Найт : НА ЗАРЕ

Это было еще до Адама.

В небесах жил не Бог, а Брама.

И на все он смотрел сквозь пальцы.



Н. Гумилев

***



Я открыл слипшиеся веки, лежа на полу в ванной, прижимаясь ухом к мягкому коврику под раковиной. Правая часть лица затекла. Элайя разбудил меня, выдохнув дым утренней сигареты прямо мне в ноздри. Для этого ему пришлось встать на колени и изогнуться, так как моя щека покоилась на руке, словно в момент забытья я проверял — а на месте ли маска?



Я поднялся, пригладил волосы рукой и прошел в комнату. Элайя сказал мне вслед:



- Не рассаживайся там. Я сейчас переоденусь, и мы двинем на восток.



В комнате стоял запах человеческой жизни: у тела есть особенный механизм, скрывающий все самое лучшее внутри, а все лишнее выпускающий наружу.



На разложенном диване спал одетый Хо. На его черной футболке был немного потертый принт белого цвета: I Love Heroin. Вместо love было сердечко, как на майке признания в любви к Нью-Йорку. Хо посапывал, ему снился цветной сон. Помнится, вчера он говорил, что хорошего человека можно распознать по цветной тени. А обычная тень — это то же отражение, которое просто хочет оставаться инкогнито.



- Еще — утверждал Хо, сидя в позе лотоса на полу, — хорошего человека легко определить по тембру голоса. Вот Фредди Меркьюри — хороший человек!



Я присел на край дивана, взял с низенького столика сигареты, пепельницу поставил на живот Хо. Он тут же открыл один глаз:



- Я не понял, ты меня с утра обидеть хочешь?



- Нет, я тебя всегда обидеть хочу. — я стряхнул пепел.



- Каждый сраный интеллигент считает, что эволюция закончилась на нем — Хо вздохнул и закрыл глаз — И не для протокола: если преисподня существует, то вчера ее филиал был официально зарегистрирован на данной жилплощади.



Я глянул на часы: ровно семь. Рановато будет, для начала субботнего дня. Летом светает рано, я чаще поспеваю на закаты, чем на восходы. Кто-нибудь может на фотографии рассвет отличить от заката? Я не могу



За окном было тихо, слышалась только легкая вибрация просыпающихся людей в многоквартирных домах. Она волнами выходила из открытых форточек и захлопнутых настежь дверей, с гудением распространяясь по округе. Я знал, что на канализационном люке напротив моего подъезда сейчас лежит, свернувшись калачиком, дворняжка с рыжей мордочкой. По утрам все еще зябко, теплые пары поднимаются вверх, согревая ее хилое тельце с куцей шерстью. Издохнуть в своей конуре — мечта каждой собаки, но у судьбы вечно иное мнение.



Работающий без звука небольшой телевизор JVС, показывал паралимпийские игры в записи.



Элайя появился в дверях, на ходу натягивая серую футболку с надписью: Meth. Not even twice. Мельком глянул на экран.



- Всегда считал, что "пара" — от слова паралич, думал: вот ведь не корректполитно. А потом узнал, что "пара" по-гречески значит "около". Тепереча, всех наших так называемых юмористов я называю не иначе как пара-шутАми.



Он опустился на передвижной стул и расслабленно вытянул ноги.



- Значит так: пока этот карамчуга тут нежится, мы выйдем на улицу и купим чего-нибудь попить. Выбери число от 1 до 10 — лукавый взгляд не предвещал западни, и я выбрал, — Отлично, восемь. Значит, мы ждем первого автобуса, едем на нем 8 остановок, выходим. Остальное продумаем на ходу, импровизация нас спасет. Ну и заграница нам поможет — Элайя достал из кошелька купюру в 50 евро. На стене за его спиной, на старом плакате, голый ниже пояса, Андрей "Свин" Панов заносчиво смотрел на наше утро.

***



В магазине мы купили бутылку минеральной воды, из-под крана, с газом. Из, примостившегося на полке с консервами и кетчупами, магнитофона пела группа "Альянс". Элайя прослушал припев и почесал свою эспаньолку:



- Я думал, это песня Иисуса: В Наза-а-а-рет, голоса-а зову-у-у-т меня-а!



- Хм, мне всегда слышалось "в лазарет". Но тут есть, что обсудить.



- Ты ж знаешь: я по музычке не очень, я больше по мулечке да по водочке.



