Унтер-офицерская вдова : Цвет строительного кирпича.
— Нет, — с достоинством отвечает подруга детства, — в моей молодости это вовсе был не костел, а краеведческий музей с чучелами медведя и красноармейца в буденовке…
Ошеломленная, я забываю обо всем прочем и требую подробностей про красноармейца, подруга хитрит, смотрит свысока, и мы останавливаемся перед высокими сводчатыми дверьми в католический костел.
Зайти не решаемся, робко перебираем ногами, как падшие малолетние девственницы с будущими подкидышами в корзинах, сплетенных из ивовых прутьев.
Неожиданно звучно шлепают по асфальту первые капли. Подруга оживляется и говорит:
— Слушай, неудобно в дождь. Подумают, что мы грозы испугались, как-то тупо. Давай переждем где-нибудь… А уж потом.
Я охотно соглашаюсь, и мы радостно устраиваемся в небольшом пивном ресторанчике напротив, круглоглазая пухлая официантка очень недовольна нашим скудным заказом, выразительно закатывает глаза и шепчет что-то весьма неодобрительное под нос «если нету денег нечего шляться сидели бы дома ходят тут а денег нету нету». Произношу самым ласковым голосом, на который я только способна:
— Полагаю, вам не известна настоящая история этого костела напротив, милая?
— История костела-то? – удивленно переспрашивает она и задумывается, как будто и вправду роется в памяти, вспоминая, — настоящая история, наверное, что и нет...
— Это, скорее, даже легенда, причем страшная — говорю я, отпивая темного пива, — собирается гроза, видимо… Парит и воздух такой… особенный. Вы не находите?
Официантка не находит, бессмысленно морщит низкий лоб, тоже неожиданно пухлый.
Усиливается шум дождя, внезапно темнеет, подруга крутит в своих маленьких руках увесистую пивную кружку, сверкает нежно-розовый маникюр. Официантка повторяет заворожено:
— Страшная легенда, — и тяжело опускается в кресло рядом. Администратор, высокая темноволосая женщина со спиной прямой, как лыжная палка, выразительно кашляет из дальнего угла.
— Более двухсот лет назад за возведением храма наблюдал блестящий Архитектор, к своей работе он относился очень ответственно, предпочитая буквально дневать и ночевать на стройке. Нередко навещала его здесь и возлюбленная супруга, госпожа Архитекторша. Архитектор обожал, боготворил свою жену, целовал следы ее изящных ножек, а когда она, наконец, пообещала ему первенца, буквально возносил на руках, угощая из своих уст красным вином, благословенным для будущих младенцев и их матерей. Ребенок, маленькая лысая девочка, получил свое первое крещение из рук восторженного отца, и в этот день, а также неделю после, все окрестные трактиры подавали водку за его счет. Однако шло время, дни, недели и месяцы, девочка росла, и с каждым днем Архитектор все более и более настороженно хмурился на ее золотистые локоны, прихотливо обрамляющие белоснежное лицо. Он брал малютку к себе на руки, подолгу всматривался в ее небесно-синие глаза, напряженно ожидая скорого их окрашивания в цвет горячего шоколада — и он, и возлюбленная супруга его, цвет глаз имели именно такой. Даже когда крошка спала, он тихо подходил к колыбели и приподнимал ее нежные веки, больно закусывая нижнюю губу от разочарования.
Я на минуту замолкаю. Официантка слушает, чуть приоткрыв рот, теребя белую бумажную салфетку с красной контрастной каймой. Администратор, баюкая в руке дорогостоящую модель мобильного телефона с сенсорным экраном, делает несколько шагов по направлению к нашему столику, и замирает, держа плечи строго параллельно полу. Вдалеке гремит гром, администратор вздрагивает, роняет телефон, изящно приседает, держа узкие колени вместе, поднимает телефон. Подруга детства смотрит в сторону. Я тоже перевожу взгляд на большое окно — чернота за ним время от времени сменяется призрачным сиянием, небо прожигается насквозь сверкающими змеями молний и низвергается потоками воды. Обхватываю ладонями кружку, складываю губы в улыбку — самую волшебную, на какую я только способна.
— В один из дней Архитектор не вынес мук ревности и убил свою возлюбленную супругу, перерезав ей горло кухонным ножом — от уха до уха и ещё раз — от уха до уха. Широкая река свободно вытекала из разверстой шеи красавицы, рубиновый дождь грозил пролиться на головы строителей и прочего рабочего люда. Тогда архитектор аккуратно собрал теплую ещё кровь железной кружкой и мокрой тряпкой в просторное жестяное ведро. С детства владея секретами каменщиков, он тщательно замесил раствор для кладки кирпича, и наглухо замуровал свою несчастную дочь в одной из верхних башенок. Малышка горько плакала, растирая кулачками предательски-синие глаза, потом уснула, ослабев от страха и голода. Через время она проснулась, плакать более не стала, а начала упрямо грызть кирпичи своими тринадцатью молочными зубами. Уже мертвая, с очами горящими, невидящими и страшными, она выбралась из заточения, отплевала кирпичное крошево и молча впилась в шею Архитектора, второй раз смешивая в своем крошечном теле кровь матери с кровью отца. С тех пор, убеждает легенда, здесь и блуждает по ночам маленькая красивая девочка с волосами светлыми, как начищенное серебро, только зубы ее нехороши — остро обломаны, тонкие пальчики постоянно сбиты, и грязны ногти, как их не вычищай. Каждую ночь она вынуждена убивать, снова и снова, потому что ей необходимо чувствовать вкус крови на своих губах.
Гроза, победительно раскатившись громом, заполнила помещение дрожащим неживым светом. Я вижу, как администратор, широко распахнув глаза, что-то быстро-быстро набирает на своем телефоне, дорогостоящей модели с сенсорным экраном, а официантка судорожно прижимает к открытому в беззвучном крике мокрому рту истерзанную салфетку. Белую с красным.
— Не хотела вас расстраивать, милые, — говорю я негромко, почти шепчу, — это же всего лишь сказка. Причем не самая интересная, которую я знаю.
— Это и так все знают, — совершенно справедливо замечаю я.
Мы спускаемся на набережную, разглядывать девиц и прочих ликующих, праздно гуляющих. Гроза миновала, остро пахнет водой и чем-то еще. Вода непременно пахнет чем-то еще, тем и хороша.