Степан Иностранцев : Майор Чижов и Голубая Смерть.

Дело о Голубой Смерти.

1/
То, что представляло из себя в это утро лицо майора убойного отдела Чижова, отчётливо представить себе довольно просто. Разломите о колено напополам батон недорогой любительской вареной колбасы и внимательно посмотрите на слом. Вот вам и лицо майора Чижова с постновогоднего бодуна третьего января две тыщи девятого года. К своим тридцати двум годам, десять из которых он подвизался в отделе убийств, майор успел превратить свою печень в отдельное существо, пребывающее как бы в симбиозе со всеми остальными составляющими его организма. Существо это, в обмен на функцию, выполняемую им, требовало в свою очередь ежедневной заправки ста пятьюдесятью граммами крепкого и, желательно, качественного алкоголя. Если же эта доза хоть сколько-нибудь значительно уменьшалась или, Боже упаси, увеличивалась, печень с хладнокровием профессионального убийцы напоминала о себе. Вот и сейчас она требовала внимания и ласки. Майор, которому сегодня пришлось помогать себе всеми десятью пальцами рук, чтобы открыть каждый глаз в отдельности — сперва левый, а лишь затем правый, нежно взял себя обеими руками за набрякший левый бок, внутри которого покоилось майоровское сегодняшнее проклятие, медленно сел на диване, еще медленнее встал и осторожно понёс проклятие в сортир.
Идти к пункту назначения было четырнадцать мелких несмелых шагов — таких, какие Чижов шагал по утрам после пьянок. Несмелы и мелки они были именно потому, что того требовала она, печень. Её, печень, следовало носить в таких ситуациях во-первых если и по кривой, то с максимально широкими углами, а во-вторых, эта кривая была обязана быть строго параллельной полу. То есть - если какие-либо горизонтальные колебания были крайне нежелательны, то какие-либо вертикальные исключались полностью. Исполнимы эти пункты были лишь при условии, что скорость передвижения тела в пространстве не будет превышать скорости пресловутых мелких несмелых шагов майора. Всю эту органическую геометрию тело майора знало наизусть как таблицу умножения, и потому привыкло поддерживать себя по утренней дороге за опасный левый бок, дабы сократить угрозу возможных колебаний до минимума.
Дверь в сортир Чижов обыкновенно оставлял открытой, и не только для того, чтобы туда мог беспрепятственно проникнуть котяра Джорджио, но и потому, что ничего не должно было останавливать его на пути к толчку, на который майор с бодуна садился, страшно скрючившись, чтобы водрузить печень себе на ляжки, в таком положении срал, места внутри майора становилось больше, печень размещалась внутри майора вольготней, и уже тогда он мог сравнительно спокойно встать и следовать в холодный душ.
Сегодня же день Чижова явно начинался наперекосяк. Ибо сортир был закрыт, и закрыт он был на щеколду. А это означало, что как минимум одну руку придется отнять от нездорового бока, чтобы открыть дверь. Что майор инстинктивно и сделал, не успев сообразить о последствиях.
Печень тут же почувствовала вертикально-горизонтальное смещение и торжествующе выстрелила во все стороны разом мириадами раскалённых стрел. Прикусив язык, Чижов стиснул зубы, чтобы не взвыть, шагнул через порожек и прислонил печень к спасительной прохладе кафеля. Стало незначительно легче.
Через каких-нибудь полтора часа, просравшийся, отмокший в ванной и залпом заливший в себя положенные сто пятьдесят, Чижов сидел за столом в квадратной пятиметровой кухне и как ни в чём не бывало поглощал приготовленный своей горячо любимой Любаней омлет с помидорами и луком. Состояние его, разумеется, было всё ещё бесконечно далеко от хотя бы стабильного, не говоря уже об идеальном, но привыкший к испытаниям подобного рода майор мог с уверенностью сказать, что чувствует себя превосходно. Так сказать, по сравнению.