Недоделанный аквариум остановки был пуст. Мы просидели минут пять, ожидая транспорта. На лобовом стекле автобуса не было номера. Мне вспомнился тур-бас Секс Пистолс времен их турне по Америке, с пунктом назначения — nowhere. Пассажиров было раз-два и обчелся. Мы сели в конце салона, Элайя конечно у окна. Завязался треп.



- Слушай, от моего дома до работы ровно 5 этажей, 4 остановки на электричке и 3 на метро. Правда, потом еще пешком нужно пройти. За это время я целиком прослушиваю пластинку "Heart of Saturday night". А если брать путь от вагона метро до дверей офиса, то "Priest they called him" под аккомпанемент Кёрта почти целиком умещается в этот отрезок.



- Берроуз — высохший старикашка, с манией проповедовать. Хотя, мне нравится то, что он смертельно ранил свою жену. На каком-то гей сайте название его книжки "Queer" лаконично перевели как "Педераст".



- Вообще, queer — это мужчина проститутка. В обыденном американском английском означает "странный".



- Катя рассказывала, что в Лондоне выходит такой журнал Queer, видимо они там по переписке знакомятся. Ну и фотки ректальные обозревают.



- Представляешь, выпустить такой журнальчик у нас. И назвать его "Я — пидорас". Еще можно наладить региональное издание "Я — полный пидорас".



- Нет, лучше назвать журнал "Я — странный". Что там у нас с однополыми браками происходит, знаешь?



- Ну да, пидоры идут с плакатами "У любви не женское лицо".



- Тогда уж лучше "У любви не женское начало".



- Нет, это мы оставим для лесби, заменив "женское" на "мужское".



Мы синхронно замолчали и окинули взглядом салон автобуса. На нас неодобрительно поглядывали две старушки и один пожилой мужчина. Нет у нас к несчастью таких домов престарелых, как в Европе и США. Сидишь в кресле качалке, мусолишь кислородную маску, иногда балуешь себя эфиром, по субботам валидоловые вечеринки, а какие-нибудь торчки постоянно воруют у тебя лекарства и норовят унести общий телевизор в холле. Райская старость, мудрая старость. Вот только если мудрость приходит с годами, на кой мне сдалась эта мудрость? Элайя смотрел сквозь стекло и, казалось, запоминал маршрут. На восьмой остановке мы вышли.



Где-то недалеко слышался стук колес. Рядом была железнодорожная станция. Элайя поменял в обменнике евро на рубли, и мы купили билеты.



- Схема та же: на восьмой остановке выходим. Если поезд пропускает какие-либо, то мы их не считаем.



- Давненько я не ездил в peasant train!



- Да мы с тобой прямо как Розенкранц и Гильденстерн! Будем монету бросать?

***



В вагоне Элайя всю дорогу вскипал вопросами: понимают ли южноамериканские синички петербургских? Куда дели всю землю, когда вырыли метро? Если бурого мишку покрасить в белый цвет, примут ли его полярные собратья? Все это походило на: а что если взять и...?.. а если не брать, тогда что...? Элайе всегда было интересно ставить в тупик себя самого. И постигать вещи эмпирическим путем. Чужой экспириенс его не волновал. "Экспириенс — херня, главное опыт!".



- К вопросу о том же Уильяме Ли: он не написал бы ни строчки, не окунувшись в диацетиломорфиновый водоем, при этом выйдя из него сухим, или высохшим - какая разница. Это ведь не цель, а средство, оружие, причем колюще-мажущее. Кому-то достаточно "априори", а меня интересует "апостериори". И почему мы читаем эту джанки беллетристику? Нам в жизни ее мало что ли?



- Куда же слились все наши мечты, не то, что бы все мы делали зря, видать слишком много здесь наркоТы… и наркоЯ.



- Именно, мой юный подован. Ведь, те же педики смотрят фильмы Ван Сента, Альмадовра и Араки, только потому что они — их, в теме. Хотя, и мне эта троица симпатична.



Мы вышли покурить. Электричка была старой модели, и тамбур был в два раза больше стандартного. В одном из стекол на дверях вагона зияла пробоина: был отколот приличный кусок и оттуда основательно поддувало холодным ветерком. Элайя, недолго думая, разбил остатки стекла ударом кеда. Потом выбил соседнее. Из вагона на нас таращились удивленные и опасающиеся глаза пассажиров.



- Вандал. Может, сразу по приезду сдадимся конной милиции: хоть до дома обратно довезут?



- Теперь хоть точно заменят — улыбнулся вандал, — а так бы и в зиму народ тут стыл.



