Прол Джэв : Первоапрельские проводы (из рассказов интеллигентного санитара). Окончание

Посвятил я весь коллектив отделения в свой план – и метнулся в приёмную, к Аллочке. Долго уламывать её не пришлось: очень уж она на Кузьмича разозлилась. Вот только печать на приказ она ставить категорически отказалась: «Меня Генеральша за это уволит. Это – очень серьёзно. Я в липовом приказе ему дам расписаться – и сразу в папку спрячу. Он не заметит. Кстати, завтра как раз подходящий день: главврача с утра в горздрав вызвали. Но моё главное условие – меня не упоминайте. Если что – я ото всего отопрусь».

На следующее утро выходит на смену Кузьмич. Все, кто на смене, ходят с нарочито насупленными лицами, на него лукавыми глазками постреливают.

На время отсутствия заведующего его, как правило, Кузьмич и замещал. Провёл он в кабинете заведующего утреннюю пятиминутку и собрался было уходить, как вдруг в селекторе раздаётся голос главврача (вы догадались, я думаю, что это была Аллочкина имитация?):

«Андрей Кузьмич, немедленно зайдите в приёмную. Распишитесь в приказе об увольнении. Мне надоели жалобы Вячеслава Дмитриевича на ваши регулярные возлияния.» Надо сказать, Аллочка мастерски скопировала и характерные интонации Генеральши, и металл в голосе начальницы. Всё-таки какие бабы коварные существа!

Кузьмич стоял, как громом поражённый. «Что они там, с ума совсем все посходили?» – процедил он сквозь зубы и выскочил из кабинета. (Мобильников, замечу, тогда и не было толком, так что переговорить наш мнимо увольняемый не мог ни с нашим отделенческим шефом, ни с главным врачом).

Из приёмной Генеральши Кузьмич пришёл мрачный и насупленный. Лаборантки его обступили, утешают. «Вот ведь засранки, – подумал я тогда. – Почему бабы так любят над мужиками издеваться?» (Сам-то я, ежу понятно, весь розыгрыш «из любви к искусству» затеял, а эти сучки, похоже, удовольствие получают!)

Второму прозектору на смене некогда было в спектакле участие принимать, он работал (ночью привезли несколько умерших). Поэтому всеобщую скорбь изображали мы с лаборантками.

Совершенно трезвый Кузьмич ходил по отделению и уморительно вздыхал. Никогда бы не подумал, что он так переживать будет! Мне поначалу его даже жалко стало, но, по мере того, как толстощёкая физиономия нашего вздыхающего Винни-Пуха приобретала всё более грустное, и одновременно комичное, выражение, меня начал разбирать неподдельный смех. Смешливый я тогда был: молодость, что поделаешь!

Через полчаса подошёл он ко мне и говорит: «Давай, Толик, собирай на стол. Пусть Ваня (второй прозектор) работает, а я прощаться с вами буду». И картинно так обнял меня и прижал к своей пухлой груди. Тут уж меня конкретно разбирать начало! Я так и видел со стороны эту сцену: стоит сопящий Винни-Пух и тискает некую костлявую жердину с развевающимися на ветру (от его сопения) лопухами вместо ушей. И оба едва не плачут – но по разным причинам.

Едва сдерживая разъезжавшийся в идиотской улыбке оскал, я тщетно хмурил брови и лепетал: «Да что вы, Андрей Кузьмич, может всё ещё обойдётся?»

«Какое там обойдётся! – говорит, а сам сокрушённо так рукой машет. – Я уже и приказ об увольнении подписал».

Сели мы в ординаторской за стол с лаборантками. Колбаски запасённой нарезали, спирт по мензуркам разлили. Кузьмич встал и, сделав брови домиком, сказал: «Я этой больнице семнадцать лет отдал, а они меня… Короче, хрен с ними! Я со своей квалификацией не пропаду!»