Любаня вертела перед самым носом майора аппетитной жопой, по-другому вертеть ею в тесной кухонке было и невозможно, так что Чижов уже строил наполеоновские порнографические планы на свой предпоследний новогодний выходной, когда мелодичное бряканье радиостанции Ретро-фм вдруг подавила зловещая трель звонка домашнего телефона. С первыми этими звуками приобретенный инстинкт заставил Чижова длинно и заковыристо выругаться вслух, от чего Любаня поморщилась и, обтерев руки о передник, сняла трубку. Было десять часов утра, и на том конце провода, знал Чижов, сейчас была либо тёща, либо подполковник Фока Дмитрич Безнадёжных, непосредственный начальник Чижова, либо еще какая-нибудь несусветная срань, имеющая своей целью выесть Чижову с утра пораньше самое вкусное, что находили в Чижове эти люди — то есть мозг. Лучше бы это, конечно, была тёща или любая другая из несусветностей — её, в самом крайнем случае, всё-таки можно было послать, но профессиональное чутье подсказывало мойору, что это всё-таки он, почтальон хреновых новостей со своим вечно счастливым голосом. И чутьё не подвело, как и не подводило его никогда.
Антон Геннадич! - жизнерадостно зазвенел ему в ухо Безнадёжных. - Что ж ты телефон свой сотовый выключил, голубчик?
У меня сотовый не рабочий, а личный. - с ненавистью прохрипел Чижов, но подполковник не обратил на это никакого внимания.
Ищем тебя, ищем! - пел он дальше. - Ищут пожарники, как говорится, ищет милиция!Ты понимаешь! Знак ГТО на груди у него, больше не знают о нём ничего!
Фока Дмитрич. - выдавил Чижов. - Ты мне стихи детские почитать позвонил?
Фока Дмитрич немного помолчал, видимо, постепенно осозновая всю глупость своего поведения. Вероятно, он тоже страдал от похмелья.
Тут какое дело. - сказал он наконец всё так же весело. - Два трупа. Ты понимаешь. Оба два, как говорится.
Я понимаю. - сказал Чижов.
Два трупа, - продолжал подполковник. - Ты понимаешь, два трупа — и надо бы тебе их посмотреть. Почему вдруг именно тебе, ты будешь спрашивать сейчас, у тебя выходной, тыры-пыры. Я тебе скажу, по двум причинам. Во-первых, дело это вести всё равно тебе. Всё равно тебе, ты понимаешь. Ты спросишь сейчас почему, и я тебе скажу, почему. Потому что во-вторых — они, оба два эти трупа, оба два они в твоём подъезде. Ты понимаешь. В сто сорок седьмой квартире.
И Чижов прямо-таки услышал, как Безнадёжных сейчас затаил дыхание у своей трубки, как будто преподнёс прекрасный и неожиданный подарок старому другу, и теперь ждал восторженной реакции. А майор думал и не мог придумать причину, чтобы никуда сейчас не ходить и ни на какие трупы не смотреть. Ничего не получалось. Вот он сидит с трубкой домашнего телефона в руке, следовательно, он — дома; вот два трупа в квартире этажом ниже, да что там, прямо под ним они может быть и лежат, если лежат они, например, тоже в кухне; вот Фока Дмитрич просит спуститься и посмотреть, так что ничего не попишешь и не отмажешься уже никак, а Любаня, дура безмозглая, могла бы и наврать чего-нибудь старому хрычу.
Я понимаю. - обреченно сказал Чижов. - Я всё понимаю. Сейчас спущусь.
Ты позвони мне потом! - оргазмируя от счастья, заверещал подполковник. - Позвони, голубчик! Ты понимаешь?
Антон повесил трубку.
Что же ты такая недалёкая, Любаня? - горько спросил жену. - Неужели не узнала старого гондона?
И пошёл одевать шерстяные носки. Фока Дмитрич сейчас, наверное, чуть не пляшет от восторга, что у Чижова два трупа в подъезде. Не потому что какие-то эмоции нехорошие по отношению к майору испытывает, он вообще ни на какие эмоции кроме восторга не способен, а потому, что вот же ни хрена же себе ситуация — у Чижова-то, соседи! А? Мертвы! А?
