Нови : Сюжет

- Как же так? Как же так?

Еще молодая, еще весьма хорошенькая Писательница быстрыми шагами ходила по слабо освещенной комнате. Приближалась к зеркалу, головой почти касаясь прохладной глади. Длинные тонкие пальцы прикладывала к вискам, чуть растягивая еще гладкую кожу. Слово «еще» обращалось в мохнатого шмеля с нелепой раскорякой буквы «щ» вместо туловища, с изящными «е» в виде прозрачных, легких крыльев. Зловещее насекомое порхало по комнате, норовило отвратительной выпуклой мушкой усесться на бледную скулу Писательницы, навязчиво жужжало над ухом.

- Как ж-ж-ж-же так? Как ж-ж-ж-же так? – повторяла Писательница.

Комната озарялась приглушенным светом старинного торшера, Писательница мерила небольшое пространство быстрыми нервными шагами, а время шло. Время, определенно, шло. Время требовательно и назойливо входило в уши, проникало в самую душу каверзными, едкими вопросами. И Писательница понимала, что откупаться нечем – предложить времени по большому счету нечего.

Поклонники ее изящного творчества – бледные юноши со взором горящим и восторженные девицы с нечистой кожей, взрослели, обрастали жиром и семьями. Тонкие нити почти невесомой прозы не могли более проникнуть сквозь толстый панцирь, состоящий из младенцев, купленных в кредит машин, карьер и всего того, что зовется жутким, одним судорожным поджатием губ произносимым словом «быт». Тонкие книжки в мягких, намеренно блеклых обложках пылились на складах, обрастали паутиной забвения и ненужности.

Слово «еще» усаживалось на подоконник распахнутого в осеннюю ночь окна, увеличивалось, обрастало ногами и руками и превращалось в Музу. Муза Писательницы напоминала постаревшего, обрюзгшего купидона, сохранившего, однако, пухлые младенческие черты. Муза был наг и имел крупный, бесстыдно выставленный на всеобщее обозрение хуй. Уютно устроившись на подоконнике, Муза беззаботно болтал толстыми ножками и насмешливо поглядывал на метания молодой женщины.

- А не охуела ли ты?

Тонкие брови Писательницы возмущенно устремились под гладкую прическу. Возмущение ее нисколько не смягчалось воспоминаниями о тех прекрасных, проведенных в объятиях еще совсем юного Музы, ночах. О тех временах, когда из-под пера ее легко и без усилий выпархивали нежные, пропитанные негой и томлением новеллы.

- Ты ни хуя не делаешь. Написала чего за последнее время? – грубым, прокуренным голосом спросил Муза.

- Но ты не понимаешь! Ты ничего не понимаешь! Это все так мелко, так вторично, и так никому не нужно. А мне необходимо нечто большее, нечто высшее! О, да… - продолжала размышлять вслух писательница, - я напишу великий роман о любви!

Резким движением усаживалась за компьютер, порывисто открывала новый документ, затем замирала перед чистым листом, руки ее опускались, и полный отчаяния взгляд устремлялся к закуривавшему очередную сигарету Музе.

- Но ведь это так утомительно, - бессильно пожимала Писательница тонкими плечами, - это так долго и утомительно… Роман…

Муза безразлично смотрел в окно. Во взгляде круглых злых глаз отражалась смертельная скука. Откровенно говоря, метания его подопечной, ее чувство собственной исключительности и неоправданные амбиции окончательно заебали его. Музе хотелось на волю, Муза устал от ежевечерних спектаклей с заламыванием рук и устремленных в небеса «вечных» вопросов.

- Ну, убей кого-нибудь что ли, - лениво проговорил он, - может, это вернет тебе вдохновение.

На слове «вдохновение» гримаса отвращения исказила его и так довольно неприятные черты. «И тогда, может быть, ты отъебешься от меня», - про себя додумал Муза.

И вновь повторилась сцена с решительным усаживанием за компьютер. Несколько секунд пальцы Писательницы стремительно вбивали буквы в клавиатуру. Затем она надолго задумалась, взгляд устремив в одну единственную черную строчку:

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ РЕШИЛ РАССТАТЬСЯ СО МНОЙ

Некоторые сны напоминают яму – яму, вырытую где-то на самой границе бодрствования. Яму неглубокую, но надежно выстеленную по дну вязким цепким кошмаром. Таков был сон Константина. Таковы были все сны Константина в последнее время.

