Вася Мудозвонкий : Баллада о свинье (Глава 2)

Был поросюн актёр от бога, иль от природы; это как считать вам нравится удобней, но у свиноты был талант. Одно лишь вытянет копытце, копытце станет вдруг рукой, и во плоти явится нищий, как будто был всю жизнь такой. Но стоит лишь ему зевнуть, не просто так, не абы как, а гордо выпятивши грудь, и вот уж он аристократ. Но есть вершина мастерства: сыграть посмертную минуту, сыграть по нотам мертвеца, печаль испущенного духа. Всего то надо, лечь на пол, вверх закатить свои глаза, вспотеть, открыть пошире рот, слюну пустить и не моргать. Постиг профессии азы, постиг от корки и до корки. "Ай, поросюн, ай сукин сын"- учителя его в восторге. Понятно им уже давно, что нет животней, чем свиньи: род их обречён талантом к почестям и славе. Сигнализация всю ночь тоскливо воет, охраняя в жару в грозу в пургу в мороз чужую собственность за даром. Стоит на пашне старый трактор, гремит мотором измождённым; за жизнь свою перепахал он всю землю бывшего колхоза. Ленивый кот имел и тот, долг тяжкий, он в подвале крысу ловил, но та его вперёд сама поймала и загрызла. Работа есть и у Бориса. Он стеклотару собирает, с тех пор колхоз как развалился, торгуя осенью грибами. В работе все, но не они. У них стезя особая. У статистической свиньи великие способности. У них особое занятье: дарить толпе мечту и грёзы, что по свинячьи им приятно, как часть профессии актёрской. Не простож так Борис с руки их, как родных кормит, да и поит. И для него свинячьи визги, как благодарность за помои.



Поев, поведают друзья все потаённые мечты свои. Всегда с свиньёй свинья пооткровенничать могли. Любой кабан, как индивид, как личность был неповторим, но оказалось, что у них желанья в принципе одни. Бесчеловечно их терзали… терзали смутные мечты. Все трое жаждали признанья и поклонения толпы. Чтоб после звёздного концерта, прям со своей пресс-конференции, приехать под апплодисменты на фестиваль в саму Венецию. И с чередою фотосессий он появился-б на обложках журналов. Он красив без лести. Не любоватся не возможно. И дать просили-б интервью, пред поросюном благовея все журналисты. Поросюн давал, зевая-б тем не менье. Ток-шоу, разные программы, и голубые огоньки его-б на съёмки зазывали-б, и все-б охотились за ним. Сидел-бы он в концертном зале или в кафе с фотомоделью, а все вокруг бы обсуждали их отношения в постели: "А вы слыхали поросюн таких имеет восемь целых. Он поимел Европу всю, он даже спал с Наоми Кэмбэл. Как он справляется один? Какой у парня темперамент.."- а поросюн бы делал вид, что в разговоры не вникает. Вот он со свитой в лимузине в клуб для элиты прикатил. А все вокруг бы голосили: "Какой крутой автомобиль. А вы слыхали, собирает он раритетные машины. Неоднократно выйграл ралли. Спорт настоящего мужчины. Да наш милейший поросюн лихач, гусар, смельчак, секс-идол"- а поросюну похую, он не показывал бы вида. Вокруг все шепчутся что вот, так между прочим, на досуге, снимает поросюн кино, забавы ради и от скуки. Сам Тарантино поросюна просил продать права на фильм, преследует его повсюду, отбоя нет от тарантин.

Его загадочная личность всё время порождала-б слухи. И сплетен шлейф за ним тащился-б, а люди вились бы как мухи. Прослышав, писил поросюн, насвистывая в туалете, и сочинил прям на ходу, за раз мелодию для флейты. С тех пор за ним тайком в сортир понабивалось меломанов и композиторов, что тихо его идеи воровали. Зайдёт в уборную, нужду, не важно, малую, большую, исправить, там его уж ждут, подслушивают поросюна. А там глядишь и через месяц трудов над новым матерьялом, с улыбкой глупой Макаревич издаст пластинку или шлягер. Пусть Макаревич бы один ведь; а то же в массовом порядке в сортир подслушивать ходили десятки дейтелей эстрадных. "Но поросюну всё равно. Не упрекнёт их в плагиате. Без принужденья из него сама мелодия лилася. Он просто классик, виртуоз. И если человек с талантом, то обязательно во всём"-вновь тихо публика шепталась. Всё это правда за спиной. И поросюн бы точно знал, не лесть всё это, а любовь; лесть не бывает за глаза. А он бы голосом уставшим, перед толпой судил о жизни: "Осточертели мне фанаты и надоели журналисты. Одним всегда подай автограф, другим подайте интервью. Хотя всё это часть работы, я от любви людской сопьюсь. Кручусь как белка в колесе. Обычных радостей не вижу. Бывает даже время нет, что-б почитать спокойно книгу. Концерты, съёмки и реклама. А так не хочется порою. Не в деньгах счастье- это правда. Я вам завидую, не скрою. Я не могу, себя аж жалко, простым, обычным человеком, по улочкам пройтись, по парку неузнанным, обыкновенным. Поехать что-ли на Канары развеятся, или в Лас-Вегас, в круиз да по земному шару. Будь проклята моя известность. Нет, всё не то, всё надоело. На дачу личную в Борвиху, на воздух свежий я поеду и поужу в Борвихе рыбу. Лишь в единении с природой, в тиши лесной, под небом ясным освободиться мы способны от суеты мирской и грязи. Зачем нам платиновый Роликс? И заполнять шампанским ванны? И забронированый столик, зачем нам в модном ресторане? Зачем продажная любовь? Зачем оплаченная дружба? Зачем не чуства, а подобье, а для подобия наружность? К чему нам почести и слава? К чему нам наши миллионы?"- и поросюнские слова подобны были взрыву бомбы.



