Найт : ПРЕЗЕНТ ПЕРФЕКТ

ПРЕЗЕНТ ПЁРФЕКТ



(роман с отрывом от производства)

& nbsp; & nbsp; & nbsp; …и сердце у меня как вымя.



И я…пою…я пою!



А. Паперный &nbs p;

Женщины отучаются от стыдливости собственной наготы уже в 13-14 лет, при первом посещении гинеколога. У некоторых это чувство длится до третьего осмотра максимум, зато потом, они могут свободно раздеваться в присутствии одного-двух человек. А дальше можно смело выпускать их на сцену, полировать пилон. Площадка в стрип-клубе может запросто стать их пьедесталом. Женщину вообще гораздо проще воздвигнуть на пьедестал, нежели мужчину. Вы говорите своим женщинам: ты — королева, принцесса, богиня? А они вам: ты — бог, царь, принц? Впрочем, большинству мужчин нравится ипостась быка-производителя и ни на что большее они не претендуют..

Ольга — на постаменте, в числе призеров. Домой она приносит золото, реже — серебро. Я — бык-производитель. Произвожу впечатление и отходы. Мы дополняем друг друга.



На жизнь Ольга зарабатывает стриптизом. Ей противна любая рутинная деятельность. Оказывается, что ручной конвейерный труд девятичасовой смены и моторика ягодичных мышц в течение ночи — это две большие разницы.

Ольга осматривает мои руки и объявляет, что я не из касты умельцев:



- Даже у меня есть рабочая мозоль. Вот, от пилона.



После этих слов невозможно не увлечь ее в постель. Секс — под бдительным присмотром картин Ольгиного папы, развешенных по стенам ее комнаты. В портретах не сквозит осуждение, лишь толика непонимания: к чему движения, если можно созидать замерев?



У Ольги чересчур прямые волосы, небольшая грудь, теплые бедра, липкая веточка позвоночника, изящные остатки крыльев на спине, обтекаемая форма подбородка. Соединив все параметры, получаем роскошную гурию на выходе. Другого выхода нет.

Мы оба фанатеем от тестов на совместимость, которые сами же и придумываем, сидя на простынях:



- Каких девушек у тебя было больше: красивых или умных?



- Больше всего у меня было…Ань.



- Подонок!



- Согласен.



- Кто твои кумиры, если они есть, конечно?



- А как же: Баккарди, Смирнов, Мартель…



- Пьянь!



- Отлично. Коэффициент нашей совместимости — минус 100%. Идеально.



- Вуди Аллен. Будет ales!



Ольга морщится, передразнивая, и чешет свой носик (жулик Фили сказал бы, что этот носик хорош в любую погоду) о мое плечо. Мой живот издает звуки оркестровой ямы за секунды до увертюры.



Пока Ольга на кухне готовит горячий бутерброд с яйцом, колбасой, помидоркой и сыром, я пытаюсь написать ей стихотворение. Иначе, останусь без яства — таков уговор. У меня не больше десяти минут и выходит довольно скупо:

Открывая вечерние шторы



(Они режут глаза, как лошадиные шоры)



И ветер — не наш, а какой-то офшорный



Он свежесть приносит в твои разговоры



Наливая утренний кофей



(Что, по эффекту, похож на морфий)



Горячая чашка. Разбил. Катастрофа



Я сел записать, эти вот, строфы:



"Ты помнишь, как мы,



Лежа в постели,



За руки держались,



И манною кашей



За зимним окном,



Бурлил ненасытный Солярис?"

Ольге не нравится постмодернизм. Естественно, а кому он нравится-то? Только, если парню из "Blowjob" Энди Уорхола.



К тому же Тарковский, по ее словам, совершенно не "таркоет".



Но бутерброд все равно мой — Ольга на диете. В противном случае, купюры не будут щекотать ее кожу, выглядывая из тонгов.

-В следующем семестре, я хочу чтоб ты держал меня за руку!



Ольга недовольна тем, что я учусь на дневном, а она — на заочном. После лекций у нас каждодневная заочная ставка: она интересуется, по телефону, сколькими задницами я любовался сегодня?



- Я сисечник, а не попочник! — высокомерно заявляю я.



Ольга позиционирует свой зад, как бутон откровений немыслимого.



- Тебе нравится женская грудь, только потому, что у тебя ее нет.



- У тебя тоже — наш разговор представляется в виде несчастного, стоящего на одной ноге на краю крыши: любой ветерок его опрокинет.



