виктор иванович мельников : БРОЖЕНИЕ

Вначале открыл глаза я: белый потолок, оборванные обои, в углу паук, плетёт паутину – бодун. Потом встал он: простынь торчком – стояк. Странно, рядом нет никого. И не было… кажется. Не помню. И мне стало стыдно. Да, именно это чувство в полном одиночестве проникло ко мне в душу. Обычно так бывает в присутствии кого-либо, когда тебя поймали за чем-то непристойным, как будто ты плут и вор, но не злостный, если так, смошенничал, чтобы карась не дремал. Но здесь совсем другое, когда это самое редкое, вымирающее чувство посещает тебя, потому что не помню: что делал, и как дело происходило – пития, а может совокупления? Стыдно перед самим собой. Но всё проходит.
А выпивал вчера с Валеркой. В кафе. Очнулся – дома! Чудеса! И так почти месяц. Только ранее был Витька с Вовкой, до них Игорь, юрист, кто-то ещё, кого впервые видел… Скоро отпуск подойдёт к концу, надо прекращать.
Выпить хотелось, и я выпил воды. Закольцованное вожделение – не помогло. Ещё было желание поебаться. Я бродил по квартире, приводил себя в порядок – почистил зубы, умылся, побрился, причесался, - а стояк оттопыривал трусы, там была своя жизнь, свои потребности. Из двух зол необходимо выбрать одно. И я выбрал третье – монашеское заблуждение. Не прогадал.
И позвонил Михаил Александрович. Он был тем, кого не ждёшь совсем, а он – тот, кто нужен, к месту.
- Приходи ко мне, Лёня, выпьем, - сказал он. – Давно не выпивали вместе.
- Тебе пить, а мне похмеляться.
- Кому что…
- Каждый своё ест, - говорю.
- Тебе виднее, - отвечает.
Вот и договорились.
- Я на мели, - предупреждаю.
- Ладно-ладно, сегодня я море поджигаю.
Он встретил меня в домашних тапочках и в халате.
- Где Анька?
- У мамы.
- Любовь к тёще, кажется, измеряется в километрах, коль не ошибаюсь. В Сибири значит Анька? Если мне не изменяет память.
- Пить меньше надо, Лёня – на Севере, в Воркуте.
- Далеко-далёко, - напел я и бухнулся в кресло. – Наливай!
Михаил Александрович, одноклассник, работал адвокатом. Что зря не пил. Он пил коньяк. Пять звёзд. Армянский. Короче, еврей пил армянский коньяк, жадным не был, чтобы его не заподозрили, если что да как, хотя всем плевать на это было, а мне – так в первую очередь, и фамилия была у него смешная – Чуб, хотя сам был лыс, имел трудовой мозоль, как все уважающие себя адвокаты, отчего страдал зеркальной болезнью: хуй видел только в зеркале.
Мы чокнулись. Я влил, как полагается, маслянистую жидкость в рот, сделал всё быстро, отчего Михаил Александрович заострил на мне взгляд.
- Лошадей не гони, - сказал он, - мало-помалу. Ладно?
- Охота смертная. Да ты сам знаешь-то в моём состоянии, я тебя предупреждал.
- Чёрт с тобой!
После этих слов у меня возникла шальная идея. Дьявольская!
- Спорим, Михаил Александрович, что я перепью тебя, а! Я с бодуна, и в весе уступаю.
- Да пошёл ты!..
- На сто рублей спорим.
- Всего-то?
- Смыслишь, завтра новый день, другое измерение, словом.
- Мне проще дать тебе денег.
- Я тебя понимаю. Но у меня совесть – не возьму.
- Уговорил, - сказал Михаил Александрович, и мы обнялись, как в школьные годы, когда играли в футбол, повергая соперника с крупным счётом.
Я огляделся. Давно не был в знакомой квартире. Евроремонт, лепные потолки, и всё такое, а на самом видном месте портрет президента висит. Серьёзный взгляд портил обстановку.
