Bemus : Штопор

Всё начинается как всегда романтично. Сначала шампанское и женщины, после водка и бабы, а потом ты бегаешь по заспанным соседям, каким-то давно забытым друзьям и стреляешь на бутылку дешёвого вина, в народе называемого просто – чернила. Потому что тот отходняк, который ты поймал не сравнится ни с какой болью на свете и тебе просто необходимо сняться. Наконец тебе кое-как удаётся достать нужные тебе гроши у какой-нибудь сердобольной соседки из крайнего подъезда и ты уже считаешь минуты, когда откроется ближайший магазин. Ты подходишь к магазину, смотришь на давно изученную витрину, на вывеску, тупишь в циферблат на часах или в чудом сохранившийся за столько дней беспробудного голивуда мобильник. Там всё как будто застыло. С ужасом замечаешь, как к магазину подтягиваются такие же как ты, узнаёшь в них знакомого по несчастью и думаешь как бы он не упал на хвост, потому что у тебя ровно на дозняк – одна бутылка 0,5 чернила. И двоим от этого не полегчает, лучше выпить литр воды – будешь больше пьян. Но у знакомого тоже только на пузырь чернила, и он хочет просто стрельнуть у тебя сигарету. У тебя нет сигарет и вы заводите пустую беседу о том как хреново после вчерашнего, хотя оба понимаете, что у вас это вчерашнее тянется в уже неведомое далёкое прошлое. Сигарета стреляется у случайного спешащего на работу добропорядочного семьянина и раскуривается на двоих. Поскольку стрелял не ты, то ты докуриваешь. Как только первые клубы дыма проходят через твои измученные лёгкие, ты понимаешь, что тебе стало ещё хреновей. Хочется вырвать, но нечем, и голова начинает подкашивать ноги. Ты опять говоришь как тебе хреново и выкидываешь достаточно внушительный бычок в сторону, хотя урна в двух шагах. Но у тебя нет сил подойти к урне – тебе хреново в хлам. Знакомый сокрушается по поводу того как ты куришь и разговор заходит в тупик ожидания открытия магазина. И наконец, о чудо! Дверь магазина открывается и ленивая уборщица окидывает нас недоброжелательным взглядом. К чёрту взгляды! Нам нужно внутрь. Но уборщица как назло становится перед входом и начинает вытирать тряпкой и без того блестящее стекло. Тебе хочется дать ей под зад, но сейчас не до скандалов и разборок – тебе очень хреново. Ну наконец толстый зад уборщицы убирается и вы попадаете внутрь. Но где же продавщицы? … твою мать! Вот оно, в двух шагах то, что вам так нужно а эти шлюхи ещё не наговорились или не накурились. Ты пересчитываешь дрожащими руками мятые как из задницы купюры. Сдачи блин не надо – копейки. Ну наконец! Появилась! Но не из твоего отдела и ты проклинаешь все эти колбасы и бакалеи: тебе нужно чернило! Ну вот припёрлась и та кто нам нужен. Ты стоишь в очереди первый, за тобой твой знакомый, а дальше – вся остальная дребедень человечества с далеко пахнущими перегарами. С нескрываемым презрением эта шлюха дает тебе твою драгоценность, брезгливо считает деньги. Ты, с оставшимся чувством приличия и к раздражению за тобой стоящих, спрашиваешь хватает ли денег. Она медлит с ответом – ты не тот с кем ей нужно проявлять учтивость, её не удовлетворил муж и вообще ей остопиздела эта работа.
-Чего стоишь? Что-нибудь ещё?
Ты и без того пристыженный сзади стоящими, ссутулившись убираешься. Пытаешься засунуть колотящимися руками бутылку в рукав, но у тебя хрен что получается. А это всё минуты томительного ожидания твоего страдающего организма. Всё, попал. Теперь домой! Перейти улицу. Какой-то подонок так долго разворачивается у тебя на пути. Как страшно переходить улицу! Качнуло. Стоять. Не выдавать себя идущим на работу соседям. Они здороваются. Ты как будто спохватившись, улыбаешься и желаешь им доброго утра, внутренне посылая их к чёртовой матери. Улица, фонарь, аптека… К чёрту Блока. Не до него. Подъезд. Старая манда выносит мусор в такую рань. Не хуй ей делать с утра после бессонной ночи.
-Доброе утро тётя Маша.
