Леха Ручий : Эшафот

Эшафот был построен на центральной площади городка. Плотники работали весь день и теперь отдыхали в тени у стены одного из домов. Хозяйка дома вынесла им кувшин воды и буханку свежеиспеченного домашнего хлеба. Их было пятеро: один – старик с седыми спутанными волосами и лицом, похожим, на печеное яблоко, другой – совсем мальчишка, лет четырнадцати-пятнадцати, светловолосый и незагорелый, он пришел с севера, трое остальных, наоборот, были с юга и держались вместе и говорили только друг с другом, они были турками, старик и юноша не знали их языка.

Они сидели и молчали. Старик смотрел бесцветными глазами куда-то вдаль. Юноша жадно ел хлеб и пил воду. Турки о чем-то разговаривали, размахивая руками. Был уже вечер, но дневная жара так и не спала. По лицам всех пятерых струился пот.

Эшафот был высоким, сколоченным из грубых досок, над ним возвышалось пять виселиц, похожих на пять букв «Г», каждый из плотников сколотил по одной. Мимо прошел военный патруль – двое солдат с винтовками и офицер; офицер то и дело отирал лоб платком. Старик посмотрел им вслед.

— И на кой черт им понадобилось пять виселиц? – спросил он сам себя. — Да еще так срочно? Не иначе дело государственной важности.

— Какое дело? – обратился к нему юноша.

— Ясно какое – казнь, — пробормотал старик, из-за жары ворочать языком не хотелось. — Такие вещи не для игр строят.

Юноша отломил кусок хлеба и принялся его жевать.

— Интересно, кого они хотят казнить? – спросил он у старика.

— А это уж не наше дело, отвечал ему тот. – Наше дело построить, получить свои деньги и идти искать новую работу.

— И все же, — не унимался юноша.

— Да мало ли кого они хотят повесить, — проворчал старик, — времена нынче такие, что каждый там может оказаться, — и он кивнул в сторону эшафота.

В подтверждение его слов где-то во дворах загрохотали выстрелы. Юноша насчитал четыре, потом все смолкло. Турки замолчали, один из них встал, отошел в сторону – туда, где рос большой куст шиповника, приспустил штаны и помочился под него. Потом он вернулся и сел рядом со своими товарищами.

— Почему их пять, а не четыре, скажем, или шесть? – спросил юноша.

Старик ухмыльнулся:

— Какая разница? Я за свою жизнь немало таких вот сооружений сколотил, милый мой, и скажу тебе одно – смерти все равно – четыре, пять или шесть. Она заберет всех вне зависимости от числа. Да и тому, у кого петля на шее, все равно, сколько виселиц рядом.

— А вы видели как… — юноша запнулся, он почти не видел смерть, только бабушки, но той было много лет, и она умерла от старости, — видели как вешают?

— Я многое видел, — произнес старик, — и скажу тебе: в смерти нет никакой красоты; когда вешают, ты задыхаешься, глаза краснеют из-за лопнувших сосудов, язык вываливается, у тебя ломается позвоночник, и ты болтаешься как мешок с опилками на ветру. Как мокрый мешок, потому что ты непременно обмочишься. – старик вздыхает. – А потом, через несколько дней, твои глаза выклюют птицы. И ты будешь висеть, безглазый, под палящим солнцем и дождем, и всем будет плевать на тебя, и когда от тебя начнет вонять, тебя вытащат из петли и вместе с остальными несчастными закинут в грузовик и вывезут за город, чтобы там скинуть в яму к куче гниющих тел и наспех закидать землей.

Юноша скатал в пальцах шарик из хлебного мякиша. Картина смерти, нарисованная стариком, ужаснула его. Ему нравилось жить, он любил жизнь. И хоть он толком и не знал, что это такое, он цеплялся за нее, повинуясь природным инстинктам, всем своим существом противясь смерти. Даже когда он в детстве заболел пневмонией, мечась в бреду, он хватался за жизнь, как хватается тонущий котенок за проплывающую мимо соломинку.

— Скоро они там? – проворчал старик. – Уж заплатили бы да и отпустили.