- Какой ты сознательный, все о людях думаешь!



- Да, потому что у меня, в отличие от них, сознание, а не поц-сознание.



Восьмой остановкой был полустанок, под названием "Заря".



- Эл, это знак!



- Это вообще фатум! Такой шанс упускать нельзя, надо выжать из этой ситуации по максимуму — я не совсем понял, о чем он, но мне было все равно. Мы все время идем у кого-то на поводу, даже самые стойкие и принципиальные из нас, так что я не видел здесь ничего предрассудительного: у меня хотя бы был знакомый проводник!



Напевая на два голоса "На-а за-а-ре-е-е...", мы спрыгнули на перрон. Спустились по лестнице в "люди". Эл водрузил пустую бутылку из-под минералки на переполненную урну.



- Сейчас мы ощутим местный колорит. Аборигены, Юкатане, зовите меня Кортесом. Здесь должна продаваться сырковая масса с изюмом, я ее в детстве боготворил! — Элайя нетерпеливо осматривался по сторонам.



Около станции мы увидели "массу" как таковую: отсидевшие мужчины, поседевшие женщины, загубленные дети, одомашненные звери. Жизнь кипела и пузырилась, как раствор в столовой ложке. Элайя думал так же, я уверен.



Около вереницы палаток стояла скамейка. На ней восседала девушка, нашего возраста, в облегающем фиолетовом лонгсливе с закатанными рукавами. В руках она держала банку ядовито-зеленого окраса. Казалось, что она смотрела куда-то поверх собственного взгляда. Ее маргариновые волосы вызвали у меня чувство голода.



- Давай купим этой профурсетке фруктов и посмотрим, что из этого выйдет?



- Давай не будем. Она похожа на дрейфующий кусок льда.



- Ок, только потом не серчай на меня и не прибегай плакаться, когда на тебя нападет маньяк с гроздью винограда — Элайя отлично имитировал голос Монти Пайтона, и я рассмеялся.



- Хорошо, давай возьмем ей пива, или чем она там травится?



В окошко ларька Элайя сумбурно объяснил, что ему нужна банка с флюерисцентным рисунком и стопроцентной отравой внутри. Продавщица поняла с полуслова. У соседней палатки нехотя существовали местные "употребляющие". Мы направились к скамье. Элайя, напустив на себя вид заинтересованной романтичной личности, осторожно подсел к девушке.



- Девушка, подскажите, где мы находимся? — та повернула голову и окинула нас взглядом, полным недоверия. У нее были серые оловянные глаза. Оловянноокая.



- А, ну да, ну да. Заря, заря — запричитал Элайя и протянул девушке банку — Я вижу, ваши закрома пусты. Угощайтесь!



Девушка тут же стала более разговорчивой, назвалась Варей и стрельнула сигарету. Меня начало тяготить ее общество, и я ткнул Эла в бок локтем.



- Варя, что тут у вас есть? С чем тут можно ознакомиться? — Элайя не прореагировал на мой тычок. Варя, задумавшись, назвала нам Музей Войск ПВО. Потом гарнизонный Дом Офицеров. Третьи и четвертые места в ее рейтинге посещаемости делили два озера. Оказалось, этот поселок еще недавно был закрытого, как перелом, типа, в котором базировался штаб ВВС и летали самолетики. Эл начать напевать "Универсальная машина-а… ВВС" голосом Бугаева из "Ассы". Взгляд Вари становился все более расфокусированным.



- Зачем ты с утра убеляешься? — бесцеремонно спросил я.



- Надоело ждать — она сделала звучный глоток.



- Ждать чего?



- Чуда. Или доброго волшебника.



- Невозможно встретить доброго волшебника, пока не повстречаешь всех злых. Это закон нашей сказки.



- Вы знаете, что у вторых по численности, после людей, млекопитающих, живущих на Земле раздвоение личности? Во льдах их знают как беспощадных хищников, китов-убийц. В океанариумах эти прелестные существа именуются касатками, выполняющими трюки ручными шести тонными громадами. В мультике из детства, пингвинята Лоло и Пепе жутко боятся кита убийцы, загнавшего их на льдину. В голливудском фильме из того же детства, пацан-архаровец помогает касатке Вилли уплыть к своим сородичам в океан. Самые крупные морские хищники, прародители белой акулы, мегалодоны, были истреблены китами-убийцами, которые первыми из морских хищников стали охотиться стаей. Касатки свободно дают своим укротителям разъезжать на их спинах, эффектно подбрасывают в воздух людей в обтягивающих трико и обдают волнами бассейна ликующую детвору.