Сон Константина

Так нельзя. Так нельзя. Так нельзя. Как можно, он не знал. Знал, но не хотел себе признаваться. Жизнь проебана зря… Это знание появилось очень давно. Вскоре после рождения. Ему не дали любви. Поэтому все было лишено смысла. Но он ее найдет. Страшно не успеть. Хорошо, что циферблат без стрелок. Не знаешь, когда наступит поздно. Может даже никогда.

Он понимал, что любовь и женщина неотделимы. Он заглядывал в глаза всем этим женщинам, нюхал их. И его охватывало отчаянье. Все чужое. Не тот запах, не тот. Иногда ему казалось, что он нашел. Но казавшееся родным, вдруг становилось чужим. Но он цеплялся до последнего. Крепко зажмуривал глаза и зажимал нос.

Позвонила сестра. Приходи, надо все решить.

Женщина не имела возраста. Или только ему так казалось. Ее глаза были закрыты. Высохшие руки скрючились. Почему-то не было волос. И бровей. Но он знал, что это женщина. Огромная женщина. На ключице пластырь. Почему? Почему? Почему здесь?

Женщина открыла глаза лишь на секунду. В них ничего кроме ужаса. Но он их узнал. Он видел их раньше. Она выгнулась на кровати, заметалась, попыталась встать. И тут запах. Его сложно было уловить среди других запахов. Как замалеванная икона на своде голубой мечети. Но он его узнал. Это она. Это его любовь. Он смотрел, как пенится ее рот. Вокруг забегали. Сестра зачем-то схватила его за руку и изо всех сил сжимала ее. Его жизнь проебана. Но не им. И не зря.

И этот жуткий звон в ушах. Этот жуткий звон.

Константин просыпается, вернее, выныривает из своего кошмара. Как часто бывает во снах, невыносимый зуммер в ушах трансформируется в звонок телефона. Вопреки обыкновению, Константин отвечает на звонок неизвестного абонента. «Чтоб ты сдох!», - выдыхает женский, смутно знакомый голос. Где-то в другом конце города, какая-то женщина сжимает в побелевших пальцах телефон, глядит в распахнутое в осень окно и улыбается.

В этот момент смятение, овладевшее мужчиной, перерождается в идею. Идея становится планом, в душе поселяя спокойствие и целеустремленность. Константин с наслаждением рисует свою смерть, воображает мир без себя. Он отлично понимает, что ничто не изменится – мир продолжит существовать как и прежде, а его отлетевшей душе станет, вероятно, легче. Однако, мысль о том, что небытие, возможно, похоже на сон, выстеленный кошмаром, страшит Константина. Как всегда случалось в такие минуты, телу его становится необходима женщина – появляется непреодолимая потребность уткнуть свое ноющее и твердое в податливую мягкость.

Константин долго звонит в обшарпанную дверь. Когда, наконец, дверь открывается – его встречает досадливое выражение на лице любовницы. Очевидно, что присутствие его неуместно. Очевидно, что неурочный визит отрывает женщину от куда более увлекательного занятия.

Константин вспоминает свой сон. Вспоминает, как бездушны и холодны бывают женщины. Женщины, в которых всю жизнь искал он покоя, к которым стремился, как бездомный вечно стремится к убежищу.

- Сука, - сквозь зубы произносит Константин, - какая же ты сука.

Женщина смотрит устало и равнодушно. Однако, кивком позволяет Константину войти. Ему вспоминается, как долго эта женщина мучила его своими капризами, взбалмошностью и требовательностью, что сменялись полным безразличием. Злость его концентрируется и растет в набухшем члене.

То, что происходит впоследствии – то, что происходит в темной прихожей между прижатой к стене женщиной и разъяренным мужчиной, то, что происходит, когда короткое шерстяное платье оказывается обмотанным вокруг шеи женщины, когда ворсинки попадают в нос, в рот, когда темная шерсть не дает дышать и все туже обхватывает горло удавкой, когда под платьем не оказывается белья, когда руки Константина шарят по гладкой коже, крепко, до боли сжимают небольшую грудь, подхватывают бедра и разводят широко на весу, когда пальцы его раздирают бледные ягодицы, когда, не удосужившись раздеться, а лишь расстегнув и приспустив брюки, резко входит он в тело женщины, а она охает, задерживает дыхание и цепляется судорожно пальцами за спину Константина, а затем двигает бедрами, пытается припечататься губами к сжатому рту мужчины, но тот раскрытой ладонью грубо отворачивает ее лицо – все, что происходит впоследствии, не имеет никакого отношения к любви и даже к сексу. Это чистый акт агрессии и мести. В тот момент, когда семя Константина проникает в обмякшее в его руках тело, в него самого проникает понимание полной и абсолютной ненужности этой женщины в его жизни.

