Найт : ПРЕВОСХОДСТВО

далекий 1998 год.

Герман сидел прямо перед учительницей и не мог сдержать румянец на щеках. Румянец, как он считал, был довольно похабным: не ровный, а какими-то пятнами, как разбрызганное масло. И еще эти проклятые родинки, как мушиный помет, рассредоточены по лицу. И пухлые гладкие кисти рук. А чего стоила одна только челка, которая завивалась как запятая. Нет, он точно урод.







То ли дело, Сенюта, его сосед по парте. Он высок, строен, у него смуглая кожа, прямые золотистые волосы, на лице нет отметин. И голубые глаза, которые к старости станут стеклянными, но сейчас они горят как газовая конфорка: цветным пламенем, думал Герман, мусоля колпачок шариковой ручки.







С Сенютой Германа посадили в воспитательных целях: он был отличником, тихоней, в тайне от всех уже задумывался о золотой медали.



Сенюта же был классной оторвой и хулиганом. Он не успевал по всем предметам, за исключением труда и физкультуры. Его опасались все мальчишки из класса, а так же учительница музыки. Он дразнил и издевался над всеми ботаниками и зубрилами, куда он включил и Германа. Его он особенно ненавидел, Герман это чувствовал: ненавидел за то, что вынужден был сидеть с ним за первой партой, прямо перед учительницей математики. На его месте мог бы быть любой: выскочка Демшина, читающая тысячу слов в минуту, или староста Волкова, обремененная скобками на зубах, но не посчастливилось нему, Герману. И теперь Сенюта его громко ненавидел.







На переменках, Герман старался держаться поближе к кабинету с табличкой "Учительская" или в столовой, под надзором старшеклассников дежурных, которые в случае чего не давали восьмиклассникам спуску. В противном случае, Сенюта мог либо отвесить ему пенделя, либо облить водой, либо из-под тишка поставить подножку, или просто поднять на смех, напомнив Герману, про его семитские корни или обнаружив мнимый изъян во внешности.



Герману было стыдно, что он не может дать хоть какой-нибудь отпор этому выродку, не может постоять за себя, даже словесно: на него находил ступор сразу же, как только Сенюта появлялся в его поле зрения.







Год назад, в седьмом классе, Герману сделали операцию на бедре — следствие неудачного падения зимой — и с тех пор его походка стала напоминать женскую поступь. То есть, попросту, Герман вилял ягодицами как заправская профурсетка. Что естественно, не могло укрыться от насмешливого ока Сенюты, который заклеймил Германа педрилой и бабой под гоготанье трусливого класса. Какого это было — услышать в первый же день в школе, после двух недель больничного!







Однажды, Сенюта, даже дал ему пощечину, и Герман, вздыхая, просидел в туалете всю большую и остальные переменки: ему было тоскливо, неуютно и мерзко и даже школьный туалет не мог сравняться по мерзости с его состоянием. Мама учила его, что нужно уметь подставлять другую щеку, если ударили по одной. Сенюта ударил Германа за то, что тот осмелился нечаянно задеть его школьный ранец, брошенный у дверей кабинета, своей ногой. Сенюта сначала публично оскорбил Германа фразой про его "жидовство", а когда тот тактично сделал вид, что не слышит, лупанул по щеке ладонью. И Герман почти заплакал от бессилья. Сенюта торжествовал, удовлетворившись такой реакцией.







Но на уроках Сенюта менялся: сидя рядом с Германом, он шипел и умолял дать ему списать. Вся его циничная бравада сменялась унылым, но твердым поскуливанием кошки перед хозяином. А Герман и не думал отказывать, прекрасно понимая, что отказ может выйти ему боком. Как понимал и то, что его лояльность тоже не даст результатов: Сенюта и не думал благодарить за более менее сносные оценки по математике. Наоборот, прилежание и собранность Германа в учебе, подсознательно уничижали Сенюту, и он с удвоенной силой продолжал измываться над ним в перерывах между уроками.