У меня примерно такая же форма шизофрении. Я не так опасна, как кит-убийца, но приручаема как касатка, а это обидно. Видели фильм "Смерть среди айсбергов"? Там касатка начинает убивать, когда браконьеры вылавливают ее детеныша. У них очень сильный материнский инстинкт. У меня тоже: я делала два аборта и три раза искусственно вызывала себе выкидыш в ванной, пока мама спала. У моих подруг та же история: мы собираемся вместе по пятницами, и сидим на бревне у гаражей. Лера обычно напивается раньше всех и начинает плакать, ей очень хотелось оставить последнего… ребенка, но мать выгонит ее из дому, сука! Потом приходят наши пацаны, они пьют водку и мы смеемся, Даша с Машей целуются в засос, мы аплодируем. Я очень хочу встретить волшебника, он превратит меня в кита-убийцу, и я отомщу...



Варя закрыла глаза, подбородок опустился к груди, и она захрапела. Мы посидели в тишине еще минуту, пока пустая банка не вывалилась из ее рук, потом встали и направились искать озеро. Солнце прожигало тело насквозь и хотелось проглотить комок снега.



Заревское озеро. Это все, что можно о нем сказать. Мы сняли кеды, подвернули штанины и прошлись по мелководью. Потом, сняв футболки, сели на пляже. Невдалеке от нас была яма, наполненная пустой тарой.



По противоположному берегу пробежал строй голых торсов в брюках хаки.



- Дети бедняков и лишенцев спокон веков служат в пехоте — Элайя задумчиво жевал травинку.



- Эл, здесь не пехота, а штаб ВВС. БиБиСи. — мы стали подниматься, отряхивая джинсы, одежду рабов. На станции мы застряли на полчаса в ожидании поезда. Я лег на скамейку и наблюдал, как Элайя уговаривает суровых мужчин в военной форме с гитарами сыграть ему "Автоматических Удовлетворителей". Те качали головами и предлагали сыграть самому. Эл вернулся обратно обиженный:



- Это даже не военно-полевой ансамбль "Шумел Камыш", это просто струнный квартет "Подворотнички".

***



Электричку обратно, мы окрестили "черной" стрелой: с нами в вагоне ехали чумазые, как черти, гастарбайтеры из братских республик. Они вели себя словно дети на утреннике: громогласно смеялись, размахивали руками, разве что чепчики в воздух не бросали.



- Смотри, они как будто счастливы.



- Настоящее счастье всегда говорит вполголоса. Оно шифруется, иначе его услышат и обретут все. А на хрена нам всеобщее счастье?



За окном плыли гаражи, остатки промзон, заборы с неумелыми граффити



- О, смотрите-ка: "Стань нацболом!" И даже телефон контактный оставили. Молодцы. Оруэлл в действии.



- Имеется в виду не "нац", а "nuts" — они либо психи, либо шоколадные батончики. Что, впрочем, одно и тоже.

***



Солнце двигалось к полудню. Ошалевшие, от свалившейся на их головы свободы окончания недели, пыхтящие люди плыли по мостовым и тротуарам, останавливаясь отдышаться в тени. Мы купили четыре грейпфрута, собираясь по прибытии добыть из них сок, и пятилитровую канистру воды, так как Эл скептически относился к работе Водоканала.



У подъезда о чем-то ворчали местные бабушки-старожилы. Под окнами первого этажа, на узкой асфальтовой дорожке растекался остатками заблудившихся электронов небольшой телевизор JVC. Корпус основательно треснул и восстановлению не подлежал.



- Кажется, Хо снова митингует за радиоприемники. Пойдем, узнаем по какому поводу событие?



- Не, Эл, я подожду на балконе. Последнее время, Хо вообще мышей не ловит.



- М-да, он все больше напоминает мне последний выдох господина ПэЖэ.



Мы поднялись на лифте на третий этаж. Повешенное на днях в кабине зеркало, уже было разбито, и трещинки образовывали вольную трактовку схемы метрополитена. Вспомнился эпиграф к "Ревизору". Не любим, не принимаем мы себя такими, какие есть. Нам не насрать на наши лица.



Оставив Элайю отпирать квартиру, я вышел на общий балкон. Дверь на лестницу была открыта, и оттуда разило недавним подростковым духом. На свеже побеленной стене, почерком Хо было выведено: большое спасибо Тимоти Лири, за то ЧТО глотали, а не курили. Я сел на перила, спиной на улицу и закурил. Ноги чуть-чуть не доставали до заплеванного пола. Выдыхая дым, я зевнул.

