фрейлейн Терговен : Я помню, ранило березу... Или мое героическое детство

В детстве я очень хотела быть кому-то полезной. И рассказы про пионеров-героев делали свое дело, да и в семье как-то не ощущалось, что я кому-то сильно нужна. Родители были в основном заняты собой и выяснением отношений, иногда так громко выясняли, что я от греха подальше пряталась, меня подолгу не находили, потому что не искали, как того Джо. Выходила, когда хотелось кушать, и огребалась за то, что не сделала уроки. Вместо того, чтобы срочно сажать меня за уроки, пока еще не поздно и «Спокойной ночи, малыши!» не доиграли, ставили в угол. Ближе к ночи выпускали. Утром вспоминали, что уроки не сделаны, и в школу можно было не идти. Писали записку, что я как бы заболела, чтобы потом на вызовы от учительницы в школу самим не ходить. В общем, сложное было детство. Не сказать, чтобы уж совсем плохое, но сложное. Если бы я была пионеркой-героем вроде Зины Портовой, думала я, они бы не посмели так со мной обращаться. Или если бы я нашла клад в сто миллионов, как юный капитан Сорви-голова. Я даже часто в огороде на даче копала землю глубже, чем требовалось. Так, на всякий случай.

Но случая не подворачивалось. К слову сказать, батя у меня в детстве тоже хотел быть пионером-героем. В него я, видать, пошла. Все не давали ему покоя пионеры, которые махали галстуком и останавливали поезд, а рельсы заминированы, и пионер единственный, кто знал об этом. Но бате, как и мне, случая не подворачивалось. Поскольку жил он у железной дороги, то каждый день ходил с тоской смотреть, не заминировали ли шпионы рельсы. Нет. Не заминировали. Во всяком случае, ничего такого он не видел – чтобы шпион с усами и в темных очках возился рядом с рельсами. Однажды батя не выдержал, притаился у виадука, и когда пошел поезд, выскочил, размахивая красным галстуком, сшитым из ситцевой тряпочки. Бедная была у бати семья, у буржуев были шелковые галстуки, а у него несколько лет вообще никакого не было. Стыдно было, пионер без галстука, потом его мама и сшила ему сама, из платья. И снял батя с шеи свой ситцевый галстучек, и махал им так, будто от этого жизнь зависела. Увидели его сразу, благо виадук издалека заметен. Поезд с трудом, но остановился. Вышли оттуда машинисты, стали осматривать рельсы, но ничего не нашли. Батя, спрятавшись за насыпью, с надеждой за ними наблюдал – а ну как правда найдут чего? Но ему не повезло. Хоть бы батя сам подложил что-нибудь для достоверности, что ли. Мне все покоя не давал его несостоявшийся подвиг. Хотелось с судьбой рассчитаться. За батю, да и за себя тоже, чтобы учителя к доске в пример ставили. Меня-то все обычно туда за плохое поведение вызывали. То в значки с Лениным играла, а это низя было, то бегала по коридорам, когда требовалось пешком ходить. Дак ладно просто бегала, а я еще и пацанами догоняла и дралась, а че они? Трудное было детство, чего уж. Ну да ладно.

И всему виной урок природоведения. Если бы не это, то жив и невредим бы остался любимый бабушкин кедр. А так узнала я, как пионеры деревья лечат. Ну, то есть берут натурально бинтик, лекарство какое-то, и сломанную веточку перевязывают. А веточка – как живая, выпрямится, срастется, еще и цветет потом. И прямо показывали на картинке, как пионеры это делают, и какие у них при этом добрые и умильные лица, и у учителей, чтобы за ними глядели, наверное, тоже, лица были добрые и горделивые.

Ну, и еще в строчку пришлось из учебника стихотворение: «Я помню, ранило березу // осколком бомбы на заре…» Жалко было до слез эту березу. Так хотелось для нее что-нибудь сделать. И стала я ходить по улицам, выглядывая – не сломана ли где веточка? Не течет ли сок, студён, как слезы? По изувеченной коре? Однажды терпение топнуло. Да и лето кончалось, время поджимало, все должны были прийти в школу с моральным капиталом: кто в «Артек» съездил, кто на юннатке все лето отпахал, а кто в трудовом лагере две смены отбарабанил. Я на даче отбарабанила три смены, июнь, июль и август, но это не зачитывалось. Знали бы они мою бабушку. Строгая и несправедливая была женщина, заставляла на жаре картошку полоть, плодородную землю из леса носить ведрами. А кто не хотел, того обеда лишала.

Когда бабушка ушла в лес за грибами, я в очередной раз обошла весь огромный участок стоимостью двадцать семь соток, но сломанных веток не нашла. Бабушка не только других заставляла, но и сама следила за садом. Тогда я в отчаяньи сломала веточку у кедра, что рос у окна напротив кухни. Пошла в дом смотреть, заметно ли из кухни, что веточка сломана. Веточка висела, но как-то неубедительно. Кедр – крепкое дерево. Я доломала ее как следует и пошла в дом искать бинтик. Но не было в доме бинтика. Засада, из-за такой мелочи срывался подвиг! Я еще раз поглядела на веточку из окна кухни… Веточка наконец повисла как следует, и ее было жалко почти до слез. Но не до слез мне было. В это время на выходе из леса показалась бабушка, которая шла, переваливаясь, с корзиной. Надо было спешить. Я быстро сдернула занавеску с окна кухни – ради такого дела простят! – и бросилась ремонтировать кедр. Но не тут-то было. Занавеска плотная – это вам не бинтик, попробуй, перетяни ею как следует тоненькую веточку! Была не была. Пришлось резать. Бабушка продвигалась уже где-то в районе нижней калитки огорода. Я уложилась. Хорошо, что ножницы нашлись довольно быстро. Смола закапала, как слезы. Занавеска быстро испачкалась и липла. Кое-как мне удалось придать веточке более или менее горизонтальное положение. Бабушка тем временем показалась уже около бани. Я быстро сделала вид, что играю во дворе, решив не портить сюрприз бабушке. Пусть она из окна кухни сама увидит, как я спасла ее любимое дерево, которое они с дедушкой привезли из лесу еще в молодости и посадили в знак любви. Дедушки уже нет на свете, а дерево бабушка бережет пуще глазу.

Что было дальше… «Сюрприз» раскрылся довольно быстро. Бабушка, отвязав несчастную занавеску, попыталась решить, можно ли ее сшить обратно, но она вся пропиталась смолой и восстановлению не подлежала. Занавеска тоже была из их с дедушкой молодости, я много слышала, как они их покупали. В общем, всю крапиву в районе огорода бабушка извела на мое воспитание. Не пожалела, даже себе ноги попарить не оставила. Далее было стояние у позорного столба в течение двух с половиной часов, и лишение обеда, и весь прополотый огород, включая картошку дяди, к которой я уж точно не имела отношения. Разумеется, никаких игр и выходов за ограду, и еще так, по мелочи: разрушенный штаб, запрет лазить на крышу, сбор всей малины по периметру. Все фигня. Главное, что в школе мне было похвастать решительно нечем. Правда, в течение лета я сочинила фортепианную сонату «Луна за тучами», но таким примитивом учителей удивить было нельзя. Вот моя подруга Оля отработала две трудовые практики, и ее всем ставили в пример. А мораль? Вот все думаю… Может, если бы и правда родители уделяли нам чуточку больше внимания, чем у них оставалось от разборок между собой… сколько полезных вещей остались бы живы!