- Туше. Поужинаем в городе? — Ольга смеется моим смехом. Я забыл его у нее утром, опаздывая на смотрины задов первокурсниц. — Только, чур я выбираю место, время и напитки!



Короткие гудки похожи на монотонные удары в глаз.

Ольга уплетает порубленную рыбу, упакованную в лист салата. Она обожает морепродукты. Скоро у нее объявится фосфорный нимб. Я не ем морских гадов.



Заведение настолько демократичное, что у официанток нет обязательной формы одежды, и у меня есть возможность их различать. Они суетятся среди лабиринта столиков, огибая менеджеров и игнорируя особо нескромных посетителей. Сверху, с нашей тумбы, пути и сообщения serveuse напоминают Пакманию.



Где-то под потолком звучит "Конь унес любимого".



- А кто такой, этот Любимов? — Ольга примеряет кокошник набитой дуры, развешивая лапшу мне на уши. Хвостенко один из ее любимых поэтов. Как же приятно, когда с человеком читаешь одни и те же книжки. Это называется — поцелуй в мозг.

Ночью, мы спорим, кому спать у окна, из которого поддувает. Я не поддаюсь на уговоры, мотивируя обветренными губами. И, незаметно для себя, уступаю.

- Сегодня мне снилось, что мы покупаем тебе в аптеке гигиеническую помаду.



- Намек понят. — Я зеваю и переворачиваюсь на живот, как четырехмесячное дитя.



- Это не намек — это приказ! — Ольга демонстративно опускает на подмороженный ночью линолеум сначала левую ножку, потом правую.



- Видишь, я встала не с той ноги!



- Уженежаль — констатирую я, продолжая оставлять слепок с лица на вьетнамской подушке.



Это выражение — уженежаль — может означать все что угодно. Например, допитый сок или оранжевый палантин, который полнит. Можно использовать его как междометие. Или, как ответ на все вопросы. Уженежаль I — адмирал, обреченной на штиль, надводной флотилии, у пучины нашей жизни.

Асфальт за окном пестреет радугой пролитого бензина.



В воздухе витает неугомонное счастье, как название для женского романа в мягком переплете.



Стоит такая погода, когда уже можно гулять, но еще нельзя шляться.



Весна пришла не по расписанию.



Весна не приходит одна.

Ольга не разрешает мне прийти посмотреть, как она избавляется от одежды под ритмичную музыку. Для меня одного она тоже не танцует.



Интересно, палачи не пускают своих жен на собственный бенефис?



Когда Ольга идет в ночную, у меня есть возможность порадовать маму своим присутствием. Мое присутствие радует маму. Больше мне маму порадовать нечем.

- Нам обязательно идти в гости к Леше? Мне он не нравится. Внешне. У него под носом… тень от собственного носа. — Ольга мэйкапится, сидя перед не четким зеркалом. На ее коленях раскрытая книга из серии "Жизнь Замечательных Людей". В этот раз, это Микеланджело.



От папы-художника ей передалось острое чувство стиля. И эстетичность взглядов. И безалкогольная зависимость. Но самое главное — любовь к прекрасному, пусть и традиционному. Хотя, "Битва кентавров" больше похожа на сходняк содомитов…то есть, это нетрадиционное искусство

- Современная литература — она как водка: всем противно, но тем не менее - жрут! — Леша отчаянно жестикулирует, словно регулировщик, сажающий истребитель на взлетную полосу авианосца.



- Я не жру. Мне противно — Ольга пьет грейпфрутовый сок из пивной кружки. Ее тяготит Леша, разговоры о водке, литературе и еде.



До этого, один из гостей, разжевывая жареный континент бекона, восхищался им, утверждая, что даже веганы не могут противостоять запаху этого лакомства. Нет ничего вульгарнее, чем обсуждать за едой сам предмет пищеваренья.



Все кому не лень, пьют водку. Лень только мне и Ольге.



Но я сторонник выражения: если в доме есть спирт, значит в доме есть spirit.



Наступает та стадия опьянения, когда речевой аппарат бежит впереди колонны мыслей.



Леша пигмалионствует: он любит Елену и хранит ей верность. Елена забыла как он выглядит. Леша настолько лоялен, что любой упрек в нелояльности оскорбляет его.



Сережа собрался жениться на тридцатидевятилетней Мавриной. Говорит, что не может без нее жить. Цитирует Шекспира. Леша подхватывает.