Сто сорок седьмая. Кто же там? Артисты вроде какие-то. Или шоумены. В каких-то костюмах всё время, в гриме. Живут не больше года, квартиранты. Бытовуха? Или грабёж?
Антон надел вязаные носки, шлёпки и вышел в подъезд, ничего не объясняя жене. Печень гудела, как набат в рождественский сочельник. Ей вторила, пульсируя, голова. У сто сорок седьмой стоял Игоряха, двадцати трёх лет пэпээсник из девяносто восьмого отделения, местного. Чижов дружил с его родителями, сам и устроил пацана в милицию после армии.
Антон Геннадич! - удивился Игоряха. - Живёте что ли здесь?
Живу пока. - сказал майор. - А здесь умер что ли кто-то?
Умер — не то слово. - сказал бледный Игоряха. - Я там находиться не могу. Вот, вышел.
Чувствительный. - резюмировал Чижов. - Это тебе ещё повезло, что они протухнуть не успели.
Антон Геннадич! - взмолился Игоряха.
Ладно, не ссы. - успокоил его Чижов. - Иди на улицу проветрись, старшему скажешь, если что — я тебя за сигаретами послал.
Игоряха глубоко и благодарно кивнул и забарабанил сапогами по лестнице вниз. Майор вдохнул полной грудью, выдохнул и переместил себя в квартиру. В прихожей он наткнулся на мерзавца капитана Орлова, который нацелился было наглой рожей, но сразу узнал, подобрался, отдал честь.
Здравия желаю, товарищ майор.
Вольно. - разрешил Чижов. - Чё тут?
Двойное убийство, товарищ майор. Там эксперт в комнате, вы проходите, он лучше расскажет.
И товарищ майор пошёл туда, где рассказывают лучше. В дверях этого помещения, которое — судя по немаленькому дивану, занимавшему почти все пятнадцать квадратов — в лучшие свои времена являлось спальней, видавший всякие невиданые виды майор вынужден был остановиться и даже удивиться на несколько секунд — так много было крови. Удивлялся он неподвижно, и больше не потому, что был огорошен или застигнут врасплох мозг, нет — это организм требовал немедля вывернуть желудок наизнанку, швами наружу, как целлофановый пакет, и выжать из него без остатка пиво, омлет, и скопившуюся за праздничные дни желчь. Однако майор взял себя в руки, и как можно более отчетливо постарался вспомнить слова своей школьной учительницы биологии и анатомии Надежды Константиновны, которая раз и навсегда вдолбила в него важнейшее для здоровья из знаний: ни в коем случае нельзя насильственным путем выводить из организма первиную мочу и кал! Все содержащиеся в жидкости и пище элементы должны усвоиться организмом до конца, и лишь это может обеспечить бесперебойную и качественную работу организма!
Всё это майор повторил про себя большими буквами еще раз, и взбунтовавшийся было желудок смирился и умолк. А кровь была повсюду, где уже подсохшая, где лужицами, отпечатками растопыренных пятерней размазанная по стенам, корочкой были покрыты тела и лица двух безжизненных тел на диване. Тогда Антон ещё раз обвёл комнату взглядом, ничего не для себя не прояснил, кроме того, что это явно не бытовуха и не грабёж, и снова повторил свой обыкновенный вопрос.
Ну. - сказал он. - Чё тут?
Задавал он этот вопрос каждый раз, когда прибывал на место преступления, по нескольким причинам. Во-первых, потому, что прибывал он на это место чаще всего уже после того, как оное было осмотрено экспертами, оперативными сотрудниками и прочими винтиками и шпунтиками следственной системы, у каждого из которых уже складывалась приблизительная картина произошедшего. Во-вторых, потому, что не его это было, майора, дело — на коленках тут ползать в крови, а иногда еще и в блевотине, дерьме, и прочих отходах черезчур активной жизнедеятельности человеков. Это было дело винтиков и шпунтиков, одним из которых был когда-то и сам майор, а ныне — ныне у него погоны, печень, и прочее. И, наконец, в третьих, он уже просто привык начинать каждое дело, с которым сталкивался, вот с этого вопроса — «Ну чё тут?». Он себя ощущал крепким орешком и правосудием по-техасски, задавая этот вопрос. А настроение — это важная сослагающая успеха в таком деле, как поимка убийцы.
