Арлекин : Hyperpathos 4/4

1/4
2/4
3/4

На улице прохладно. Вечерний воздух, после прокуренной квартиры показавшийся контрастно свежим, загоняет в лёгкий шок, и моё тело, чувствительное под веществами к резким изменениям среды, ослеплено яркостью ощущений. Мозги захлёбываются. А что, может, в самом деле, со временем мы поменяли сон и бодрствование местами? Может быть, то, что мы называем сном – это наше естественное состояние, а бодрствование – наоборот, противоестественное? Что, если вся эта явь, в которой мы пребываем – болезнь, недуг, которому мы когда-то были подвержены, но так и не смогли от него излечиться? Это такое бредовое состояние, в котором наше сознание находится большую часть времени. И лишь когда болезненный бред осушает нас до капли, опустошает запасы наших сил, он позволяет нам ненадолго вернуться, отпускает, даёт нам возможность собраться с новыми силами, чтобы кормить эту лихорадку. Мы привыкли жить в бреду и отвыкли от ясности сознания, поэтому наша настоящая явь так сумбурна и сюрреалистична, а сон упорядочен. Мы разучились управлять нашей реальностью, и потому она приобретает причудливые формы; зато мы сумели подстроиться под алогизм бреда, внушили себе веру в закономерность протекающих в нём процессов и отказались от борьбы за выздоровление. Наверное, когда-то у нас закончились силы, и мы переселились в свой болезненный кошмар насовсем, примирившись с тем, что не можем ни на что влиять, и теперь с готовностью регулярно отдаём себя на пожрание этой странной хвори. А наш собственный мир, в котором мы прежде существовали совершенно гармонично, стал для нас всего лишь сном. Так забвение и пробуждённость поменялись местами. Лечить нас совсем некому, а нам самим давно уже плевать. Мы смирились и стали рабами болезни. А что, может быть, ещё остались здоровые люди, с которыми мы можем встретиться во сне? Они-то могли бы помочь, но мы, скорее всего ничего не поймём, а вернувшись в свой кошмар, вообще о них забудем. Смерть – это окончательная пробуждённость, выздоровление, возвращение в свой мир. Хотя, если это всё же болезнь, и она нас точит, тогда смерть – это и есть смерть. При условии, что смерть есть. А если её нет, тогда что? Впрочем, с моей стороны было бы опрометчиво доверять собственной бредовой логике. В конце концов, я всего-навсего идущий домой торчок, переживший жуткий передоз, и мои мысли типичны для отходосов. А ведь я сейчас вполне могу быть прав, как никогда, и быть в двух шагах от открытия. Может быть, мой выход где-то здесь – кажется, так сказала мёртвая официантка.
Минус на минус даёт плюс, и, может, мои бредовые фантазии в условиях всеобщей бредовости как раз являются адекватной мыслью для моего настоящего мира. Я чувствую, что выхожу на верный путь и могу быть всего в каких-нибудь пяти минутах от разгадки. Эта наспех сооружённая теория может стать для меня ключом, который выведет меня из депрессии. Если не станет навязчивой идеей. Появился вариант, в который я готов по-настоящему поверить – я вижу в нём смысл. Впервые за долгое время есть возможность предпринять нечто осмысленное и значимое. Нужно только проявить немного активности, подойти к решению этой проблемы основательно, возможно, просмотреть груду эзотерики, узнать всё, что можно о сновидении, чтобы найти способ вернуться туда насовсем. Бредовая идея?