Герману не хватало смелости признаться во всем маме. Он знал, как она в таком случае поступит: пойдет в школу и заведет разговор с классной руководительницей Килькой. А та, в свою очередь, начнет стыдить Сенюту перед всем классом. И тогда прошлые обиды и унижения, покажутся Герману просто дружеским подтруниванием. К тому же, его заклеймят стукачом и тогда уже никто, вообще никто из класса не подаст ему руки. Нет, думал Герман, нельзя никому рассказывать о том, что творит Сенюта, это может обернуться против него самого.







Так размышлял Герман, сидя за первой партой, слушая в пол-уха бочкообразную рыжую математичку, и настороженно реагируя на малейшие движения сидящего рядом Сенюты. Сегодня исполнился ровно год с тех пор, как Герману разрешили вернуться к занятиям после реабилитации. Следовательно, ровно год, как Сенюта выступал в роли того, кого в английских школах зовут емким словом bully. Вот уже год, как Герман из незаметного человека в классе превратился в изгоя и объекта насмешек. И из спокойного и рассудительного стал нервным, зашуганным и забитым.







И все же, не смотря на свою врожденную интеллигентность, жажда мести зрела в нем с каждой новой "оплеухой" Сенюты. Вернее, Герман не хотел мстить в прямом смысле этого слова: он не хотел позорить Сенюту перед всем классом или просто давать ему публичный отпор, физический ли словесный. Нет, он просто не желал, что бы Сенюта вообще когда-либо обращал на него внимание. Герман был даже готов давать ему списывать как прежде, лишь бы их общение не выходило за рамки помощи в домашних заданиях или на проверочной работе. Ведь подсознательно, где-то глубоко внутри, Герман восхищался некоторыми качествами Сенюты: он, как минимум, променял бы свои внешние параметры на Сенютины. Как максимум, хотел бы быть таким же отчаянным, бесшабашным и храбрым: Герман как-то наблюдал, как Сенюта не испугался двух одиннадцатиклассников, приставших к нему по какому-то поводу. Одного из них, Сенюта лягнул ногой, одновременно пытаясь дотянуться кулаком до носа второго. Их разнял учитель физкультуры. На следующий день, Сенюта пришел с нехитро замазанным фонарем под глазом, и все поняли, что школьная неурядица имело продолжение после уроков. Но об этом Сенюта предпочел не распространяться.







В общем, если бы не Сенютина неприязнь к Герману, то он вполне мог бы попытаться с ним, Сенютой, подружиться.







Прозвенел звонок, и класс облегченно освободил парты и высыпал на перемену. Герман выходил последним, когда прямо перед его носом возник Сенюта:



- Ну че, жид, пятнами пошел? — он сказал это громко, на весь коридор, так что все присутствующие обернулись. Герман, который до этого окрика только-только внутренне собрался, вновь был застигнут врасплох: он почувствовал, как щеки стали пунцовыми, а лоб наоборот, побелел как мел у доски. Слюна мигом испарилась изо рта и страшно захотелось вишневого компота из столовой.



Сенюту внезапно отвлекли приятели, окликнув его, и он, ощутимо толкнув Германа в плечо, вразвалочку двинулся по коридору. Герман глубоко, как перед нырком под воду, вздохнул и поплелся в столовую пить компот, мысленно укоряя себя за бесхребетность.







Два стакана компота подняли ему настроение, и он даже позабыл о недавнем происшествии. Зато, вспомнил, что сегодня мама работает допоздна, и он сможет спокойно послушать музыку на нужной громкости в своей комнате. Когда до звонка на следующий урок оставалось еще пять минут, Герман заметил, что Сенюта со своей компанией сидит за соседним столиком. Его первым желанием было как можно скорее ретироваться, уйти незамеченным, но, видя, что Сенюта сидит к нему спиной, он решил не торопиться. И прислушался к разговору, происходившему за Сенютиным столиком. Ребята разглядывали из-под стола кем-то принесенный потрепанный порножурнал.



- Да лана, я бы ей вдул!



- А кто б не вдул-то, а?



- Не, ты видел какой у него?



- Да у меня больше, полюбэ!



- Ага, конечно!



- Да, харэ загонять!



- А ты чего, мериться предлагаешь?