Выйдя на улицу, вдохнув впервые за долгое время полной грудью прохладный воздух города, Константин понимает, насколько нелепыми были его давешние мысли о самоубийстве. Солнечный свет рисует в редких облаках радужные картины совсем другой – простой и здоровой жизни. Жизни с милой и заботливой женой, с детьми, с интересной, хорошо оплачиваемой работой, со страстной, ласковой и спокойной любовницей – не чета прежней.

Его прошлое представляется ржавой ненужной жестянкой – ржавой жестянкой, привязанной мальчишками к хвосту дворовой кошки. Константин отбрасывает жестянку своего прошлого резким, нетерпеливым движением. Рука его встречает препятствие в виде остановившейся перед красным светом светофора девушки. Вся она как рыжий всполох солнца в кроне осеннего клена. Константин ловит ее нежную улыбку, улыбается в ответ.

- Извините, вы не хотите стать моей любовницей? - все еще улыбаясь, говорит Константин.

В глазах прекрасной незнакомки отражается ужас, и она бежит через дорогу, так и не дождавшись зеленого света. Затем – визг тормозов и солнечный всполох гаснет в луже красного и липкого. Константин не решается подойти к девушке, не решается убедиться, жива ли она. Вместо этого он бежит.

Прошлое – ржавая жестянка. Ржавая жестянка, привязанная жестокими мальчишками к хвосту дворовой кошки. Пока кошка, затаившись, не движется – жестянка молчит и, кажется, что вовсе не существует неловкого напоминания на ниточке, обвившей пушистый хвост. Но стоит сделать пару осторожных шагов, как тут же раздается режущий уши скрежет за спиной. И тогда, главное – не бежать. Но скрежет гонит Константина – и вот он мчится дворами, мчится переулками, а за ним стремится грохотом о камни мостовой неловкая жестянка прошлого. Константин бежит, не разбирая дороги, бежит, казалось бы, без всякой цели. Однако ноги сами увлекают его по направлению к гостинице, где дожидается еще с утра заказанный номер.

Движимый силой принятого решения, Константин оказывается в прохладном, скудно обставленном гостиничном номере. Жадно пьет из крана воду с привкусом ржавчины и плесени. Затем, опустившись на кафельный пол ванной, извлекает из кармана заранее припасенное лезвие. Пока ванна наполняется горячей водой, Константином овладевает желание написать несколько слов на запотевшем зеркале, но ему совершенно нечего сказать.

В тот момент, когда дрожащими руками он делает первый неловкий надрез, слышится скрип открываемой двери, на пороге ванной оказывается горничная. Через обтянутую длинным форменным рукавом руку перекинуто белоснежное полотенце. Эта совершенно водевильная барышня одета в короткое платье с кокетливым передником, на голове ее накрахмаленная наколка. Горничная бросается к Константину, прижимает к неглубокому порезу полотенце, тем не менее, гигроскопичная ткань впитывает довольно много крови, что расплывается медленными ржавыми кляксами.

Через минуту Константин рыдает, прижавшись головой к пышной груди Горничной. Она гладит его по волосам и успокаивает, как младенца. Когда мужчина приходит в себя, то помимо уместного, разве что в порнофильмах, наряда Горничной, он замечает, что ее мускулистые ноги обтянуты кожаными сапогами, он замечает заткнутую за плотное голенище тонкую плеть.

Константин испытывает непреодолимое желание лизнуть кожу сапога, что и проделывает под одобрительным взглядом Горничной. Он лижет быстрее и смелее – его широкий язык чувствует крупинки налипшего на высокий каблук песка. Его ноздри щекочет острый запах кожи, а голову туманит чувство полного умиротворения. Горничная улыбается одними глазами в то время, как ее полные, ярко накрашенные губы чуть поджаты.

Ласковые, но решительные руки, обвивают шею Константина, и тогда он слышит шелест продеваемого в пряжку ремня, и вокруг горла застегивается строгий, шипами вовнутрь, ошейник. Таким образом, прекращается жизнь Константина, и начинается новая, полная удивительных ощущений, жизнь РАБА.

Писательница удовлетворенно ставит точку и откидывается на спинку кресла. Она улыбается одними глазами, а бледные губы чуть поджаты. Муза смотрит на женщину с усталым выражением полного разочарования на младенческом, и в то же время старом лице. Он отворачивается к окну и лениво дрочит свой внушительный, толстый хуй.