Мёнин : Как я считал овец

Не спалось. В поезде мне всегда не спиться. А в тот раз как-то особенно плохо лежалось, муторно, крутился. Очень хотелось заснуть. Решил опять воспользоваться хорошо известным всем средством – посчитать овец. Надеясь, что в этот раз получится.



Сначала овцы, пушистые такие, неопределенного окраса, прыгали бойко, просто замечательно. Проносились над покосившимся вербовым плетнем, как облака. Убаюкивали. Навевали долгожданный сон. Вдруг, абсолютно некстати, вспомнилось, что прыгают они совершенно несчитанные. А полагается считать.



«Ну, раз положено, – сонно подумалось мне. – Одииин». Черный с белыми подпалинами барашек, переминаясь с копыта на копыто, приготовился прыгнуть. Замер. Посмотрел задумчиво на небо. Застыл. «Один, я сказал», – сказал я. Барашек ожил, уставился на меня выпуклым, почти человеческим глазом. И юркнул за плетень, спрятался. «Прыгай, скотина, – прошипел я. – Вылезай и прыгай». Из-за плетня показалась голова с небольшими рожками, обиженно шмыгнула розовым в черную крапинку носом. Потом нехотя, понуро вышло и все остальное. Заняло исходную позицию для прыжка. Подобралось, напружинилось… Барашек скорбно выдохнул. Медленно, крадущися пошел ко мне, по-собачьи виляя куцым хвостом, преданно вперив взор, всем своим видом говоря: «Такой высокий забор – непреодолимая преграда для такого маленького барашка. А тут еще прошлым летом, как назло, копытце подвернул. Прыгать мне никак нельзя. Лучше здесь на травке попасусь». И улыбнулся, обнажив крупные белые зубы и красный, как у овчарки язык. «Ладно, – великодушно решил я. – Не прыгай. Есть кому». И, чтобы убедится в наличии овец, посмотрел налево.



Овцы беспорядочно толпились в узком, но невероятно длинном загоне, уходящем в горизонт извилистой тонкой нитью. Жалобно блеяли, испугано озираясь, бестолково толкались друг о друга. Их почему-то стало жалко. Ближайшая к плетню овца приготовилась прыгнуть. Я проследил предполагаемую траекторию и обнаружил, что она уходит в никуда. Овцы прыгали в пустоту, не в пропасть, а именно в пустоту. Из непонятного, душного, перенаселенного бытия уходили в небытие. Стало еще жальче.



Послушные моей воли стены загона рухнули. Парнокопытные разбрелись по мутной, поросшей редкой пожухлой травой равнине, придавленной низким грозовым небом, огрызающимся бесшумными всполохами молний. «Странно, – подумалось. – Почему пришло в голову заняться счетом в таком мрачном месте, совсем не подходящем для нормального сна?» Поразмыслив немного, я перенес нас всех на меловые просторы старушки Англии.



Огромная равнина, нежно-зеленая и благоухающая, перетекала плавными широкими холмами от горизонта до горизонта. По ярко-голубому, почти ультрамариновому небу неспешно шествовали пушистые величавые облака, укрывали легкой тенью землю. Солнце светило ярко, но глаз не резало и не пекло. Я лег в траву и, наблюдая за ходом облаков, вдыхая кисло-сладкий дух овечьей шерсти, под хруст, мерно пережевываемых сочных стеблей, наконец-то, заснул.





С наилучшими пожеланиями, Мёнин.