- Я че, пидор, что ли?



- Ааа, значит ссыкотно, да?



- Ниче не ссыкотно! У меня полюбэ больше!



Раздавшийся звонок прервал спор за Сенютиным столом, и компания, нехотя задвигая стулья, потянулась к выходу из столовой. Если бы Сенюта обернулся и посмотрел в сторону буфета, то он увидел бы, как сияет лицо Германа.







Весь следующий урок геометрии Герман был необычайно услужлив и вежлив по отношению к своему соседу. Он охотно доказал за Сенюту теорему и сложил для него тангенс с котангенсом. Сенюта не возражал, скучающим взором вперившись в сторону окна, не смотря на замечания учительницы. Которая, впрочем, делала это по инерции, про себя давно махнув на Сенюту рукой. Их обоих, и Сенюту, и учительницу, это устраивало. Герман измерил циркулем хорду и перенес ее длину на соседнюю окружность. Потом, собравшись с духом, прочертил карандашом линию между округлостями. Учительница, в это время, отошла в конец класса, проведать "камчатку".



- Смотри, на пенис похоже — натянуто выдавил Герман, обращаясь к Сенюте и указывая пальцем на рисунок в тетрадке. Сенюта лениво и недоверчиво глянул туда, куда указывал Герман. Оживился, ухмыльнулся и промычал:



- Да, хер — констатировал Сенюта, внимательно изучая рисунок, который лишь отдаленно напоминал фаллический символ. Герман, воодушевленный благосклонной реакцией, стал шептать дальше.



- У меня дома есть СпидИнфо, там целый разворот посвящен голым знаменитостям. Там и мужики и бабы. Все голые абсолютно — Герман, стараясь заинтересовать собеседника, разговаривал с Сенютой на понятном тому языке.



- Да? И кто там? — Сенюта уже сидел в пол-оборота, наклонившись поближе к голосу Германа.



- Да все. Шер, Мадонна, Памела Андерсон, Лада Дэнс. А из мужиков — Гир, Де Ниро, Микки Рурк, Ди Каприо. Хочешь, после школы пойдем ко мне, у меня никого дома нет, я тебе все покажу. А? — Герман старался изо всех сил скрыть волнение в голосе и дрожь в руках. И очень надеялся, что проклятые пятна не зажглись на лице. Сенюта смотрел на него слегка удивленно, но с интересом.



- Да? Ну, давай после школы пойдем. Встречаемся тогда за площадкой, у трубы. — Герман понял, что Сенюта бережет свою репутацию и не хочет, что бы их видели вместе. Он согласно кивнул и вернулся к геометрии.







На последнем уроке, Герман сидел как на иголках. На прошлой перемене, Сенюта даже не взглянул в его сторону, и это предало Герману уверенности в собственных силах. Чувство постепенно нарастающей справедливости ободряюще жгло в районе сердца. И хотелось улыбаться.







После уроков, отстояв очередь в гардероб, Герман взял свою джинсовую куртку и, стараясь не привлекать внимания, как ни в чем не бывало пошел в условленное место. Сенюта уже ждал его, давясь сигаретой, которую он курил не в затяг. Завидев Германа, он вальяжно выбросил окурок и сплюнул.



- Ну че, идем? Где твоя хата?



- Пойдем, тут не далеко — Герман поспешил вперед, будто опасаясь, что Сенюта передумает. Они прошли через детский сад, проходной двор и, обойдя скверик, очутились у дверей парадной, в которой находилась "хата" Германа. Всю дорогу Сенюта угрюмо молчал, а Герман расписывал ему прелести обнаженных тел на напечатанных в газете фотографиях.