По всему поэтому он, как обычно, подобрался, опустил голову в плечи, почти театрально набычился и спросил, отчего-то угрожающе:
Ну, чё тут?
Хуй в ачо. - не поворачиваясь, неожиданно ответил задумчивым голосом эксперт, на коленях стоящий у дивана с пинцетом и пакетом для вещественных доказательств в руках.
Майор от такой дерзости поперхнулся и закашлялся, придерживая печень, которую продолжали с остервенением клевать невидимые птицы. Откашлявшись, он придал своему виду и голосу еще более густой оттенок угрозы и глухо произнёс в сгорбленную спину, укрытую белым халатом, накинутым на плечи:
В смысле?
То-то и оно. - отвечал эксперт. - В прямом смысле. То есть, я бы даже сказал, в прямой.
А поподробней можете? - вежливо спросил Чижов, начиная понимать, что тут всё как-то не совсем обыденно. Эксперты такой народ, что на ровном месте настолько глубоко задумываются редко.
Я могу. - эксперт повернулся только в профиль, но и этого хватило, чтобы понять — зрачков у него почти нет. - Детородный орган одной из жертв предположительно находится в прямой кишке другой из жертв. Однако сейчас утверждать что-либо со стопроцентной вероятностью довольно проблематично. И вот из этого исходя, я полагаю, что Вам, майор, лучше пойти сейчас обратно домой и выпить еще пару банок пива. А окончательные подробности мы предоставим завтра утром в письменном отчёте. Тогда и ознакомитесь. С прошедшим, кстати.
С новым счастьем, да. - механически ответил майор, еще некоторое время молча бестолково потоптался, оглядывая бойню, и вышел.
Кто обнаружил? - спросил он у Орлова в коридоре.
Тёлка... Подруга одного из убитых. - поправился Орлов. - Сейчас в больничке, психологи с ней работают. До завтра там будет.
Поднимаясь к себе с чувством исполненного долга, Чижов ясно представил себе, как эксперт приехал сегодня утром в эту злополучную сто сорок седьмую, закатал рукава по локоть, перетянул чуть повыше левого локтя жгутом, вскипятил на ложечке, вобрал в шприц, пустил по вене отраву и только после этого пошёл в спальню.
С экспертом Чижов был знаком давно, почти все десять лет работы в органах. Эксперт был старый торчок и все об этом прекрасно знали. И закрывали глаза, потому что работу свою он делал хорошо. Чижов не любил наркоманов, но по существу возразить ему было нечего. Ну торчит и торчит, личное дело каждого. Вон, на Чижовское пьянство тоже смотрели сквозь пальцы. Каждый дрочит как он хочет. Лишь бы работу свою делал.
Вот и Орлов, поганец капитан, как доподлинно знал про него Чижов да и много еще кто, занимался тем, что исправно выполнял план по поимке наркоторговцев, нейтрализации наркопритонов и всего прочего, что с наркотой связано. А между тем где эксперт покупал героин? У Орлова. Кто занимался поставками всякой разной наркотической разности в Москву и организацией этих самых притонов, которыми потом заделывал бреши в плане? Он сам и занимался, Орлов. Стриг капусту, и потихоньку выслуживался. И всё шло к тому, что быть скоро Орлову майором, рядом с Чижовым. А там, глядишь, и дальше пойдёт мужчина, сомнений нет.
Вот с такими людьми приходилось работать Антону. Может, оттого и пью я, подумал он о себе как о герое, отворяя дверь в свою квартиру.
Мне соседка звонила. Чё там, Тох? - с интересом спросила жена.
Да... - Антон чуть не ответил словами эксперта, махнул рукой. - Я за пивом выйду.