По дороге домой я испытываю острую потребность поговорить с Инной, попросить у неё прощения, как-то объясниться. Я ведь не знаю точно, что конкретно между нами произошло, потому что взгляд Инны на это событие, естественно, отличается от моего. Как она к этому отнеслась, что она по этому поводу думает, какие выводы сделала, что теперь, с её точки зрения, будет между нами – я хочу увидеться с ней и задать все эти вопросы. Я хочу этой встречи, как сеанса психотерапии и надеюсь, что её присутствие поможет мне успокоиться и придти в себя. И побороть апатию.
Закурив, чтобы не так сильно нервничать, я звоню ей на мобильный.
– А, привет. Как дела? – Она говорит бодро и, кажется, трезва.
– Да ништяк. Домой вот иду.
– Откуда?
– Это меня Миша затащил на квартиру к одним психам... а сейчас я оттуда вырвался и зигзагообразно двигаюсь к дому.
– Понятно. А я в ванной.
– Рад за тебя.
Разговор получается нелепым. Я чувствую неловкость оттого, что хожу вокруг да около и не решаюсь коснуться действительно важных для меня тем, а Инна не проявляет какой-либо заинтересованности в цели моего звонка. Но наши звонки друг другу, не говоря уже о встречах, никогда не были просто звонками. Инна наверняка понимает, что нужна мне, но явно не собирается как-то помогать. Она предоставляет мне управление ходом нашего разговора. Таковы её правила игры. Затянувшись поглубже, я по-возможности спокойно спрашиваю:
– Ты в порядке?
– Я? В полном.
– А мы?
– Да, конечно. А почему ты спрашиваешь? – Косит под дурочку, делая вид, что ничего такого не произошло.
– Мне было хорошо.
– Мне тоже.
– Но это ведь никак не повлияет...
– Нет, успокойся. Всё нормально. Нам обоим всё понятно, правда? Не думай об этом.
– Я не могу. Ты здорово меня взбудоражила.
– Что ж, бывает. Нам было хорошо, мы были... я была пьяна, и всё, что было – было хорошо, но хорошо, что было только то, что было, и ничего больше. Мы вовремя остановились и не перешли черту, так что переживать тут не о чем.
Наверное, она права, и ничего такого, и я зря нервничал.
– Инна, гора с плеч, веришь?
– Да брось ты.
– Что завтра делаешь?
– Ой, я занята, работы много.
– А, ну ладно. Спокойной ночи.
– И тебе тоже... Ой, стой, погоди, алё!
– Да-да, я ещё здесь.
– Я у тебя дома книжку забыла.
– А, помню. Она на спинке дивана, кажется.
– Она не моя, ты её верни, когда в следующий раз увидимся.
– Обязательно.
– Ну ладно, пока. Сладких снов.
– Да уж.
Она разъединяет нас.
С каждым шагом я испытываю всё большую усталость. Моё приятное одиночество лопнуло от голода, и я позволяю этому призрачному впечатлению выцветать и истираться. Приземлённый, технологизированный человеческий ум не в состоянии объять всё, что со мной происходит. Изображение, падающее на сетчатку, не имеет ничего общего с тем, что я привык называть реальностью. Глубоко в кармане вибрирует мобильный.
– Алё.
– Здорово. Ты как себя чувствуешь?
– Кто это?
– Это Ваня, ты чё, не узнал?
– Да я вообще ничего не узнаю.
– Слушай, это, ты как вообще?
– Нормально вроде. А в чём дело?
– Мишок и Соня передознулись. А скорую вызывать стрёмно. Ты сам-то точно в порядке?
– В порядке. Попускает понемногу.
– Осторожней будь, понял? Этих тоже попускало, а потом хлоп – и глаза за лоб. Думаю, это наша химия.
– Крысиный яд?
– Если что – сразу звони.
– Ладно. Вы тоже ребят спасайте, а то двинут пони, вам за них в аду гореть.
– Чё?!
Я отключаю телефон. По щекам текут слёзы. Ещё пара шагов, и я начинаю задыхаться. Замкнутые круги безусловной важности губят моё сознание. Окружности повсюду – единственная прелесть этой местности – и энергия их линий обнаруживает империю затерянных дорог. Мой единственный путь ведёт в горы сложных эмоциональных сооружений, но вместо подъёма я ощущаю падение, и в мельчайших подробностях рассматриваю летящий навстречу асфальт.

Я очнулся, я в святилище беспорядочного познания. Это секретное хранилище, в которое я всегда мечтал, и никогда не надеялся попасть. Загадочные, неприступные места. Я прямо в центре поклонения Солнцу, а моя персональная разгадка находится где-то впереди, за барьерной лентой. За моей спиной протянулись обвалившиеся стены трудностей, передо мной возвышаются стены мечты. Я испытываю жёлтый ужас, представляя, как моё присутствие вызывает у этих стен реакцию схождения. Всё зависит от консистенции наличия. Это день познания, и я независимо принадлежу ячейке вечера. Картинка повседневности больше не греет меня своим привычным теплом...

