товарищ товарища : мандариновая гудбай

Хватит уже. Хватит. Все, что она говорит - для того, чтобы позлить меня, чтобы взять с собой мое сердце, а затем громко и с особым цинизмом разбить его на главной площади самого густонаселенного города под всеобщее удивление и хохот, чтобы еще люди чужие и посторонние наблюдали это и жалостливо и с участием обходили бы кусочки того, что от меня осталось на тротуаре. Интересно, с каким лицом она это сделает? Наверное, со свойственной ей легкой улыбкой, такой, словно бы она ловит бабочек в поле ярко-красных маков, то есть лицо ее будет выражать совершейнейшую непринужденность и даже радость. Прорваться бы в ее морозные сны, как раз в то время, когда она засыпает после двух, мило укутавшись в мой старый плед. Прорваться и, там, со сне, сжав ее руки в своих руках, опередить с ее "безразличным прощай", сказать ей прямо внутрь, чтобы она ушла, но не любила меня больше. Когда она спит, лицо у нее становится мечтательным, дыхание еле слышным, и она только теплее и кажется, будто бы вся излучает приятный свет ярко-оранжевого вкуса. Мандариновая... Голос у нее прежде мягкий и тихий - теперь резок и тверд. Даже звонок моего будильника, ранее заводивший мое сердце по утрам звучит менее громко, чем истерика ее после полуночи. Придет, кинет пальто в коридоре, побежит на кухню, дрожащими руками нальет в чашку кофе, обязательно разбросает пару коричневых капель по кухонному столу, сделает пару глотков, нервно закурит, посматривая на меня искоса, а потом подойдет настолько близко, что я почувствую, как дрожат у нее ресницы, заглянет в глаза, вынимая душу всю, и все. Потом я ее уже не помню. Такой, какая она была прежде. В последний раз пришла, повторила все, как-будто этому ее учили одиннадцать лет в школе и еще пять в институте, заметила, что я стал нервный и невнимательный к ней, замахала руками в чувствах, крича в лицо мне все это, опрокинула мою чашку, разбив ее вдребезги, наступила на несколько осколков, сначала не заметив их. Потом зажмурила глаза, как водится, испугалась, принялась быстро собирать осколки, конечно, поранила палец, оставив пару капель крови на моем полу, расплакалась. Из ванной я услышал, что она уходит от меня к Жене. Все это время я стоял в самом темном углу кухни в абсолютном молчании, скрестя руки на груди и ожидая, когда она уйдет. И она ушла.
Иногда мне нужно, чтобы кто-нибудь сказал мне, какой сегодня день, какое число, день за окном или ночь. Соседи часто звонят в двери в поисках соли или масла, но какая им нужна соль? Я притупляю чувства ложным желанием курить, когда дома начинают гореть огнями, я понимаю, однако весьма смутно - ночь. Время течет из стороны в сторону, от стен отбиваясь, в бездну врезываясь, хрутско ломая ломкие вафли стекол потухших моих окон. Так сижу целыми днями, во время стиснутый. А друзья говорят мне: "Танцуй, танцуй, время покажет". Но оно выключило свой телевизор. А я вылизываю, что поднесут, выслушиваю, что говорят, засыпаю, где сижу. Просыпаюсь всегда где-то утром, когда еще кроткое морозное утро лишь начинает чертить на ломаных стеклах мне солнечные блики ярким мандариновым фломастером нежно-розовые узоры, от ее горячего дыхания где-то возле моей шеи. Сон хоронит в горле выдох, тонкие полоски губ сжимаются плотнее - она исчезает - я открываю глаза. Это не любовь, я просто выжимал остатки чувств, так чтобы южные моря были спокойны и тихи, как тогда, когда я жил еще не потревоженный ею, потому что я никогда не просил того, от чего бы сердце екало от чужих восклицаний и отчаянно билось при упоминании чужого мне имени, чтобы руки на секунду замирали в ожидании нажать на кнопку и прочесть смс от нее. Гудбай, и обещай мне не любить меня, обещай.