Нови : Двое любовников Анны

Сколько себя помнила – все время ходила, жила и дышала. Другие тем временем ходили в темноте с открытыми глазами. А потом человек, чье лицо все больше становится похожим на пятно, украл ключ от ее дома. Приходил изредка, вдыхал ее воздух, выдыхал слова чужие, чуждые. После себя оставлял разгром – вся мебель перевернута, полы, столы и все поверхности усыпаны пеплом. «Значит – дьявол», — решала она для себя. Наводила порядок и опять дышала, но вздохи теперь были мелкие, поверхностные, как нырок в детский бассейн, лягушатник – дышать приходилось слегка – не в полную силу, чтоб не задевать слишком остро все то, что тоже оказывалось перевернутым, но внутри.

От нее пахло рвотой и немного, кажется, калом. Опять намешала каких-то таблеток с вином, а потом всю ночь спала в отключке, но убеждена была, что бодрствует. Воевала сутками с минотаврами, ходила по лабиринтам заброшенных гостиниц. «Отчего все время – гостиницы? – спрашивала себя, — Ведь, кажется, не бездомная». А чей-то голос говорил – от бездомности внутренней – неприкаянности. «Бедная», — жалела себя и сводила плечики в горьком объятии одиночества. Но все же, сладко – выпивала свое лекарство на ночь и горюнилась нежно и отчаянно.

А тебе поднимать ее на руки, натягивать на одеревеневшее тело одежду, вести по ступенькам, усаживать в машину. Зачем тебе это? Это – с красными глазами, с пальцами, приклеенными



к





визжащими

визгом

сотни

бензопил

вискам.



«И, наверняка, ведь пахло говном. Не могло, не пахнуть», — возвращается и возвращается к этой мысли.

А тебе слизывать липкую паутину кошмаров с ее глаз, тебе собирать по частям то, что сломал другой – тот, у которого пятно вместо лица. «Значит – спасатель или спаситель. Разница всего в одну букву. Значит – ангел», — решала она.

В этом гнусном маленьком треугольнике – двое грязные уродцы, а третий, как и было сказано, – ангел. Господь в безмерной щедрости своей подарил Анне этих двоих и, чтобы облегчить ей жизнь, и, чтобы не запуталась она, назвав одного из любовников неверным именем в неверный момент, – дал им одинаковые имена. Господь любит Анну.

На самом деле, господу нет никакого дела до гадких делишек Анны, господь плевать хотел на ее копошение в чужих простынях, на вздохи, ахи и раздумья. Поэтому и Анне тоже плевать на господа – она набирает полный рот прозрачной густой слюны, задирает высоко голову и плюет в небо. Затем закрывает глаза, подставляя белое лицо прохладным брызгам. «Это и называется – божья роса», — говорит она. Господь же ничего не говорит. Молчит. Ему, как было сказано, – плевать.

Она рисует на руках первых человечков. Рисует так, как рисуют дети – оттого они и первые. Рисует в надежде, что первые человечки останутся с ней навсегда. Теперь их трое – дважды палка-палка-огуречик и один человечек в юбке. Черный маркер пахнет свежим миндалем. Наводит на мысли о белых, поглощаемых романтично настроенными людьми в отутюженной военной форме, кристаллах. Двое из этого треугольника любят кристаллы. Любят кристаллы, может быть, больше всего на свете. Третий же любит делать все правильно – в доме его нет даже самого простого обезболивающего. В таком доме жить невозможно. С первым тоже невозможно жить, но, возможно, хорошо умирать.

Как клубок вспотевших изможденных тел превращается в треугольник? В треугольник с такими неравными, но столь необходимыми бедрами? Как полутемная комната превращается в светлый класс?

Идет урок геометрии и Анна – маленькая девочка в школьной неловкой форме. Вдоль запыленной мелом доски выстроились в ряд огромные пластмассовые линейки, гигантский циркуль с закрепленным в держателе мелом вместо карандаша и, конечно, большой треугольник. Большой треугольник с острыми углами срывается со своего места – может быть кто-то бросил его точной рукой, а, может быть, такова его, треугольника, собственная воля. Срывается и летит по направлению к маленькой Анне – летит прямо в белое ее лицо. Рассекает тонкую кожу на лбу, и капли прохладным дождем падают на лицо. «Божья роса», — думает Анна.