Прочь с дороги старая сволочь. Боже, как высоко я живу. Ноги мои ноги… Ключи, где ключи? Жетокий век, жестокие сердца. А это по-моему из Пушкина. К чёрту и его вместе с Блоком. Нашёл. В самом глубоком кармане. Ну на хуя я их туда засунул! Всё, достал, не выпала бы бутылка пока буду открывать. Руки не слушаются. Ключ, всегда с уже бессознательной привычкой попадавший в скважину даже в кромешной тьме, попадает хрен знает куда. Ещё одна соседка спускается как черепаха, здоровается с тобой и спрашивает про здоровье мамы. Какое тебе на хрен дело! Но ты отвечаешь что-то полуприличное и наконец открываешь дверь. Ключ в сторону, дверь по привычке защёлкиваешь и, не разуваясь, летишь на кухню. Там нож, которым ты открываешь неподдающуюся пластмассовую пробку. Чпок! Быстро выдохнув, добиваешь пузырь до дна тремя большими глотками. Какое говно! Тут же выблёвываешь одну треть в умывальник. Но нельзя! Это же такие нужные тебе драгоценные градусы. Запиваешь полутёплой водой из под крана. Сдерживаешь рвотный рефлекс. Всё. Утопталось. Сейчас будет легче. Вот оно! Мир на секунду показался не таким страшным. Мысли начали выстраиваться в подобие стройной цепочки. И вдруг! О, эта жестокая мысль! Ты понимаешь, что этот приход спасёт тебя только минут на двадцать и потом надо будет искать что-то ещё. Надо ловить минуты сознания пока мысли хоть как-то работают. Где? Кто ещё может помочь? Боже мой, почему так медленно легчает? Кто, кто, кто? Есть! Вспоминаешь какого-то собутыльника Васю Пупкина, которого ты когда-то выручил, дав ему на опохмелку ровно на пузырь чернила. Телефон, где его номер? Вася, Вася …Пупкин… Вот. Есть. Ну, подними трубку, гад… Давай, давай, давай.
- Алло.
- Вася?
-Да, привет – Вася тебя сразу узнаёт по голосу.
-Ты где?
-На очке.
-Вася, ты помнишь как я как-то тебя выручил, когда тебе было хреново? Ну так вот мне сейчас в десять раз хуже, чем тебе было тогда. Если ты меня не похмелишь, я умру прямо сейчас не выпуская трубки, ты услышишь мой предсмертный вздох и никогда не простишь себе этого.
На той стороне трубки раздались такие звуки, что ты понимаешь - Вася сказал правду про то место, где он находится. Пауза. Вася, переведя дух и затянувшись сигаретой говорит:
- Ну давай минут через двадцать у переходного моста.
- Вася, ты гений! Всё. Договорились. Только не забудь!
-Да всё будет нормально.
Ключи, бля, где ключи. Нашёл. Проклятая дверь. Попал в скважину. Закрыл. Быстро летишь по лестнице. Ух, уже полегчало прилично. Так, до моста минут десять ходьбы. Через парк, потом школа, а там и мост. Там придётся подождать. Ничего, не отпустит, подожду.
-У вас не будет сигаретки?
Молча достаёт с недовольным видом, гад. Блин, огня стрельну у другого.
-Благодарю!
Улица, фонарь, аптека… Вот прицепился Блок. Да не лети ты так. Ноги пришли в норму, но ещё немного дрожат.
-Огоньку не найдётся?
-Зажигалка.
-По хуй.
Клац.
- Блгодарю.- Всё. Шаг замедляется. Вася чувак клёвый – выручит. А что потом? А-а-а… Там будет видно.
Парк. Ленин. Идол на века. Вождь в жопе хуй. Завтра ночью так и напишу на нём: «хуй». Зачем? Да так, пьяный базар с самим собой навеянный бутылкой дешёвого вина после двух тысячелетий христианства. Это фраза по-моему из Генри Миллера, роман «Тропик рака». Порно в прозе.
Школа. Дети. Цветы жизни. Плоды нашей страсти. Им пока всё до сраки дверцы – детство. Сам был таким.
Вот и мост. Сколько осталось? Ёбти-срать! Десять минут. Подождём. Всё таки от чернила тяжёлый приход, но хоть что-то. Сердце нехорошо ёкнуло. Блин, только бы не сдохнуть… Сейчас, сейчас. Вася, да где же ты?
-Давно стоишь?
-Да целую вечность уже! Вася, здыхаю.
-Вижу. Пошли.
-На что у тебя есть?
-А что ты хочешь? Я взял тебе полтарашку крепкого пива. На, держи.
-Елы-палы, Вася! Меня это не спасёт! Может на что покрепче есть?