Поверг в сомненья смысол слов, то что общественность терзало. Являлась проповедь его случайно с губ слетевшей фразой. Прошла волна самоубийств. Стрелялся беглый олигарх. И даже Юрий Айзеншпиц принять хотел мышиный яд. Кобзон Иосиф хоть и поздно вернулся вновь в КПСС. Иосиф партии поможет, искупит деньгами свой грех. Иван Исаич Шаповалов, а с ним ещё Иван Демидов в монахи подались на пару. Им как присяга звук молитвы. За развращенье юных дев вину искупят два Ивана. Пусть музыкальным был проект, но омерзительны деянья. Пришла пора открыть приют закоренелых лезбиянок, с Шурою вместе и с "Тату" спасать от пагубных изъянов. Уметь должны варить борщи, носки вязать и макраме, себя ложиться приучив с Иванами в одну постель. Рожать детей, стирать пелёнки, что-б быть женою и хозяйкой, такою став какой природа замыслила первоначально. И даже Боря Моисеев, смотря чрез слёз опухших щелки на лезбиянские успехи, хотел исправиться, но тщетно. И на волне энтузиазма, загнувшись в позу рачию, заклеил пластырем свой анус и дал обет безбрачия. Филипп Бедросович Киркоров все деньги жертвовал свои в фонд голодающих народов и пострадавших от войны. И самому ведь не хватает на жизнь. Но всё отдал Филипп. Он знает сам, что это мало. Накопит-снова отдадит. Все знают Кикабидзе кто. Кристально честный человек. Но совесть мучит и не смог помочь цирконевый браслет. Вот что могло произойти с людьми из шоу-бизнеса, с весьма циничными людьми, которые не спилися. Артисты подались в попы. Кто не подался, те рыдали тайком, ночами, от тоски, глотая валидол горстями. Сам поросюн от слов своих расстроен был, он сам в печали, он в закрома души проник, сказав о том о чём молчали. Он осторожнее с людьми отныне будет, хоть свинья, нечайно гением своим травмировать людей нельзя. Свои глубины размышлений он будет тщательно скрывать, что-б тех, кто воли не имеет, не подкосить и не сломать.



Сидит свинья в своей Борвихе. По воскресеньям ловит рыбу, а в будни мемуары пишет, на злобу дня, за кипой кипу. Звонит на даче телефон; он от звонков аж раскалился. В нём просят все наперебой: "Наш поросюн вернись в столицу. Упали кассовые сборы. Не ходит публика в кино".- Везде трагические стоны: "Без поросюна всё умрёт. Умрёт российский щоу-бизнес. Исскуство без него загнётся"- вокруг панические визги:"Свинья вернись"- и он вернётся. Он не привык сидеть без дела. На сцену выйдет, хоть устал, хоть всё ему и надоело, что-б глупый зритель не страдал. Он с детства знал, что он в ответе, за тех кого он приручил, тем паче публика как дети, а поросюн её кумир. И глупый зритель прозябает. Без поросюна им не жить. Да что толпа, он погибает без них поклонников тупых. Их разлучать безчеловечно. Жестоко разлучать влюблённых, всех шансов их лишив на встречу, а шансов было миллионы. Он сам уже давно готов к апплодисментам, к крикам браво, вино закусывать икрой- талант на то имеет право. Его свиной потенциал зарыли злые люди в землю. Считал, что людям тем цена в рублях советских три копейки. За палец укусил Бориса, помои тот недоливал. Стал нетерпим и агрессивен, насколько может стать свинья. Весь день в загоне раздражённый, несоответствуя запросам, и с каждым днём свинячьи грёзы в свинье рождали беспокойство. Проснётся радостный под утро. Увидит свой родной свинарник и пожалеет, что проснулся и что родился он с глазами. Сам он весь по уши в дерьме. Помоями кишит корыто. Взор вдохновения померк. Мечты померкли, всё обрыдло. Несостоявшаяся жизнь. Друзья его две грязных чушки. Он сам такой же как они. Чего ещё быть может хуже? А хуже может быть, свинья ещё не знал как хуже может. И хуже стало, как то раз, когда казалось что не может.