Я вспоминаю историю про двух сиамских близнецов — мальчика и девочку. Они доросли до 14 лет и влюбились друг в друга. Делили на двоих один тазобедренный сустав. Потом девочка умерла, и мальчик три дня носил на себе ее мертвый торс, пока трупный яд не осушил его рот. Смерть от интоксикации влюбленных сердец — несравненно мощнее Ромео и Джульетты.



Надежда выскочила замуж и теперь мечтает вскочить обратно на подножку трамвая с маршрутом "свободна — свободно".



- До замужества я была ленивой и не умела завязывать галстук…мой супруг очень умный дядька…по его уверению — у него овраг мозгов…я сначала не расслышала и перехотела за него замуж выходить…обошлось, почистила уши ватными палочками…и понеслось…масштабный 3D проект: дерево, дом, дочь — я начала с конца…что значит — мужской набор?…а если я хочу?…вредно девушке не ходить на бал, особенно, если она этого заслуживает…я люблю сказочность…и не люблю реализм в искусстве и мужчинах…



Бла-бла-бла… парам-пам-пам… му-хрю…

Утро застает нас с Ольгой сидящими на кровати, нос к носику, как две окружности на эмблеме Мастер кард.



Ночью Ольга выступала в образе Шивы: в одной руке, изогнутой вверх, два бокала, в другой — бутылка коньяка, ноги скрещены. Сейчас она в образе другого божества — парШивы.



Сегодня, мне первый раз не удалось получить удовольствия от ее тела. Дело в ком-то из нас. Или в коньяке. Или все вкупе. Ольга мстит мне, вспоминая в подробностях расставание с девственностью. Месть как щекотка — к ней быстро привыкаешь.



Мы дискутируем на тему, как обозначить дефлорацию у женщин: потеряла мамзель девственность или же лишилась её? Сходимся на том, что мужчины прощаются с девственностью, а женщины приобретают потерю.



- Я сейчас либо выйду из себя, либо выйду замуж! Пиши объяснительную — Ольга крутит мой сосок, стремясь поменять волну в моей голове, и идет в ванную. Я слышу как влагой взрывается кран. Так же стихийно и фальстартово кричат грудные младенцы. Мне видится Ольга, сидящая на голубом кафеле неприкрытыми дольками ягодиц, рыдающая в ладони. Хочешь опустить женщину — удовлетвори ее несколько раз, не удовлетворив себя. Я нахожу ручку и пишу:

Ты выходишь



&nbs p; из душа:



Стерильна,



похмельна, довольна



Ты выходишь



&nbs p; замуж



Ты делаешь



мне больно.



Любить тебя



непроизвольно,



Как грустить



во время оргазма



Глумливо,



сопливо и безобразно



Как парфюмер,



&nbs p; у которого насморк



Я жалок, как



&nbs p; потерявший паспорт



Как я к тебе привязан,



&nbs p; моя садомаза!

Ольга читает как первоклашка: шевеля губами и хмуря от натуги брови.



- Я же сказала: Ли Бо. Китайский поэт. А ты что подумал?



Она виснет у меня на шее, как любимая петля на эшафоте, что не от ветра мотается.

Есть women и есть womans.



Первые — это представительницы прекрасного, самого лучшего, пола, которые всего лишь женщины. Не больше, не меньше.



Вторые — сочетают в себе лучшие мужские качества, за исключением телесных, под юбкой. Но у них есть метафизические яйца.



Ольга на общем фоне — просто инородное тело.



Кто это? Это — человек-Ольга.

- Я возрастом стала больше любить родственников — изрекает она после семейного ужина с мамой, папой, дядями, тётями, бабушкой и кузенами. Ее кузен Ваня — законченный воришка и наркомашка. Ольга души в нем не чает.



- Он такой веселый. Недавно, чуть дверь тёте не высадил!

Ольга, рассказывая какую-нибудь очередную историю, постоянно сбивается на детали, которые уводят рассказ далеко в сторону от основной сюжетной линии. Тогда она пытается сократить:



- Ну, мы встретились, поболтали, то, сё, пятое-десятое...



Эта присказка стала причиной, по которой у нас появился свой маленький праздник. Я постоянно подкалываю Ольгу, опережая ее следующую фразу:



- Ага, ну а дальше, конечно, то сё пятое-десятое, да?



