Ромка Кактус : Opus magnum

Все знали, что до добра наши игры не доведут. Тень над Иннсмаутом, тьма над Ершалаимом, danse macabre на фоне звёздного неба.



А я тогда был молод, дерзок и в сердце своём вынашивал как минимум Малого Пулитцера. Впрочем, за вино расплачивался всё ещё деньгами, а не кимберлитовыми трубками своего таланта. А денег хватало только на коробочное.



В студенческом общежитии №1 на днях ввели военное положение. Колючая проволока по периметру, пулемётные гнёзда на деревьях и фонарных столбах – в них круглосуточно сидели пулемётчики на яйцах; патрули с хорошо обученными немецкими овчарками, туалеты тщательно заминированы от курильщиков. Комендант общежития, худая бледная тётка, по случаю обзавелась камуфляжными штанами, усами, сигарой, беретом и под ним летящими на ветру локонами. Ходила она по коридорам, ругала курильщиков и отправляла расстрельную команду к тем, у кого громко играла музыка после 22.00.



А мне предстояло с боем прорываться сквозь заградительный кордон.



Я поправил сумку на плече, принял независимый вид и примкнул к группе заходивших студентов физвоса. Обязательного для прохода штрих-кода на лбу у меня, разумеется, не было. Поэтому, когда вахтёрша направила на меня своё злое красное сканирующее око, я только прибавил ходу, извлёк из-за пазухи метательный нож и пару остро отточенных сюрикенов, сделанных из автомобильной рессоры, и пустил их в дело. Вахтёрша захрипела проткнутым горлом и сползла на пол. Лужа крови натекала с чудовищной быстротой, две студентки захлебнулись насмерть, выйдя из библиотеки в коридор. Но я был уже на лестнице и поднимался на третий этаж.



Мне открыла Настя. Она была в джинсовом комбинезоне с лямками, и от неё пахло вываренными макаронами и тушёнкой. Вскоре пришла её соседка Катя. Пока я разбирался со шнуровкой на своих берцах, они сняли застиранные маечки и трусики, сложили их на стуле, а сами спрятались под одеялом.



Игра заключалась в том, что я поднимал тот или другой край одеяла и обнаруживал некоторые части женских тел. На этих телах в произвольном порядке были написаны фрагменты текстов, и я должен был их читать. Так мы готовились к зачёту по зарубежной литературе и разобрали всего Шекспира. Чума на оба ваши дома оказалась на розовой коже между двумя прекрасными ягодицами Катерины, а на внутренней стороне Настиного бедра рядом с большой родинкой было сказано, что имя женщинам – вероломство.



Мы лежали втроём на кровати, и я повторял наиболее удачные комбинации фраз, дублируя слова прикосновениями рук. Потом Настя оказалась на мне, а я оказался в её «полцарства за коня», и мы поскакали.



Рты у девушек большие и горячие. Они целуются и передают друг другу моё семя, словно эстафету. Я лежу на подушке с завязанными глазами, а когда говорю «стоп», Настя громко сглатывает.



Мы пили вино из кружек. Моя была самой большой и с отколотым краешком. У Кати красная Nescafe, а у Насти со значком Близнецов. Девушки стремительно пьянели. Я рассказывал им об особенностях литературы так называемого чёрного юмора, о Данливи и Бартельми. На закуску у нас ничего не было, кроме пары маленьких шоколадок и постного модернизма.



У двери нашей комнаты собралось двенадцать или пятнадцать стукачей. Они шаркали по двери наконечниками фонендоскопов и внимательно следили, как мы всё больше погрязаем в разврате и литературе.



Выбираясь из очередного головокружительного экзерсиса красноречия, я обнаружил, что девушки давно меня не слушают, лежат валетом и с увлечением изучают гениталии друг у друга. Мне пришлось принять крайние меры. Через пять минут два клитора лежали на подносе, а я в общественной кухне отмывал хлебный нож.



После операции, которую до сих пор практикуют в некоторых мусульманских странах чёрной Африки, девушки стали мягкими и податливыми, как говно. Их можно было мазать на хлеб, и они с радостью согласились дослушать мою лекцию. Но этому не суждено было сбыться.



Дверь с треском лопнула, и в комнату ввалились стукачи. Резиновые звукопроводы их фонендоскопов извивались как щупальца обезумевшего Кракена. Я покатился по полу и стрелял трассирующими из автомата. Настя и Катя швыряли гранаты. В колонках музыкального центра надрывались The White Stripes. С потолка потоками лились огонь и сера в виде напалма. Узкоглазые «Чарли» засели под кроватью, ехидно щурились оттуда и готовили для янки ловушку из рыб кандиру, которые умеют по струе мочи заплывать в уретру. Если бы кто-то в комнате вздумал мочиться, его ждала неописуемая участь.



Силы наступающих всё прибывали. Вертолёты не успевали подвозить медикаменты. Оторванные конечности образовывали непреодолимые преграды, танки и бульдозеры вязли в потрохах. Мы отступали по тропе Хо Ши Мина. Катя несла чёрный флаг с пулевыми отверстиями в полотнище. Настя отирала сажу со лба правой рукой, левой рукой она придерживала гранатомёт на плече. Я шёл впереди всех с истрёпанным библиотечным томиком Шарля Бодлера и громко читал стих про падаль. Декадентство – это ещё не пораженчество.



Мысли мои были высоко и далеко, когда Настя наступила на мину-«лягушку». Всё, что от неё осталось, это печальная ухмылка, свалившаяся передо мной в траву. Катю в качестве «языка» захватил отряд коммандос. Впоследствии она получила повышение до «глубокой глотки», а потом, когда америкосам и это надоело, они грохнули Катьку, свернули свои базы и отправились в Афганистан на поиски анальной экзотики.



Но меня вовремя остановили. Друзья объяснили мне, что это не моя война. Я отложил в сторону пищаль и двумя руками взялся за перо. Весь свой опыт, всё своё знание человеческой природы я решил переплавить в тигле слова. Я писал свою великую работу, забаррикадировавшись в кладовке. Пыль оседала у меня на бровях и крыльях носа. Её там скапливалось достаточно для лепки снежков.



Я закончил свою рукопись и торжественно похоронил её в издательстве – а это надёжнее всякого аутодафе. В ожидании публикации я седею и покрываюсь старческими бляшками. Иногда вспоминаю девчонок и наши с ними игры. На восьмое марта я достаю из переднего кармана джинсов, где всегда их ношу, Настины губы и цепляю себе на член, потому что любовь и красота – они ведь безграничны, на самом-то деле.