***



Венгрия. Ощущение Венгрии, какой ее показывают в фильмах из-за океана. Нищая Восточная Европа. Пятиэтажки, девятиэтажки, двенадцатиэтажки. Я иду, огибая костры, вокруг которых сидят цыгане. Один из них хватает меня за руку и, показывая вдаль, говорит: "Приглядись, среди амулетов и коралловых бус, на груди краснокожих мелькает железо распятий!" Я соглашаюсь и иду дальше. Он догоняет меня, доверительно смотрит в глаза и вкрадчиво шепчет: "Это похоже на то, как Юкатане, завидев Кортеса вдали паруса, падали ниц и копья в песок бросали, и смуглыми пальцами терли косые глаза. Это эй-эйфория!" Я киваю и хлопаю его по плечу. Его отсыревшее лицо озаряется хищным оскалом улыбки.



Впереди спуск вниз. По склону раздавленной змеёй ползет аккуратная серая дорожка. Посреди нее лежат останки кита убийцы, среди которых сидит на корточках Варя. Она находит среди разверзшейся плоти огромное багровое сердце и прячет его за пазуху. По масштабам разбросанных внутренностей и ошметков шкуры, я догадываюсь, что касатка упала с огромной высоты. Вокруг массивной туши нет ни единой мухи, ни одного насекомого вообще. Зато, по периметру бывшего млекопитающего разбросаны кровавые шарики ваты, словно касатку очерчивали мелом криминалисты. Я узнаю эти шарики, знаю, кто их использовал и зачем. Вокруг, то там, то тут, блестят столовые и чайные ложки, словно коробку с приборами для сервировки сбросили с грузовика доставки. Варя, улыбаясь, достает из недр лопнувшего желудка костюм аквалангиста. "Он все-таки сожрал его!" — она смеется клекотом ворона. Мне становится так жутко, что хочется бежать во всю прыть, куда глаза глядят, лишь бы они не глядели на это. Я разбегаюсь, пытаясь взлететь, но вместо этого по горло ухожу в асфальт.

***



- Эй, парень! Парень!!! Ты живой?



Мутно прозрачные, как скотч, пятна замелькали в глазах. Вязкие мысли пытались воссоздать картину пропавшего мирка. Я пошевелился, левую лопатку обожгло, стянуло спазмом. Рука слушалась с трудом, я оперся на правый локоть и попытался приподняться. Напротив меня была решетка, за которой стояли три человека. Одного я опознал как участкового, двое других были в нежно синих футболках и таких же шапочках. Приплыли!



- Ты живой, спрашиваю? Встать можешь? — участковый говорил мягким, заботливым голосом. Но это, пока мы были по разные стороны решетки, уж я-то знал.



Я огляделся: где я? Подо мной было жесткое каменное покрытие, усыпанное бычками. Я огляделся: тот же двор, тот же день, тот же я. Только лежащий на козырьке над подъездом у балкона второго этажа. Я посмотрел наверх — третий этаж был метрах в пяти надо мной. Все понятно: отключился, упал спиной. Голова гудела потревоженным колоколом. На лавке рядом с детской площадкой все также ворчали бабушки-старожилы, тыча пальцами в мою сторону. Так вот кто оценил мой полувинт в задней стойке.



- Парень, ты меня слышишь? Ты живой? — в голосе участкового появились раздраженные нотки. Лучше не попадаться к нему на карандаш.



Я неуверенно кивнул этой команде спасения, посмотрел на край козырька, медленно поднялся, проковылял к нему и спрыгнул. И совершил второй промах за день: те же пять метров, земля оказалась чуть дальше ожидаемого. Я приземлился на корточки, через секунду почувствовав острую боль в лодыжке. Но времени ею проникнуться не было и, прихрамывая походкой чемпиона по спортивной ходьбе, я устремился прочь.

***



- Я пришел в себя, потому что понял, как все происходит. Увидел, что вокруг ничего нет, кроме зеркал, как в "Тайне третьей планеты": одни подсолнухи с зеркальной сердцевиной. Там отражается наше внутренне "Я". Что ему мешает выбраться из оболочки? Мы заперты, как бананы в кожуре. Все просто: банан большой, а кожура больше. Вскройте и надкусите меня!



- Элайя!