На улицах было пустынно и безветренно, даже птицы не летали — отдыхали от новогоднего переполоха. Жил Антон с женой на Маросейке, в глубине уютных низеньких двориков, из которых даже приятно было вынырнуть иногда в бурлящий, бегущий и гудящий город, глянуть снисходительно на суету сует, затариться чем душа попросит — и обратно в свой мирок, в свой законный выходной. Так и сейчас, Антон решил махнуть на всё рукой, плюнуть, до завтра во всяком случае, это-то уже ясно, что завтра отдохнуть не получится, но сейчас он постарался забыть про трупы в сто сорок седьмой, про эксперта с Орловым, про всё на свете, и поплыл в сторону «Ароматного мира», поплыл в безлюдной тишине и покое, что так редко посещают столицу, особенно её центр.
В «Ароматном мире» сегодня кассирствовала Елена, девчонка молодая, но тем не менее совершенно непьющая, и потому свежая, весёлая и румяная. Она с ироничным огоньком поздравила Чижова с Новым Годом, пробивая полъящика «Холстена», копчёную рыбёшку, сухарики и минеральную воду, потрогала языком верхнюю губу, сосредоточенно ожидая, когда сработает подвисший кассовый аппарат, и Антон подумал, что надо непременно трахнуть всё-таки жену сразу по возвращении домой. А то еще не успели в этом году. Непорядок.
Домой он сразу не пошел, остановился во дворике, у скамейки рядом с песочницей, выпить бутылочку на морозце. В благостном настроении приговорил её в четыре захода с интервалами в три минуты. Печёнка еще пошаливала, но уже без злобы. Пояснело в голове. Майор решил воспользоваться этой кратковременной ясностью, откупорил ещё одну и позволил себе мысленно восстановить в подробностях свой сегодняшний визит в квартиру сто сорок семь. Впрочем, все подробности сводились к таинственной фразе эксперта «Хуй в ачо». Детородный орган одной из жертв предположительно находится в прямой кишке другой из жертв. Это что же такое? Это ж убийство с особой жестокостью. Возможно, пытки. А возможно... Чижова передернуло. Пидорские разборки? На почве ревности. Они, говорят, ревнивые, черти. Вот только этого ему и не хватало — начать год с расследования убийства двух гомосеков. Ведь год как начнёшь, так и проведешь, это знают дети. Скотство. А если из этого получится висяк, это же не будет проходу, каждый встречный в отделе будет соваться во весь голос: «Антон, что там с педиками твоими?». Не засмеют, конечно, не того поля ягода, но за спиной ржать будут. Подкинул проблем, падла Безнадёжных. Заболеть может на недельку? Перепоручат кому-нибудь, пронесёт. Нет, такого малодушия в себе Чижов допустить не мог.
Стал ощущаться какой-то невнятный дискомфорт, и майор сначала решил было, что подкатывает похмельная депрессия, благо причина имеется, но быстро сообразил, что просто замёрз. Пронзительно захотелось домой, к телевизору, к жене, под тёплый плед, чайку пропустить кружечку с лимончиком и мёдом, а потом и ещё пивка можно будет, под кинцо, со скумбрией. Домой чуть не бегом бежал, гремя пакетами, предвкушая.
И вот этим вот, самым святым, предвкушением, ожиданием домашнего тепла и уюта, стремлением к покою, на пороге собственного подъезда майор споткнулся о харю поганца Орлова, которого и просто так-то встретить было для майора не самой большой радостью, а тут ещё опять чёрт дёрнул за язык спросить своё коронное:
Ну, чё там?
И Орлов, скотина, махнул рукой и сказал, осклабясь:
Да... ковыряется ещё...
...Майор же, человек с живым воображением, сразу нарисовал себе, как и в каких местах там ковыряется сейчас эксперт, и испытал чувство отвращения, никогда ранее им неизведанное. Он вообще мало задумывался об извращенных формах любви. Видел по телевизору, конечно, Моисеева, но всегда был уверен в глубине души, что поп-звезда просто стебётся. Имидж, думал, у него такой. Анекдоты слышал про гомиков, так они только усиливали общее впечатление, как будто гомики — это всё невсерьёз и для смеха. А тут на тебе! Чей-то член в чьей-то жопе прямо, простите, под носом, этажом ниже! Это ж как по ебалу дали, как сказал поэт.