Солнце закатилось за дома. Тени удлинились, пять черных букв «Г» легли поперек площади, страшные, пугающие прохожих. Из-за дома вышла собака. Она подошла к юноше и потерлась мордой об его ногу. Юноша потрепал собаку и протянул ей кусок хлеба. Собака взяла хлеб и принялась жевать его.

Через полчаса начало темнеть. На небе появилась луна, красного кровавого цвета. Собака лежала у ног юноши. Старик задремал, прислонившись к стене дома. Турки достали карты и играли в них. Юноша смотрел на небо.

Из-за домов с другой стороны площади вышел отряд солдат. Солдаты направились к ним. Впереди шел офицер в форме полковника. У солдат были винтовки с прилаженными к ним штыками.

Когда они подошли, старик разлепил глаза.

— Господин полковник… — начал он, но полковник прервал его:

— Встать, — скомандовал он.

Все пятеро вскочили на ноги, даже турки, которые толком не знали языка. Их карты остались лежать на земле. Собака встала и зарычала. Полковник ударом ноги отогнал ее. Собака заскулила и побежала прочь.

— Сейчас вы будете повешены, — сухо сказал полковник.

— Как это повешены? – пробормотал старик. – Господин полковник, должно быть, вышла какая-то ошибка… Нам должны заплатить за работу…

— Никакой ошибки, – полковник презрительно посмотрел на них, — мы проверили.

Как это повешены? — пронеслось в мозгу юноши. Почему? Нет, нет, это точно ошибка. Он посмотрел на полковника – наверное, господин полковник шутит. Юноша вглядывался в его лицо, надеясь, что полковник сейчас улыбнется и скажет, что пошутил, а потом распорядится выплатить им деньги и отпустит их.

Но полковник не улыбнулся. Он отошел в сторону, и на его место встали солдаты, которые выставили перед собой винтовки, так, что штыки почти касались своими остриями плотников.

Нет, не может быть! На глаза юноши навернулись слезы. Может, он спит? Юноша что есть силы ущипнул себя за руку. Рука отозвалась болью, на коже остался красный след. Но солдаты и штыки не пропали. Это был не сон.

Он заплакал. Потом упал на колени:

— Господин полковник, — всхлипывал он, — это ошибка, точно ошибка! Мы всего лишь плотники, мы не сделали ничего плохого…

Ему не дали договорить. Один из солдат ударил его ногой по лицу, он почувствовал соленый привкус крови во рту, потом его рывком подняли на ноги. Юноша обернулся, ища поддержки других плотников, но старик молчал, опустив голову, турки что-то бормотали, должно быть молились. Слезы застили ему глаза.

Их подняли на эшафот. Поставили у виселиц, каждого у той, которую он сколотил. Юноша плакал. Происходящее не укладывалось в его голове. Нет, этого не может быть! Ему всего лишь четырнадцать лет, он еще не видел жизни, он не готов умирать, он не хочет…

Но их желания не спрашивали. Их подняли на табуретки, стоявшие под виселицами, и одели петли на шеи. Эшафот был окружен солдатами. Старик стоял молча, он смотрел на юношу: у того было серое лицо, казалось, он сейчас потеряет сознание. Внезапно юношу стошнило. Блевотина растеклась по доскам, которые он каких-то несколько часов назад сам же и приколачивал.

Солдат ударил его прикладом. Юноша согнулся от боли и полетел с табуретки, старик видел, как перекосилось его лицо, и веревочная петля впилась в шею. Он задергал ногами, хрипя, по штанам поползло темное предательское пятно, с левого башмака закапало, старик уловил запах мочи.

И тотчас солдаты выбили табуретки из-под ног остальных. Пять тел повисли в воздухе, суча ногами. Вот и отжил свое, — подумал старик.

Это несправедливо, этого не может быть! — клокотала последняя мысль в умирающем мозгу юноши.

Турки висели молча, черные, почти сливающиеся с темнотой. Они молились. Если это можно было назвать молитвой.

Пять луж мочи растеклись по эшафоту. Пять теней в форме буквы «Г» пересекли площадь, как шрамы. Отряд солдат построился в небольшую колонну и пошел в сторону казарм. Впереди шел полковник. В небе висела кровавая луна.