- Раньше я думал, что нам всем, веткой на песке, начерчено вихрем мусора взвиться вверх и быть рассеянными по этой свалке. Думал, пока не повернулся, лежа на кровати. Рядом спала обнаженная Лил-Лил, почти прозрачная от анорексии. Сквозь ее грудную клетку я увидел спящего Яна, он скрипел зубами. Лил была бесплотна, как мираж, она состояла из воздуха, сгорающего над пламенем. Я поцеловал ее сухие губы. Что еще я мог для нее сделать, а? Она же полинаркоманка, она мажется водой из луж, она варит на донышке банки Колы, там еще цифирьки такие синие со сроком годности, из-за этого раствор получается цвета чернил. Что еще я могу для нее сделать, если ей суждено, веткой на песке начерчено вихрем мусора взвиться вверх и тем же мусором упасть вниз, и пойти на утилизацию, на переработку, что бы стать этой баночкой колы, этой лужицей и мазать саму себя…



- Эл, очнись! Что случилось, где Хо?



- Хо? А, он пошел в аптеку, и у него не приняли рецепт. На обратном пути он купил батон хлеба, в нарезке. Пришел, сел на кухне, распечатал пакет, достал всю нарезку целиком и выложил ее на стол. Потом попробовал заново составить батон и не смог. Он раз сорок пытался сложить этот пазл: слева на право, справа на лево, вертикально ставил и строил башню. Оказалось одного куска не хватало, понимаешь? Эти суки-сдобные-булочники продали контуженый батон! Хо впал в депрессию, а потом еще и абстиненцию словил, стал нычки выискивать. Позвонил Яну, тот принес первитин. Они поймали по радио Бога и прибавили ему громкости. Телевидение явно было в проигрыше. Телевидение и телемышление. Радио воспитывает фантазию. А что еще нам остается, когда нас лишают фантазии, а? Они ставят ужасные фильмы по моим любимым книгам, снимают клипы на мои любимые песни — и как мне, после этого, представлять что либо, а? Они берут на себя роль моего имаджинейшена, понимаешь?



- Эл, всё, я больше не в теме. Я уезжаю. Надолго.



- Ок, старик. Позвони как-нибудь на неделе. Глеб из Азии вернется, кислятины намутим. Ты, кстати, хромаешь.

***



Первая электричка идет в половину пятого утра. Я пытаюсь хоть немного вздремнуть в промозглом вагоне, кожа под джинсами будто прилипает к ледяной скамейке и вибрирует как у паралитика. Кроме меня, в этой движущейся капсуле, больше нет пассажиров, я курю, не выходя в тамбур, положив ноги на противоположное сиденье. Машинист, прочистив горло, объявляет нужную мне станцию, словно караульный на вышке или юнга на бушрите: Заря!



Я спускаюсь по лестнице с платформы, мои шаги гулко отдаются в напряженных ступенях, огибаю ларьки-теремки и направляюсь прямо к скамейке. Она уже ждет меня, привычно уничтожая атмосферу взглядом, глазами полными чайной заваркой, со знакомой жестяной баночкой в руке.



Я сажусь рядом и кладу ей руку на плечо.



- Я готов помочь тебе.



- В чем помочь?



- Стать китом-убийцей.



- Но ты не добрый волшебник.



- Но и не злой. Согласна?



- Согласна. Давай только сначала допьем?



Я похлопываю ладонями по коленкам, дважды повторить ритм не получается. Мы разглядываем, как в первый раз, рассветное зарево. Заря над "Зарёй". Румянец пушистых щек, которые тянутся, как плотно забитая самокрутка. Вот появляется ее огонек, словно кто-то, за воображаемой линией, откидывается назад, медленно-медленно, как сводящийся мост, никуда не спеша.



- Вот тебе и волшебство, как заказывала.



- У тебя очень странные глаза. Они блестят.



- Спасибо. Только это не я, это линзы.



- У тебя плохое зрение?



- Да, неважное.



- Отчего так?



- Не знаю. Хотя нет, знаю. Это оттого, что я слишком долго смотрел на солнце.



Краповое пятно на моей белой футболке разрастается как антициклон на метеокарте в прогнозе погоды. Я жду, когда вся жидкость вытечет из меня и устремится в сторону горизонта, а я в то время обмякну на этой лавочке и стану обычным кормом. Я с трудом поворачиваю голову и вижу, как Варя изучает цвета рассвета и, выпуская фонтан воды, улыбается. Ей очень понравилось.



Я расчитываю прокатиться на ее гладкой спине хотя бы разок, пока футболка полностью не поменяла цвет и не взошло солнце…