- А он что тут делает? – спрашиваю.
Михаил Александрович не сразу понял, о ком я.
- Часть интерьера, - говорит. – Эта комната ещё мой кабинет. Положено.
- Сними, - говорю, - мне по хуй, а тебе… не знаю.
- Иди в пизду, Лёня! Хватит! Или я – пас!
- Сила солому ломит. А меня пьянство.
- У меня статья одна, Лёня. Короче, пьём или не пьём?
- Спорим, - говорю, и наливаю. – Поехали!
Первые две бутылки прошли мимоходом. Не знаю, конечно, как там Михаил Александрович себя чувствовал, а я, так сказать, бодрячком себя ощущал. Мы покурили на лоджии, поговорили о женщинах, вспомнили школьные годы, мол, мы мужики, нам тридцать пять, есть ещё порох в пороховницах для восемнадцатилетних девчонок (я ненароком посмотрел на правую руку), ибо одноклассницы наши те ещё клуши, завидуют нам, пацанам заспиртованным; обмолвились об учителях – соскребли старое дерьмо со стен, одним словом, и пошли спорить дальше. Всё как обычно. Так всегда бывает.
Тем не менее, портрет президента был некстати. Так сказать, в фоторамочном мраке почудилась тень Бубликова, и я инстинктивно отпрянул в сторону. «Как живой», подумал я и сказал:
- Коньяк-то левый.
- Гы, - усмехнулся Михаил Александрович, - смотри, проиграешь, мучиться будешь завтра. И совесть не поможет. Правильно говорил ты в школе – помнишь? – что совесть есть пережиток прошлого, а? На коньяк не наговаривай, настоящий.
- Неужели я правду тогда сказал второпях?
- Истину, Лёня. Истину!
- Так выпьем за неё, родимую, чтобы наивной она не была! – и я подмигнул президенту, а он улыбнулся. И улыбка эта была от лукавого: Бубликов скрывался за президентом, Бубликов…
Третья бутылка оказалась большой главой из неинтересного романа. Я пил, зажмурив глаза, - и это всё без закуски, замечу. Моя инициатива, мой грех. И печень не взята в аренду, а отступать поздно. Михаил Александрович тоже пил, кряхтел, втягивал воздух и выпускал. Понятно, не только из лёгких. При этом его большой живот превращался в Эльбрус – так и до Эвереста недалеко. И мысли гадкие летали в воздухе – чего это я к портрету привязался, ни мне его бояться, Михаилу Александровичу, точно. Бздун – он! Мой чин подчиняться, лопатить: банковские служащие – простые смертные. В нашей работе мало оттенков. То ли у адвоката: на каждое правило своя палитра цвета, как для общества, так и для суда. Вопрос: в чьи руки отдаётся приложение этих правил, и при каких условиях?
Бубликов выглянул из-за спины президента, помахал мне кулаком. Я ударил себя по щеке. На что Михаил Александрович заметил:
- С меня хватит, сдаюсь. Тебе тоже. – И отключил своё сознание.
Моё же продолжало работать. Я поднялся с кресла. Осторожно подкрался к портрету. Президент разговаривал с Бубликовым. Меня они не замечали. В этот момент я снял фоторамку и бегом на лоджию выкидывать портрет за борт.
С чувством выполненного долга возвратился на прежнее место, налил остатки коньяка, выпил. Посмотрел на школьного товарища – дело он не выиграл, моя сила взяла, моё здоровье. Расслабился и уснул…

В участок меня сопровождало четверо ментов. Я каждому пытался доказать, что это не моих рук дело, Бубликов во всём виноват, он искалечил товарища Иванова, свалившись ему, как снег на голову летом.
Не верили товарищи милиционеры. Один из них промолвил:
- Всё ты сказал, с лишком даже. Сам же о том лишке и пожалеешь.
Дальше не помню, хоть убей, не помню: алкоголизм.