Чижов вышел из лифта на цыпочках, опасаясь услышать снизу что-нибудь вроде:
Антон Геннадич! Ты понимаешь! Спустись-ка, голубчик, взгляни, что мы у твоего жмурика в жопе нашли!
Беззвучно открыл он незапертую дверь, проник в своё жилище, закрылся на засов, повернул четыре раза ключ, накинул собачку, повернулся и подпер двер спиной. Любаня сидела в трёх шагах, на кухне, и курила тонкую сигарету.
А я знаю, что в сто сорок седьмой случилось. - заявила она и показала Антону язык.
Что там случилось — это уже неважно, малыш. - сказал Антон, не отходя от двери. - Теперь бы выяснить, что там произошло.
По-моему, всё просто. - снисходительно сказала Любаня и неглубоко затянулась. - Под воздействием наркотиков или просто в порыве страсти один гомосек откусил другому дружка. Умирая от потери крови, жертва укуса отрезала тот же орган своему палачу и затолкала ему в зад. Потом оба подохли.
И она торжествующе посмотрела на мужа.
Ты чего, Любань? - ошарашенно спросил он. - Ты где набралась этого всего?
Любаня расхохоталась.
Это Нина Анатольевна, из сто сорок восьмой. - объяснила она сквозь смех. - Это она мне только что поведала по телефону, слово в слово. А чего там случилось-то на самом деле? Правда что ли голубые мертвецы?
Правда-правда. - Антону передалось веселье жены. Он стащил дублёнку, и выудил из пакета пару бутылок «Холстена». - Были голубые, стали синие.
Да ты расскажи, там действительно так жёстко все? - продолжала веселиться Любаня. - Нина Анатольевна, чернушница старая, такого мне понарассказывала. У неё же там слышимость. Он так и сказала. Звонит, и говорит мне в лоб: «Люба, я тебе звоню не просто так. У меня слышимость. В сто сорок седьмой два мертвяка. Педерасты.» Она подслушала, как там менты в коридоре разговаривали. Я не знала, смеяться или плакать.
Любаню майор любил очень. Любовь его была искренна, горяча, честна и держалась на нескольких основных столпах, которые майор прекрасно осозновал. Любил он Любаню за то, что она баба хоть и серьёзная, но весёлая. Из мухи слона никогда не делала, предпочитала наоборот не замечать возникающих житейских препятствий, что значительно помогало майору в этих самых препятствий преодолении. В нужный момент умела поддержать, в другой нужный — не мешать. Это всё во-первых, первый столп. Во-вторых, была она чертовски умна, разговор могла поддержать не любую тему, и не просто языком чесать, а по делу. К тому же( а может быть, именно потому, что ей всегда было что аргументированно сказать) она не была истеричкой, что позволяло чете никогда не ссориться всерьёз. Это майор ценил пожалуй, на одном уровне с красотой и обаянием своей супруги, а точнее завершенностью великолепия ей фигуры и грации, а если уж совсем смотреть в середину, то маору попросту очень нравилась женина задница.
Задницу эту он как увидел на пляже в Черногории, так и погиб в одну минуту. Познакомился, пообщался, и убедился, что погиб не зря. Через три месяца обвенчались. Расписываться не стали пока. Много, много размышлял майор о том, как узнал и увидел в толпе он свою жену. Помнил совершенно ясно, не блекла картинка с течением времени — малюсенький треугольник мокрой черной ткани на ягодицах незнакомки, чуть сбившийся вниз, обнаживший незагорелую кожу. Она лежала на полотенце, голова накрыта соломенной шляпой, лица не видно. Антон подошел, сел рядом на песок, ещё раз посмотрел на взбудоражившие естество ягодицы, собрался и ляпнул тихонько:
Вот и свела судьба нас.
Жопа понравилась? - мурлыкнула в ответ незнакомка. Слышно было, что она улыбается под шляпой.
Скажем так — Вам очень идёт чёрный цвет. - майор невольно зарычал на манер Высоцкого в роли Жеглова в ответ на это мурлыканье. Так перевозбудился.
