хуя, я же запер двери?»
В распахнутый проем модельной походкой входит девушка с фотографий, без следов насилия, совершенное, воздушное создание. Лишь мертвенная бледность да небольшой кровоподтек под нижней губой настораживают офицера.
- Скажи ка, милый мой, - музыкальным голосом щебечет гостья, улыбаясь собственному идеальному отражению в настенном, средних размеров, зеркале и вытирая ватным тампоном запекшуюся на подбородке кровь, - а где у вас тут мусорка?
Майор успевает заметить и двоякий смысл вопроса и то, что в зеркале нет никакой девушки, а отражаются в нем только противоположная, зеленая стена и прошлогодний уже настенный календарь. А она приближается… Приближается…
За майорским окном падает сказочный мертвый снег, заливая белоснежной паутиной примороженные деревья. Город накрывает странная пустая тишина…
Короче, все умерли…
***
- А теперь спи, Алёшенька! Завтра я тебе еще сказку расскажу.- говорит мне бабушка, попыхивая трубкой и поправляя пухлое лоскутное одеяло. Я плотнее закутываюсь в атласную, стеганную ткань и, довольный, быстро засыпаю. Мне снятся веселые Дед Мороз, Снеговик и Снегурочка, огромный мешок подарков и маленькая снежинка, которую я стараюсь поймать языком.