- Да щас посмотрим. – Вася достаёт худое портмоне и пересчитывает купюры с нолями. Значит бабло есть. За-е-бись.
– Ну на пузырь водки есть. Только чем закусим?
- Ну ёлы-палы, у меня найдём.
- А матушка?
-Да нет её. До вечера не будет.
-Ну пошли.
Во кайф! Вася мне Богом послан. Нет, кощунствую. Прости, Господи. Просто ну очень хреново.
Магазин сразу у моста. Эти продавщицы уже не кажутся такими уж плохими. Мы ж не алканавты какие-нибудь – мы водочку берём.
-А курить есть?
-Есть.
-Заебцом. Всё пошли.
-А где ты так погулял вчера?
-Да если бы вчера! Это тянется уже дней восемь.
-Ого. Я бы уже умер.
-Вот я и умираю.
Аптека, улица, фонарь… Блок был классный чувак. Одна его «Незнакомка» чего стоит:
«И пьяницы с глазами кроликов ин вино веритас кричат». Это про меня. Да. В моей душе лежит сокровище и ключ поручен только мне. Ты право, пьяное чудовище, я знаю – истина в вине…»
Пришли. Разувайся. Проходи. Открывай, бо ща здохну.
И началось всё заново. Бутылка быстро пустеет под разговоры о том, какой ты офигенный чувак, но у тебя запой, потому что несколько дней назад один друган приехал с зароботков… И прочая пьяная дребедень.
-Пошли покурим.
И тут накрывает. Резко, как кувалдой. Но тебе всё равно мало.
-Вася, а давай пивка.
-Не отрубишся?
-Да не пизди.
Буль-буль. Кирдык. Затяжка, ещё зацяжка. Качнуло.
-Чувак, да ты в хлам.
-По хуй.
-Не, я пойду.
-Ну пиздуй. Спасибо.
-Да сам был таким. Звони если что.
Ушёл, а пиво оставил. Заебцом. Ещё где-то с литр осталось. Буль,буль. Кирдык. Не-- выпью всё. Кирдык, кирдык… Ну ни хуя себе приход…
…По-моему снится что-то хреновое. Кричит мама. Люди в белых халатах. Я бью кого-то белого в морду, он меня. Да ну на хуй. Стоп. А это кто? Менты!
-Вон нахуй из моей квартиры, сволочи…
Трах-бах. Больно.
-Гады, не крутите руки музыканту, я ими работаю.
-Ты ж безработный, сидишь у мамы на шее.
- Не твоё дело, подонок…
-Что ты сказал?
-Ты всё слышал, рыло.
Опять больно. Уже в машине какой-то… Гады наручники одели и затянули покрепче.
- Я же говорю, руки – музыканта.
-Нам насрать, сиди спокойно, а то будет хуже.

Очнулся. Боже, это наверное преддверие ада или чистилище. Руки привязаны к задней спинке кровати, а одна ещё и под капельницей. Только что за диво? Всё так чисто и красиво? Да-а-а, видно я вчера уснул с мечтой, а проснулся с реальностью.
Вошёл какой-то строгий в зелёном халате: «Ну что, очнулся? Ты хоть помнишь, что вчера вытворял? Как доктора в лицо ударил, как с милицией дрался? Как тебя к кровати привязывали? А как меня старым пидором обозвал?» Боже мой, неужели это всё было на самом деле? Но предательски струсивший мозг убеждает тебя, что всё было именно так. И тут заходит какя-то зрелая баба в белом халате, называет тебя по фамилии и грозит, что тебя буду оформлять в ЛТП. Бля! Я хочу съебать отсюда в диком ужасе!
-Развяжите хотя бы руки. – умоляешь ты.
На тебя пристально смотрят, убеждаются, что ты уже как ягнёнок или побитая собака и измученные затёкшие руки наконец отвязывают. Господи как больно! Не рубите руки музыканту! Ещё что-то пизданув унижающее на прощание тётка и грозный дядька сваливают, оставляя тебя на самобичевание. Ты оглядываешься, рядом на койке лежит какое-то чувырло и тупо зрит на твои страдания. Наши взгляды встретились: «Коля меня зовут. Гы-гы-гы.» Беззубым ртом чувырло привело меня в ужас и я бессильно откинулся на подушку. Странно, обычно с такого бодуна постоянно хочется писать. Потому что за всё время штопора твои органы выделения то отказывались работать вовсе, то начинали делать своё дело с таким остервенением, как будто они это делают в последний раз. Рука невольно полезла под одеяло. Трусы. Мои трусы. Где? И уже громко: «Где мои трусы?».