Она дуется на меня, скрестив руки на груди:



- Как ты смеешь перебивать государя, смерд? Завтра я тебе покажу! — Ольга внезапно улыбается, она явно что-то замышляет. Ночью происходит шторм, палуба раскачивается, наше дыхание развевает одеяло, к концу меня накрывает морской болезнью и перехватывает дыхание.

Ольга пробуждает меня, вставив мне в губы джойнт и задувая дым с утренней свежестью своего рта. Я открываю глаза с улыбкой.



- Вставай, травою заклейменный. Сегодня — наш день. Не понимаешь? По календарю десятый день пятого месяца, то есть, почти пятое-десятое, только наоборот, как у американцев — сначала месяц, потом число. Здорово!



Она салютует мнне бутылкой темного рома, крепко взятого за тонкое беззащитное горлышко. Потом перехватывает джойнт, делает две глубокие затяжки и включает музыку. Холодные земли и странная погода Тома Уэйтса отлично вяжутся с солнцем за окошком..



- Ты будешь в платье, малыш, может быть я надену галстук — Ольга, напевая, кружится по комнате в поисках чистых емкостей, наступая на мои разбросанные вещи. С наигранным трепетом, вешает мои носки на люстру.



- Это хорошо, что ты научился их снимать перед сном. Но как же мне теперь приручить тебя, чтобы ты складывал их… хотя бы рядом? — Ольга прижимает палец ко лбу, изображая задумчивость. Стаканы найдены и наполнены ромом, мы чокаемся сперва стеклянными боками, потом губами, носиками, щеками, надбровными дугами.



- Ну, три-шестнадцать — и мы хором, пытаясь сохранить серьезные выражения лиц, произносим — Главное, что бы у меня всегда все было хорошо!



В коридоре, на тумбочке под трюмо, лежат квитанции по оплате за квартиру. Ольга обзывает их старым словечком "жировки". Я беру в руку два аккуратных листочка и машу ими из коридора:



- Кстати, государь — я на секунду задумываюсь — то есть, ваше величество, вот счета за электричество, и тут такое колличество...



- Фуу, какая мерзость — ты прозу жизни превращаешь в поэзию! — Ольга напускает на себя скучающий вид — Любовная лодка взяла курс на быт?



Я достаю "жижигалку" и сжигаю обе жировки: она права, нечего портить нам праздник. Ольга отключает домашний телефон. Мы включим его как нибудь потом.

Я во все оружии, но с холостыми патронами. Ольга предупреждает, что скоро я начну вести полноценную половую жизнь. То есть буду спать на полу и разглядывать половые щели, как они есть. Ольга акмеистка. Она за простоту русского языка.



Здесь у нас неизбежное столкновение: я разделяю мнение несравненного эстета Уайльда, что человеку, который в прозе называет лопату лопатой, следует взять этот инструмент в руки и завязать с творчеством.



Ольга как раз перечитывает "Портрет Д.Г.", и я вижу главного героя, стоящего перед зеркальном столиком, вдыхающим контуры собственного портрета, искусно выложенного пудрой цвета слоновой кости на гладкой поверхности; когда основные штрихи употреблены, он закидывает остатки пыли на десну, и под прозрачной крышкою стола становится виден его портрет, огромная черно-белая фотография; Дориан совершает этот ритуал ежеутренне, и каждый раз после марафета портрет меняется — все по книжке, никакой вольной интерпретации, ну разве что, изображение меняется еще до деяний самого Дориана.

Меня опасаются кошки. Они чувствуют, что я не пинаю перед собой, как футбольный мяч, звук собственной поступи.



Мы долго бродим вместе, как сепажные вина, среди мостов и рек. В ушах у Ольги слышится что-то с претензией на музыку. Все правильно: при перемене пейзажа должна звучать музыка. Только не спрессованная в гробик плеера. Единственное оборудование, пригодное для ее воспроизведения — память. Жаль, что современная музыка застывает быстрее шлакоблоков и пенобетона.



На пустой набережной играет на гитаре бородач в черном. Партия проста, дисторшн на максимуме, комбик шуршит костром. Но есть в нем особая экспрессия. Нажим. Отчужденность. Он будет в нашем оркестре.



- Я бы выпила двойной эспрессо — Ольга прячет щупальца наушников в сумочку. У этой девочки тоже есть…эспрессия. Эспрессо и Я.

В кофейной штильно, как в колумбарии. А ведь сегодня суббота.