А вдруг я на лицо несимпатичная? - с притворным кокетством спросили из-под шляпы.
Я вот что считаю. - отчаянно сказал майор и понёс то, что пришло ему в голову только сейчас. - Задница человека — это его лицо. Зеркало души, так сказать. На заднице человеческой все написано — и пороки, и добродетели. Потому её большинство людей и прячет под штанами большую часть публичного времени. Стыдятся! А чего стыдятся? Душонок своих нечистых. Мыслишек скабрезных. Я на море знаете зачем езжу? Думаете, позагорать, покупаться? Нет. На задницы езжу смотреть. На честные, открытые попы.
В общем, увлёк её майор своей философией. Заинтересовал. Тем более, что был совершенно трезв, так удачно совпало. Она села перед ним, напялила шляпу на затылок.
Любопытно. - сказала. - А вы чем по жизни занимаетесь, простите мою прямолинейность?
Да что же Вы извиняетесь. Вполне логичный вопрос. В милиции работаю.
Она улыбнулась.
И что же, будь Ваша воля, на доске «разыскиваются» задницы вместо лиц бы висели?
А там что висит по-вашему? Самые натуральные задницы. Вы вглядитесь при случае. Это только кажется, что там лица. Присмотришься — ан нет, натурально, жопы.
Любовь. - протянула она руку.
И дружба! - предложил в ответ майор.
Люба меня зовут. - пояснила она.
А, вот оно что... А я Антон.
И начался их роман. Любовь оказалась не дура выпить, но человеческого облика никогда не теряла. Антон тоже в скотину обращался редко. Диалог у них не прекращался до венчания ни на минуту. Только на этом таинстве и помолчали впервые вдвоём. Как две волны сошлись — врезались друг в друга, смешались и разлились единым тихим океаном, успокоились.
Если бы не Любаня, подумал майор, открывая на своей кухне бутылочку пива третьего января две тысячи девятого года, я бы совершенно точно сошел бы давно уже с ума. Любаня относилась к профессии своего мужа философски. Как и ко всем вытекающим из его профессии обстоятельствам. Потому, видимо, что никогда не была на месте свежей смерти, и бездыханных тел видела, может быть, всего одно, да и то собственную бабушку на семейных похоронах.
Чижова восхищал её живой и чувствительный ум, удивительным образом сочетающийся со способностью ни о чём не задумываться глубже, чем следует. Это позволяло Любови не только сохранять безмятежное олимпийское спокойствие, но и излучать его, делая таким же безмятежным и спокойным общее настроение мира вокруг себя.
И вот майор, успокоившись, оттаяв душой и замерзшими стопами ног, вдруг словно ударился током, так его дернуло. Ударило Чижова воспоминание, несколько новогодних картинок.
Любаня. - севшим голосом удивился майор. - Так я же там был.
«Мужики. Жена заснула. А мне не спится. И Новый Год. А вы тут чего? Аааа, знаю, знаю, знаю! Сосед! Заходи! Проходи! Разувайся! Ааааааа! Ты в тапках! Я в тапках. Чё тут идти-то. Мальчишки! Это прошу любить! И жаловать! Сосед! Чего-чего? Сосёт? Гыгыгыг!! Чё, бля? Ты чё, педрила? Ладно, сосед! Прошу! Прошу спокойствия! Прошу простить! Новый год! Шутки шутками! Мишутки Мишутками! Мишутка! Дайте соседу самый большой стакан...»
Где ты был? - спросила жена, не выпуская Антона из больших внимательных глаз.
В этой сто сорок седьмой. То ли вчера, то ли сегодня.
Так. - сказал жена полувопросительно. - Но это не ты же убил.
Да конечно не я. - неуверенно признался майор.
Или ты не помнишь? - простодушно спросила Любаня.
Я не помню, потому что этого не было.
Или ты не помнишь — значит этого не было.
Любаня.
Ну ладно, ладно. А что ты помнишь?
Помню, как пришел. Поздравил, они меня узнали вроде. Налили.
И?
Больше не помню ничего.
Ну как отношения сложились хотя бы? Была агрессия?