Пройдя в квартиру, Герман убедился, что дома действительно никого нет. Удостоверившись, что они одни, он провел Сенюту в свою комнату. Поспешно убрав одежду с кровати, он достал из ящика письменного стола сложенную газету и протянул ее Сенюте. Тот, почти облизнувшись, в нетерпении открыл ее и быстро нашел нужный разворот. Там действительно красовались, в своей наготе, озвученные Германом персонажи. Но Сенюта не мог взять в толк, что большинство из них, а точнее вся мужская часть фотографий — это фотомонтаж. Особенно комично выглядел Ди Каприо, времен "Дневников Баскетболиста". Сенюту же поразил Ричард Гир, развалившийся в плетеном кресле, расставив ноги и выставив на показ детородный орган просто колоссальных размеров. Пока Сенюта знакомился с похабщиной, Герман осторожно включил музыку, не слишком громко, не навязчиво. Подождав, пока Сенюта без остатка насладиться увиденным и отложит газету, Герман спросил:



- Ну и как тебе?



- Дааа… У Гира вообще лошадиный. Да и у Лео. Вот только у Роберта де Ниро ни хрена не видно.



- Ну, как успели сфотографировать — Герман выжидающе посмотрел на Сенюту. — Хотя видал я по больше — продолжил он после паузы и уставился на своего гостя. Выдержав его взгляд, Сенюта не понимающе поднял бровь.



- А у тебя какой? На кого из них похож? — спросил Герман как можно более равнодушно, хотя внутрях все клокотало, и тряслись поджилки. Вот, сейчас, Сенюта размахнется и впечатает его, Германа, в стену. И завтра, а может и вообще никогда, в школе можно будет не появляться — такого стыда Герман не вынесет.



- Нуу… — замялся Сенюта, — наверное, как у Лео.



- Ого — Герман уважительно посмотрел на Сенюту и взял у него из рук газету, что бы еще раз увидеть смонтированный член Ди Каприо, похожий на средних размеров банан.



- Покажешь? У меня просто меньше чем у Де Ниро — невозмутимо спросил Герман.







Сенюта было напрягся, в глазах мелькнуло недоумение, но, дослушав конец фразы, он как будто пришел в себя. Хмыкнув, он стал расстегивать ремень, размашисто и нарочито медленно, как стриптизер, двигая руками. Герман с интересом, даже с некоторым нездоровым возбуждением наблюдал за процессом, не отводя взгляда от ширинки Сенютиных джинс. Приспустив их на бедра, Сенюта самодовольно взглянул на Германа, с усмешкой щелкнул резинкой трусов и потянул белье вниз. Взгляду Германа предстал обвисший краник от фарфорового чайника для заварки. Кожа на этом месте была бледной, почти молочной и чересчур гладкой. И в самом деле, чайничек, подумал Герман. Критично оглядев пах Сенюты, он осторожно изрек:



- Слушай, а не маловат ли он у тебя?



- В смысле? — опешил от такой наглости Сенюта, во все глаза глядя Герману в лицо, затем опустив взгляд в низ живота.



- И что он у тебя такой лысый? — Герман шел в наступление, найдя еще один недостаток в физиологии Сенюты. Действительно, вместо золотистой, как на челе, кучерявости, пенис Сенюты венчал бесцветный пушок, не равномерно разбросанный у основания. Не было даже намека на дорожку, которая должна была вести к пупку. Недоумение Сенюты начинало сменяться враждебностью, это было явственно видно по его взору. Поэтому Герман поспешил оправдать свои слова:



- Ну, просто, у меня все не так.



- Да? Ну-ка покажи — в словах Сенюты сквозила уже не прикрытая агрессия. Этого вопроса Герман и ждал. Подражая манере Сенюты, он не спеша расстегнул ремень, выдерживая паузу и демонстрируя оппоненту свои черные семейники. Потом медленно, сантиметр за сантиметром, стал оголять свое междуножье. При этом, не отводя взгляда от лица Сенюты, которое менялось, по мере того как член Германа по частям выскальзывал из трусов, от серьезного до ошарашенного. Германа удовлетворяло замешательство Сенюты и последним штрихом, он снял исподнее до конца. Глаза Сенюты выражали если не зависть, то уж точно удивление, которое смешалось с почти восхищением и стыдом за собственное тело. Сенюта даже сдвинул коленки ближе друг к другу, все еще не решаясь убрать свой пенис обратно. Потому что, если его собственный орган имел размеры и форму чайного носика, то у Германа присутствовал действительный "ошарашник": из-за пропорций и волосяного покрова, его "дружок" больше напоминал нос инопланетянина Альфа. Наслаждаясь произведенным эффектом, Герман небрежно произнес:



- Ну, вот как-то так, должно быть — и выждав еще пару мгновений, он стал натягивать трусы. Сенюта все еще находился в некоем трансе: было заметно, что увиденное повергло его в замешательство и на лице появилась какая-то обреченность. Внезапно, Сенюта поднял глаза на Германа и, замявшись, произнес:



- Ну, ты понимаешь… просто он в лежачем положении. Да и холодно тут у тебя — Сенюта картинно поежился, как бы показывая как же прохладно в комнате Германа. Герман участливо закивал, как будто сочувствуя Сенюте, и тот продолжил оправдываться — Вот если б ты его увидел в нормальном положении!



- А что тебе мешает привести его в "нормальное положение"? — перебил его Герман, сделав не понимающее лицо.



- Нууу…- Сенюта на секунду задумался, потом бросил взгляд в сторону раскрытой газеты, покоящейся на кровати.



- А, да, пожалуйста, я выйду даже — с пониманием промолвил Герман и стал выходить из комнаты



- Я…я не долго — уже в след ему промямлил Сенюта. Герман про себя усмехнулся: понятное дело, сейчас он попытается всеми силами реабилитироваться, это в его же интересах.







Заварив чаю, и просидев на кухне еще около десяти минут, Герман вновь подошел к дверям своей комнаты и, вежливо постучав, спросил:



- Ну, как ты там?



Сенюта почти тут же открыл дверь и с деланной беззаботностью развел руками.



- Слушай, чето вообще не выходит никак, ну, ты понимаешь?



- Да ладно, забудь, пойдем лучше чай пить — Герман ободрительно улыбнулся и похлопал своего старого врага по плечу. Больше, Сенюта был ему не страшен.







Сидя на кухне и, как ни в чем ни бывало, рассказывая смешную историю, Герман одним глазом наблюдал и упивался подавленным состоянием Сенюты, который делал вид, что слушает. Он, наверное, пытается переварить свой позор, не без злорадства подумал Герман и тут же осек себя: хватит, ты не для этого все это затеял. Словно прочитав его мысль, Сенюта с плохо скрываемым беспокойством спросил его:



- Я…я бы хотел, что бы это осталось между нами. Что бы никто, кроме нас двоих об этом и не узнал, ладно? — он пытался взять повелительный тон, но выходило как-то по рабски, просяще, умоляюще. Сенюта даже стал четче выговаривать слова, словно провел чистку и настройку своей родной речи. Герман согласно кивнул:



- Да, о чем разговор, конечно. Давай, вообще забудем об этом, ок? — предложил он, скромно глядя в бегающие глаза Сенюты. Тот, после этих слов, расслабился и даже выдал подобие улыбки.



- Да, давай забудем — торопливо сказал Сенюта, всем своим видом давая понять, что ему не хочется больше находиться в квартире Германа, и он с удовольствием бы покинул помещение. Но, ему не хотелось, что бы Герман подумал, что он спасается бегством, и поэтому промолчал. Герман, видя его нерешительность, решил проявить великодушие, и выручить Сенюту из неловкой ситуации.



- Слушай, мне еще за хлебом идти надо, а то мама скоро придет.



- Да, мне тоже уже пора — обрадовано закивал головой Сенюта, привставая с табурета. Герман тоже встал, что бы проводить его до дверей. Сенюта наскоро обулся, не завязывая шнурки и впервые за все время их знакомства сказал:



- Ну, пока?



- Давай, до завтра — дружелюбно согласился Герман и, удивляясь собственной наглости, протянул Сенюте руку. Тот, замешкавшись на секунду, осторожно пожал ее, словно лапу медведя. И ушел.



Герман еще минуту постоял в открытом дверном проеме, потом закрыл массивную дверь и прошел на кухню. На столе стояли две чашки с недопитым чаем и заварной чайничек, похожий на белого слоненка. Герман присел на табурет, на котором несколько минут назад ерзал Сенюта, и расхохотался в полный голос заливистым смехом победителя.