Я сохраняю равновесие и не падаю, но удержаться на ногах сложнее, чем почесать под ногтем. До подъезда рукой подать, и я надеюсь, что, достигнув постели, обрету спасение. Что не загнусь на зассанной площадке перед лифтом. Припозднившаяся волна настигает меня и обрушивается смертельным химическим цунами, пока я ковыряюсь в своём дверном замке и наиболее уязвим. Резиновый процесс отпирания засовов... я успеваю состариться и готов испустить дух облегчения – только бы не блевать у себя под дверью. Наконец, оказавшись внутри, я незамедлительно влетаю в туалет, пока не случилось непоправимое.
После довольно продолжительного сеанса рвоты мне становится получше. Легче дышать, перед глазами больше не плывут ультрамариновые круги, мебель, стены и воздух снова кажутся осязаемыми и реальными.
Я счастлив оказаться дома, в безопасности. Выпив три стакана ледяной воды, обрушиваюсь на кровать и готовлюсь выключить скисший мозг, незамедлительно перейти в спящий режим, но скрип двери заставляет меня приподняться на локте и внимательно слушать гудение электромагнитных полей. Я пытаюсь вспомнить, запер ли за собой дверь – и не могу. В прихожей слышится касание гладкого линолеума гладкой подошвой. Потом ещё одно. Шаг, ещё шаг. Я зажмуриваюсь до красноты и пытаюсь избавиться от галлюцинации – на сегодня с меня достаточно. Я тупо хочу спать. Открыв глаза, я вижу над собой силуэт.
– Привет, я вернулась.
– Инна?
– Кто такая Инна? Ах ты сраный блядун!
Голос до боли знаком, но я не могу его узнать.
– Соня? Нет, официантка! Это ты! – У меня трясутся руки.
– Какая же ты сволочь! – укоризненно шепчет силуэт.
С потолка на тонкой леске спускается Георгий и внимательно рассматривает мою гостью. Потом, слегка покачнувшись, он поворачивается и, глядя на меня всеми своими глазами, цедит сквозь жвала:
– Дурак, ты это как же, Катю, что ли, не признал?
Смеясь, силуэт кланяется Георгию.
– Бред, – говорю я. – Тебя никогда не было. Затылок мне всё объяснил.
– А Затылок, по-твоему, был? – спрашивает силуэт, насмешливо уперев руки в бока. – У тебя серьёзные проблемы, дорогой мой, и если ты в скором времени не решишь этот вопрос, то может так случиться, что слово «психика» в твоём случае уже не к чему будет применить.
– Катя? Это правда ты?
– Это правда.
– Где ты была?
– Там.
Она приседает на кровать, как я сам, ещё утром, сидел около Инны. Я протягиваю к ней руку, но она отводит её в сторону.
– Я ненадолго. Ты сейчас в состоянии меня выслушать? Надеюсь, что да.
– Ты уйдёшь? Зачем? Зачем тебе опять уходить?
– Я должна быть там, где я существую, – отвечает она. – Там, где меня нет, мне не место.
– Но ты есть! Катя! Ты есть!
– Конечно, я есть. Но мы оба знаем, что не здесь. Хватит, солнышко, угомони свои эмоции и послушай.
Она наклоняется так близко, что я могу видеть её глаза и ощущать запах её дыхания.
– Завтра с утра, как только проснёшься... как только откроешь глаза, – шепчет она, – отправляйся на север.
– Куда? – Я тянусь к ней губами.
– Тебе срочно нужно на север, – повторяет Катя. – Север ждёт тебя.
– Что там?
– Там край вселенной, за которым ничего не существует. Вся реальность упирается в север и возвращается назад. В этом мире нет дорог, ведущих туда, но для тебя одна дорога нашлась, пусть и не здесь.
– Катя...
– Пойми, только через север ты сможешь окончательно исчезнуть. Это тот выход, которого ты ищешь. Пусть он и абсурден по своей природе, но тебе, я думаю, не привыкать.
Она отстраняется, гладит меня по голове, как делала это когда-то в прошлой жизни, в другом мире.
– Север – это то, что есть помимо жизни и смерти, то, что ты искал. Иди туда. Завтра, ты понял?
– Катя, объясни, я не понял, какой север, что ты хочешь сказать?
– Странно. У тебя было полное взаимопонимание с Затылком, а меня ты не понимаешь. Или только делаешь вид? Ну конечно! Тебе всё ясно. Не притворяйся.
– Катя...
– Ты, главное, не ищи ориентиров. На север тебя приведёт не компас. Ты всё время искал точку опоры, потому и барахтался в этом дерьмовом кошмаре. Откажись от ориентиров – тогда попадёшь по назначению. Перестань искать спасения, как все эти ёбаные зомби, закрой глаза и иди сквозь темноту.
– Катя, ты больше никогда не вернёшься? Зачем ты вообще пришла? Я только-только смог всё забыть. Зачем ты снова сводишь меня с ума?
– С чего? – смеётся она. – Дурак, проснись! Сон – это смерть реальности, не забывай. Главное, не путай, что реальность, а что – нет.
– Реальность – это всё, – говорю я и закрываю глаза.
– Точно. Я вижу, ты нашёл её, – говорит Катя и берёт со спинки дивана книгу, которую оставила Инна. – Перечитай её перед сном. Освежи в памяти своё прошлое.
Она кладёт книгу мне на грудь, встаёт, зажигает светильник и уходит.
Я верчу книгу в руках. Можно себя не обманывать – это она. Я узнал её.
«– О чём ты думаешь?
– А?
– Задумался о чём?
– ...о Ней.
– Из головы не выходит, да?
– Она тебе снится?
– Нечасто.
– А мне – каждую ночь...»
Я знаю, что когда-то эти строки имели прямое отношение к моей жизни, но сейчас я читаю диалог двух персонажей как историю, продолжение которой мне неизвестно. Я постепенно вспоминаю, что эти двое – это я и Катя, но что будет дальше и чем всё кончится, я не имею ни малейшего понятия.
Усевшись поудобнее и борясь со сном, я продираюсь через страницы этой небрежно и грубо написанной истории, совершенно не отождествляя себя с её главным героем.
Несколько десятков страниц спустя сон выветривается из головы, а я целиком погружаюсь в книгу. Я не в состоянии оторваться от романа, который, кажется, написал вовсе не я.
Глаза нестерпимо чешутся, но я продолжаю читать сквозь слёзы. Через несколько часов жжение в глазных яблоках превращается в острую, непрерывную боль, и вскоре на страницы начинает капать кровь.