А я не понимал, горел от страсти,
Дурак был… Да не просто, подкидной,
Дешевенькой червовой красной масти.
Война, не до любви, твердили мне,
Но сердца стук, и не было покоя,
А мир пылал в безудержном огне,
И немцы были где-то под Москвою.
Рубином жжет кремлевская звезда,
Я нервы гнул, как тоненькие спицы,
-Не буду я твоею никогда,
Скорее Гитлер вдруг возьмет столицу.
Сказала вроде в шутку, просто так,
Я скрыл тогда задуманное мною.
Ты хочешь, чтоб в Москву пробрался враг?
Так я тебе, любимая, устрою.
Победу на заводе я ковал,
И запечатав чувств тайфун на пломбы,
Секретную хуйню я шлифовал,
Которую потом вставляли в бомбы.
Сознательно я гнал галимый брак,
Хотя порою сердце разрывалось,
Короче, специально делал так,
Чтоб бомба ни хуя бы не взрывалась.
Зима. Мела на улице пурга,
Война и смерть, потери и печали...
Хоть бомбы и кидали на врага,
Но немцы, наступая, хохтали.
И вот, прорвав защитное кольцо,
Свирепствуя с жестокостью без меры,
Под шквал огня, тараном, блядь, в лицо,
В Москву ворвались первые «Пантеры».
Под Хорста Веселя шагал отряд эСэС,
И свастика приподнята над Спасской,
Московских куполов священный лес,
Раскрашенный коричневою краской.
Бесчинствовали немцы сорок дней,
И панику средь москвичей посеяв,
Отвесили цыганам пиздюлей,
А в Тушино повесили евреев.
Большевиков на аутодафе,
Чтоб больше вовсе не было вопросов,
Приехал Гитлер в новом галифе,
И привели тебя к нему с допросом.
Он встал и тихо начал говорить,
Тревожно над Москвой кружили птицы:
-Кого ты обещала полюбить,
Когда возьму я русскую столицу?
Но ты молчала, губы закусив,
Под пытками ни слова не ответив,
Ты умерла, меня не полюбив,
Повешенная рано на расвете.
Германией повержен ostи west,
И на хуй ты нужна мне, королева…
Ведь мне вручен железный черный крест,
И Браун я поебываю, Еву.
Но иногда, я думаю, что ты,
Меня тогда бы лучше б полюбила…
И я кладу замерзшие цветы,
Тебе. На эту братскую моглилу