- Гы-гы-гы - ответил Коля. - Тут трусов ни на ком нет.
-Боже! Что у меня в члене! Что с мои членом! Что это? Сестра! Сестра!
-Да не реви ты. Тут в реаниамации у всех в писунах катетер стоит. И всё из тебя вон в тот мешочек выливается. Автоматически. Гы-гы-гы.
-Господи, так я в реанимации?
-Ага. А вон те, - Коля показал на лежащих за стеклянной перегородкой,- скоро вообще откинутся. Так что мы с тобой тут самые здоровые. Гы-гы-гы. А ты вчера вытворял чудеса. Уж я то буйный, когда перепью, но ты… Гы-гы-гы.
И вдруг в наш ад влетел ангел. О, это было что-то, что заставило меня на секунды забыть про свои страдания и то дерьмо, в которое я вляпался. Длинноногая блондинка во всём белом влетела в нашу берлогу и подойдя ко мне начала что-то вводить в вену. Если бы она вводила мне цианистый калий – мне было бы всё равно. И я ей невольно сказал: « Эй красотка, ты мне подходишь. Ложись рядом.» Ангел даже не отреагировал на мой комплимент и… молча улетел, оставив мне в подарок аромат каких-то изысканных духов с непроизносимым названием. И вот я вновь с чувырлом Колей и умирающими хуй знает от чего соседями. В этот момент мои страдания вернулись. От нечего делать я постоянно проверял свой мочевой пакетик. А туда всё капало и капало… Как слёзы младенца… Мне было себя жаль до бесконечности, хотелось плакать…
Когда смотришь на все эти приборы поддержки жизни умирающих, капельницы, шприцы, таблетки, то с антропологическим ужасом понимаешь, как глубоко вляпалось в это цивилизованное дерьмо человеческая история.
Дурные мысли роем лезут в твою больную голову. Ты не понимаешь на каком свете находишься и если тебя сейчас спросить сколько будет дважды два то твоё сердце разорвётся. Разве может что-то сравнится с ужасом абстинентного синдрома? Это полная деградация, полный разрыв с самим собой. А когда ты ещё и привязан к кровати, то чувство полного своего ничтожества переполняет твой мозг через край и выливается из глаз не имея ничего общего с твоей волей и твоими желаниями. Чтобы как-то успокоить нарастающее беспокойство начинаешь дёргать ногами, постанывать, но всем насрать на твои страдания, потому что ты здесь не по «уважительной» причине – ты нажрался до опизденения, у тебя алкогольный психоз и ты не достоин ни капли сожаления. Любые образы приходящие в голову двигаются как в старом кино: быстро, неестественно и обязательно корча тебе самые страшные рожи. Тогда я отчётливо понимал, что черти реально существуют и искренне молился. Молился долго. Обещал не вытирать ноги о чужой коврик и стереть всю порнуху в компьютере. Только как говорила моя матушка, молитвы мои не поднимались выше потолка. Положение усугублялось ещё и тем, что я не мог свободно двигаться. Если в повседневном отходняке ты можешь выйти на улицу, сделать вид, что тебе куда-то нужно по делам, можешь попытаться обмануть свой страх. Хотя бы попытаться! То здесь нельзя было даже перевернуться на бок! Тебе мешал этот долбанный катетер, который терзал твой член, непонимающий за что с ним так жестоко обходятся.
Я ждал вечера как своё спасение, когда ко мне подходила медсестра со шприцем снотворного. В этот момент она была для меня богиней. Это был воистину акт милосердия, что мне прописали снотворное. После укола я, конечно же, не спал. Но я себя обманывал, что я хотя бы дремлю. Каждый раз в таком состоянии ты понимаешь, что всё это бред больного мозга. Но ничего не можешь с этим поделать.
-Пусть колотит, пусть трясёт, пусть Ходоркин отсосёт.- прервал мои философские мысли Коля и посмотрел на меня как я отреагирую на эту бородатую шутку.
-Послушай, Коля, ты идиот наполовину, причём это лучшая твоя половина. Поэтому будь добр не пизди и не умничай, будь лучше.
Коля, ничуть не обидевшись, взял печенье со своего столика и начал его кушать, окропляя крошками одеяло.