Тут лаборантка Света не выдержала и говорит: «Да что вы ребята, в самом деле! Сколько уже можно? Андрей Кузьмич, никто вас увольнять не собирается. Это первоапрельский розыгрыш. Сегодня же Первое апреля!»

Кузьмич опешил: «Как не увольняют! А приказ? А селектор? Я же сам слышал…»

Света ему: «Это Толя всё устроил. Мы вас просто разыграть хотели!»

Надо было видеть медленную трансформацию физиономии Кузьмича! Только что он был умильно вздыхающим Винни-Пухом, а вот уже больше похож на этакого взбешенного Терминатора (правда, чересчур округлого)!

«Розыгрыш? И ты, Брут! Запорю!!!» – неожиданно заорал Кузьмич и, хватая с соседней этажерки тяжёлый микроскоп, бросился через стол ко мне. Честное слово, таким я его никогда ещё не видел, и струхнул не на шутку. Я в полтора шага своих длинных костлявых ног оказался у двери ординаторской и выскочил в коридор отделения. Кузьмич нёсся за мной, размахивая над головой потенциальным орудием убийства, и напоминал какого-то сюрреалистического Чапая в лихой кавалерийской атаке, у которого вместо бурки был развевающийся белый халат, а вместо шашки – микроскоп. Лаборантки визжали вдвоём, как синхронные пожарные сирены. Кузьмич орал что-то неопределённое, но безапелляционно угрожающее. Говорили потом, что его крики слышны были из нашего подвального помещения вплоть до самого верхнего этажа шестиэтажного здания больницы.

Второй врач смены Иван Алексеевич выскочил, как был – в забрызганном резиновом фартуке и перчатках – навстречу летящему с диким воем Кузьмичу и попытался его остановить. Куда там! Худенький Иван Алексеевич был сметён, как лёгкая кегля в боулинге массивным шаром никак не меньше четырнадцатого размера! В конце коридора – всё-таки молодость в таких гонках давала некоторое преимущество – я успел влететь в служебный туалет и запереться изнутри. Кузьмич тяжёлым тараном несколько раз врезался в дверь.

Хлипкий туалетный шпингалет надежд на долгую осаду не внушал. Оставалось последнее средство – переговоры. «Кузьмич! – взмолился я. – Ну что ты, шуток не понимаешь совсем, что ли?!» «Шутки?! Ты это шутками называешь, засранец? За такие шутки я тебе твои костлявые култышки из жопы вырвать должен!» – бушевал Кузьмич…

В-общем, бушевал он всё-таки не очень долго. Когда он, наконец, осознал, что увольнение – это и впрямь только неудачный розыгрыш, а не реальность, он начал постепенно остывать, и вскоре мы уже опять сидели все вместе за ординаторским столом и со смехом (спровоцированным всё же не столько искренней радостью, сколько мензурочным спиртом) продолжили отмечать то ли моё спасение, то ли возвращение Кузьмича, то ли неудачное Первое апреля. К стыду своему должен признаться, что напоролись мы в тот день довольно крепко и довольно рано, что несомненно сказалось бы на качестве работы отделения, если бы не безотказный Иван Алексеевич. Он был так напуган невиданным состоянием Кузьмича, что решил: для общего блага полезней, чтобы Кузьмич сегодня залечил стресс как можно быстрее.

Вот так завершился этот неудачный розыгрыш. Кузьмич остался на работе и, несмотря на свою тягу к общению с Бахусом, работает у нас, как вы знаете, по сей день.

А вот кто уволился – так это красавица Аллочка: то ли не смогла она после этого случая в глаза Кузьмичу спокойно смотреть, то ли Генеральша её «попросила». А с меня что тогда было взять? Молодой дурак, одно слово. Генеральша, правда, выговор мне всё-таки за этот случай влепила.

А Первое апреля мы с тех пор не отмечаем больше.

Что, не смешно совсем? А жизнь вообще – штука грустная. Можете поверить старому санитару морга.