Нови : Моя девочка

У меня есть девочка. Я кормлю ее мясом, таблетками, хлебом, сыром, красным вином, разными крупами, иногда засохшими мышиными трупами – «ням-ням!». На затылке у девочки дверца «тук-тук». Я открываю дверцу и кричу в темноту стишок. Девочка смеется: «Ха-ха!». Мне кажется – она слабоумная.

Я купаю девочку в ванне. В воду добавляю хвою, соль, молоко. Девочка жмурится от удовольствия, перекидывает ногу через бортик ванной, и я срезаю маленькими ножницами прозрачные тонкие ногтики. Временами острые ножницы врезаются в распаренную мякоть пальчиков чуть глубже, чем нужно – выступает капелька крови, и девочка плачет: «Хнык-хнык». Тогда я целую ранку, посасываю розовые пальчики. Я люблю свою девочку.

Моя девочка носит только платья, а брюки – никогда. Я хочу, чтобы она была женственной и хрупкой. Покупаю ей платья летящие, платья шуршащие, платья прозрачные. Они обволакивают ее нежное тело и струятся, как вода по песку. Цвета ей к лицу бледные, постельные – раздавленная клубника со сливками, вываренные в сладком сиропе абрикосы.

Моя девочка серая, моя девочка темная. Моя девочка – мрачные осенние сумерки. Она дождливая и влажная. Чуть что – сразу в слезы. Она будто воздушный, чуть сдувшийся шарик, что остался от вчерашнего праздника. Шарик, наполненный соленой водой. Возьму булавку, уколю совсем не больно – сразу выступает влага из ее болотных глаз: «Кап-кап». Плакса.

У моей девочки есть игрушки: плюшевый добрый мишка, стойкий оловянный солдатик, румяная пастушка-простушка. Девочка играет со своими игрушками в странные игры – иногда мне стыдно смотреть. Бывает, положит мишку на пол, оседлает его и давай елозить по мягкому плюшу. Двигает узкими бедрами быстро-быстро, а сама раскраснеется, голову назад забросит, пальцы глубоко запустит в мишкину шерсть и постанывает от удовольствия. А солдатика она любит переодевать в пастушкины одежды – наденет на хмурого строгого солдатика узкую юбку, глупую короткую маечку. Поставит его на колени и хлещет по оловянным щекам. С оттяжкой хлещет и сладострастием. Или острый носок туфельки вставит солдату в промежность и надавливает, надавливает. Только с пастушкой бывает нежна – гладит по льняным волосам, глазки голубые целует, но иногда разозлится и укусит пребольно за фарфоровую шейку. Игрушки от таких игр ломаются. Тогда моя девочка сгребет их в кучу, отодвинет в сторону нетерпеливо и скажет: «Такие и были». Лгунья. Потом сидит у окна, скучает – ждет, что новые игрушки ей куплю. Я покупаю, конечно.

Мой милый друг – рыбак и звездочет, говорит, что у моей девочки нет души. Что он понимает? Всю жизнь гоняется за золотыми рыбками. Выловит одну такую из мутной воды – та на солнце блестит, переливается, но стоит только ножиком слегка поскрести золотые чешуйки, оказывается – обычная скумбрия. Пахнет рыбой и водорослями, на ощупь скользкая и холодная, и на вкус – рыба. А у моей девочки на затылке дверца «тук-тук». В дверцу можно истории рассказывать, воспоминания складывать, а потом закрыть на замок, волосами пышными прикрыть и забыть навсегда.

Моя бедная девочка Мэри-Джейн совсем соскучилась – не смеется, не плачет. Устала. Я устраиваю ей постельку на берегу моря – выкапываю ямку во влажном песке. Устилаю ямку мягкими водорослями, морскими губками. Стенки украшаю крапчатыми ракушками и белыми гладкими камушками. Кладу мою девочку в яму у самой воды. Кладу и платья ее, и все поломанные игрушки. Засыпаю яму песком – пускай ей будет тепло и спокойно. Пускай теперь волны рассказывают ей истории, пускай баюкают своим шепотом, шелестом.

Спи.