Во бля фабричный товар природы! И невдомёк же таким, что есть на свете мозги, которые могут писать стихи, цитировать Блока и думать о вечности. Хотя когда ты в штопоре, за пузырём разве ты не нашёл бы с ним общий язык? Конечно бы нашёл…
В таких неподвижных страданиях я провёл три дня. За это время капельницы и тупое время сделали своё дело и я был трезв и чист как молитва ребёнка. И вот на четвёртый день утром зашёл какой-то охуенной пизды колпак и представился наркологом. Мысленно послав его ко всем ебеням, я вежливо поздоровался. Колпак стал что-то писать в свою замусоленную книжицу, пару раз спросил меня не мерещаться ли мне тараканы, как я сплю… «Тебя ебёт?» – постоянно мысленно отвечал я, но с языка упорно не предательски вылетало что-нибудь предельно вежливое. И вот этот колпак, закончив свой допрос пропел, да именно пропел - для меня это было пение, фразу: «Этого можно отпускать. Нужно освободить койку для попавших в аварию». Я чуть было не подпрыгнул и не вырвал свой мочевой котетер. «Спасибо, доктор, спасибо, я ведь здоров, это был частный случай…». И прочую ахинею, только бы никто не передумал и не принял решения перевести меня в какую-нибудь другую палату-берлогу с другими чувырлами-Колями. Колпак криво ухмыльнулся и позвал длинноногого ангела : «Пусть идёт домой»-сказал он ей и моё сердце сыграло мне тушь.
-Боже мой! А кто котетер вынимать-то будет?- возопил я.
- Я. – ответил длинноногий ангел, - я ведь его и вставляла.
И тут тебя пробирает, нарастая как лавина идиотский смех. И, уже рыдая от смеха, пугая полумёртвых соседей, приводя в предсмертное сознание безнадёжно-уныло ждущих отхода в вечность, ты громко пукаешь, потому что понимаешь, что терять то тебе уже нечего. Тебя видели всякого пьяного-обосцаного-обрыганого и во всякой неприлично-фантастической позе. И этот пук просто ставит точку во всех твоих комплексах и нереализованных желаниях. Длинноногий ангел недовольно фыркнула и пошла к хуй знает от чего умирающему в соседнюю комнату. А ты продолжаешь ржать, понимая, что всё кончено и ты вот-вот отправишься ко всем ебеням из этого ада, где тебя как рождественскую утку, пытались приготовить для подачи на стол кодировки или принудительного лечения. Хуюшки! Я здоров! Спасибо нашим докторам, что ставят капельницы нам! Приходит туповато-безразличная санитарка с моими шмотками, от которых сразу пахнуло Англией и морем недавних десятидневных странствий по хуй знает каким неоткрытым землям нашего вонючего городка с романтическим названием. Но мне уже было насрать во что выряжаться. Как только мои шмотки доставили к моему телу, длинноногий ангел прилетел, откинул моё одеяло, от чего я чуть было не возбудился, и под мои показно-страдающие крики медленно вытянула эту гибкую гадкую трубку из моего давно смирившегося со скукой безделия междуногого друга. Я подхватился и принялся судорожно-радостно натягивать рваные трусы, стоящие носки и наступившие когда-то где-то в говно туфли. Санитарка вытолкала меня в коридор, где я продолжал наряжаться в чучело уже там под удивлённые взгляды родственников тех, кто лежит в реанимации, так сказать, по уважительной причине. А мне было насрать. Я готовился к свободе. Я был свеж и молод! Немного тормошили совесть и душу предательские воспоминания, но всё это таяло перед предвкушением того, что вот-вот я опять увижу улицу, живых постоянно пьяных каких нибудь работяг и всяких других пидоров. Моя лечащая врач сказала мне что я могу быть свободен, пожелала больше не попадать к ним в гости и я пошёл к выходу. Выйдя на улицу я увидел всё то, что и предполагал с точностью до пидоров и ещё раз убедился в том, что талант не пропивается. Я шёл и вдыхал свежий осенний ветер свободы после четырёх дней, проведённых в неподвижном, холодном, безразличном аду. Я был жив и готов к новым подвигам. Каким? Да хрен его знает. Вонючий и заросший как раненный где-то в жопу чеченский боевик, я шёл жить.
***
Штопор, отходняк, чистяк. Вот три составляющих, между которых стремительно неслась моя жизнь. На чистяке я изобретал, придумывал, сочинял и планировал. В штопоре всё это осуществлял. А по отходняку во всём этом искренне раскаивался.
Я слишком долго дружил с алкоголем. И вот теперь меня хотели заставить от него отказаться. Но я друзей не предаю. И я шёл жить дальше.