«Чего-чего? Сосёт? Гыгыгыгыг!!! Чё, бля?»
Ну была, но...
Была, но что?
Но убивать не хотел!
Не хотел, но?
Какие но? Никаких но! И не убил бы, если бы и хотел!
То есть всё-таки хотел, но не убил?
Люба, перестань.
Даааа.... - протянула Люба. - Жаль, Нина Анатольевна на даче была. Иначе сейчас бы уже убийца сидел бы в тюрьме. С другой стороны — это хорошо, что она на даче была. Иначе ты бы сейчас не на собственной кухне вспоминал подробности своего визита к соседям, а в камере предварительного заключения.
Во-первых, - сдержанно сказал майор. - Во-первых, это заведение теперь называется изолятор временного содеражния. А во-вторых, с чего бы это мне сидеть внутри него, а не снаружи, позвольте поинтересоваться?
Так ты же подумай головой, майор. - ласково предложила жена. - Ты же последний свидетель. Последний, кто видел наших сладеньких соседей живьём. Врубаешься?
Майор округлил глаза. И, вперившись получившимися блямбами в женины смеющиеся щелочки, опустошил только что открытую бутылку пива до дна.
Если ты собираешься сделать розочку и зарезать меня для собственной безопасности, то это горю не поможет. - сказал жена. - Тем более, что я буду визжать страшным голосом до последнего, а Нина Анатольевна уже дома.
Ты права. - сказал майор и разочарованно положил бутылку в пакет с мусором. - Ну а что же ты предлагаешь делать, в таком случае?
Пойдем в спальню. Забудем об этом до утра. А там разберешься.
Соитие обыкновенно начиналось в голове майора... Короче, соитие обыкновенно начиналось именно в голове его, а не где-нибудь там в штанах. Это майор прекрасно понимал, и даже научился контролировать этот процесс. Поскольку звериный инстинкт овладевал майором только съпьяну, и с похмелья еще иногда. Так что жена не особо против этого мужниного хобби возражала. По трезвяне же приходилось майору нажимать на кнопочки в своём мозгу.
Потому, что майор влюблён был прежде всего в задницу жены, он предпочитал в плотской любви позицию «догги-стайл» и прочие, в которых открывался наилучший вид на эту часть тела любимой женщины. Если же организм майора затягивал с естественным завершением процесса, майор подключал свою неуёмную фантазию. Впрочем, все его фантазии обыкновенно сводились к воображаемому анальному соитию, ибо предложить жене подобное в реале майор был не способен.
Сейчас же, на фоне двойного убийства явных содомитов этажом ниже, Чижову показались свои фантазии необычайно мерзкими, как будто даже навязанными, закрались подозрения в собственной зомбификации, и настроение стало отвратительно параноидальным: ни о каком сексе речи уже и быть не могло. Он попытался было сконцентрироваться не на жопе жены, а хотя бы просто на другой части её тела, и заставить себя захотеть жену безотносительно её румяных ягодиц. Но нет: ягодицы назойливо лезли в глаза, и потому тоже стали больше пугать, чем вызывать эрекцию.
Так майор обнаружил в себе извращенца.
Он выпил еще бутылку пива перед телевизором, ласково игнорируя Любаню, пробовал читать «Спорт-экспресс», забил давно уже просившийся гвоздь под зеркало в прихожей.
Звонил, конечно, Безнадёжных. Чижов говорить с ним ни о чём не захотел.
Нет конкретики пока, Фока Дмитрич. - сказал вместо «здрасте». - Нету её, дорогой.
В общих чертах, голубчик! - жизнерадостно настаивал подполковник. - Ты понимаешь? В общих чертах обрисуй!
Завтра, Фока Дмитрич. - сурово сказал Чижов. - Завтра. Всё, батарейка садится.
И выключил телефон.
Потом еще раз попробовал отрешиться от мирского и сосредоточиться на жене. Ни отрешиться, ни сосредоточиться не получалось. Он допил пиво и сделал вид, что заснул. А когда заснул по-настоящему, сразу проснулся в поту. Приснились пидорасы.