- Бум прошел или все обнищали? — Ольгины брови вытянуты в две дуги, как буква М в Макдональдсе.



Кофеманы опасней алкоголиков — у них больше денег и предрассудков.



Я, без зазрения совести, рассказываю, что Леша, на днях, наведывался в КВД. Он доверился одной девчушке, которая была за небезопасный секс. Вот что с людьми делает недостаточная половая активность. Ольга смеется, как будто гусиным перышком у нее выведывают план Смольного. Она шарит в гнусности и веселье, она перекрытая на всю голову, она нужна мне.

Солнце прожигает дыры на занавесках-парусах, чтобы сплясать на наших веках. Ольга выговаривает мне за халатное отношение к производству.



- Заметила, как ты меняешь меня? Как только заметишь, я вновь стану прежним. — мне трудно сдерживать натиск улыбки у ворот губ.



- Поэзия — универсальный тип обобщения — Ольга пытается взглядом качнуть люстру на потолке. Я чувствую себя медузой на раскаленной гальке.

Я перестал кончать с Ольгой.



Она злится, и кусает меня за локти. Вероятно, дело в предстательной железе. Ольга заводит меня как вставшие часы, но кульминации не происходит. Я в бессилии валюсь на кровать, сползая с ее нагой спины, как упавший со снежного склона: неуверенно и отрешенно. Сейчас она скажет: ты, что, меня разлюбил?



- Ты что, влюбился в меня? — Ольга проводит ладонью мне по лбу, очерчивая ногтем несуществующую морщину.



- О высоком — потом. Давай сначала разберемся с физиологией — дрожащие пальцы не могут захватить сигарету из пачки. Это как есть оливье китайскими палочками.



Поймав ритм дыхания, я пробую снова. Безрезультатно, чуда не происходит. Надеяться на чудо так же нелепо, как пытаться влезть в первую утреннюю маршрутку с пятитысячной купюрой.

- Я все-все поняла. Нам нужен кто-то третий. У тебя есть способные подруги? — ее глаза закрыты. Мои недоуменно приоткрыты.



- Я совершенно серьезно — совершенно серьезно говорит Ольга.



Нет настроения участвовать в подобных беседах. Я надеваю носки наизнанку, выхожу на улицу и получаю в челюсть на остановке.

Мы перестали здороваться, настолько привыкли друг к другу. Перестали желать спокойной ночи, доброго утра, говорить спасибо. Раньше я считал это признаком любови и слияния в одно.

- Это Катю, мы переспали сегодня. То есть вчера. — Ольга крутит пальцем у виска, объясняя фееричность ощущений от содеянного. Мне почти стыдно, что я ее не удовлетворяю. Вернее, не кончаю.



Катю — миниатюрная девочка, с крашеной шерсткой на черепе и неохотной улыбкой. Ее рот как щель для писем: вытянутый и всеядный. Мне она нравится.

Ольга всерьез увлеклась однополой любовью, ее почти не застать дома.



Женщины мне не соперницы. Я говорю, что не соревнуюсь с женщинами.



- Я не соревнуюсь с женщинами!







И бык-производитель спускается с пьедестала, производя фурор на пустых трибунах. Производя консервированную улыбку на экспорт. Производя производные от просторечивых названий половых органов и свирепых методов вступления в интимную связь с определенными женщинами. Производя мелкокалиберные, со смещенным центром тяжести, слезы.

Не получаю от Ольги ни весточки, ни строчки. И от этого становится печально. Друзья спрашивают: "Ну, как?", а я отшучиваюсь: "Вот, как-то так, братцы". Они искренне злорадствуют, они могут себе это позволить. Живу дома, не высовываю носа на улицу и путаюсь в днях недели.

Через двадцать шесть ночей и один день, Ольга возвращается. Ее походка тверда как плохой гашиш. От ее шагов мои зрачки резонируют не хуже дребезжащих стекол домов у трамвайного кольца.



Ольга утверждает, что не смогла заставить себя смеяться над женскими шутками.



- Я люблю тебя и сделаю для тебя все, что смогу. И еще немножко. Только не люби меня, за то, что я сделаю для тебя все что смогу. Люби меня вот за это "немножко". — произносит Ольга. Или я.



Ее камбэк неожиданней моего последующего камшота.



Я думаю о том, что хочу быть всегда, навсегда-навсегда с Ольгой. Для этого, я пишу языком свое имя в ее ротовой полости…