Арлекин : Апострофа к Универсуму

Премьерный показ. Дромедар и Бактриан сами всё организовали. Для них было очень важно, чтобы всё было именно так, как они себе это представляли, и ни в коем случае не иначе. Многие годы занимаясь тщательным изучением и описанием законов иллюзорного, они познали антислова и антиязык, они видели антилюдей, состоящих из античастиц. Однажды они встретили антисебя, но не подали ему руки, дабы не возникла ослепительная вспышка света, в которой исчезли бы все четверо.



Собравшийся контингент, выдрессированный бессчётным множеством премьер, являет собой воплощённые финитные представления – гости перемещаются по залу, перешёптываются, не подозревая, что очень скоро перенесутся в ненаселённые субвселенные, где на собственной шкуре испытают и космическую инфляцию, и бариогенезис, и весь кошмар квантовых флуктуаций кварк-глюонной плазмы. Скоро горбатые близнецы объяснят им, почему у чёрной дыры нет волос, покажут этим недоделкам центр Всего, где есть только сингулярная точка, и ничего вокруг. Свет проектора играет на стенках бокалов, он переносит тьму с бутылок на экран, в этом свете плавают блестящие пылинки. На экране – гнетущая чернота. Да, люди уже недовольны. Где обещанный фильм? Ничего, ничего. Не пройдёт и часа, как им придётся подсчитывать стоимость существования пространства, прибегая к тензорному и спинорному исчислению. Они увидят, что такое время.



В зале нет стульев – лишь круглые столы, загромождённые бутылками и закусками. Ни официантов, ни прочего персонала. Бактриан, Дромедар и зрители. Тет-а-тет, наедине со всеми. Публика. Счастливчики. Neoндертальцы. Стекло в руках приглашённых бликует в темноте. Близнецы выходят к микрофону на сцене перед экраном, и Дромедар берёт слово. Он говорит о Принципе Голограммы, о том, что если отделить от неё сколь угодно малую часть, она будет нести в себе информацию о целом изображении. Таким образом, вторит Бактриан, каждая маленькая площадь голограммы содержит кодированную информацию о предмете, как он выглядел в позиции, когда голограмма была сделана. Они незаметно переходят к вопросу о морфогенетическом поле. Они говорят: научные аксиомы, фундаментальные законы, догматические постулаты – всё лишь вопрос привычки и инерции. Так было раньше, так есть сейчас, и потому так будет происходить и впредь. Кубатуры шара не существует. Всё принимает соответствующую себе форму, никакого вселенского произвола, шаблоны матрицы клише калькирование с кальки с кальки с кальки спасибо за внимание а теперь давайте смотреть кино.



Ропот в зале стихает: на чёрном полотне появляются титры. Все замолкают. Воцаряется тишина. Зрители смотрят на экран.



***



Она поцеловала меня на прощание и сказала: «Не грусти, тебе никогда не следует грустить, мой милый могильщик», – и ушла, изламывая своё тело в стиле театра буто. А я провалился сквозь землю, и в надире падения, наконец, обрёл вожделенный инTVдуализм. Нормальная паранойя, ничего такого. Нас разрывали на части демоны страсти, похоти, ненависти и вожделения. Я мог иногда просто так залепить тебе оплеуху, или ты иной раз устраивала мне смертельный бадминтон оскорблений. Это была война на твоей территории.



«Как думаешь, если я только укажу тебе направление, ты будешь в состоянии добраться самостоятельно? Без тонизирующих подъяичных пинков и торжественного низвержения в менстрофаги? Просто иди на хуй. Мне насрать на тебя. Я всегда срала на таких, как ты. Срала и буду срать. Срать на вас, вырожденцев, так же естественно, как срать вообще. Ваше тупое племя, как будто, создано лишь для того, чтобы экстатично преть в тёплом дерьме интеллектуальной элиты. Да, я прекрасно знаю, откуда вы, тупые уродцы, берётесь. Вы же прямое подтверждение того, что отработанная холостая менстра является вполне пригодным инкубационным киселём для всякого гнидья. Уверена, ты проживёшь долгую жизнь, залупа, а я сдохну рано. Но, умирая, я по-прежнему буду тебя презирать, а ты так и будешь до конца своих дней негодующе ссать кипятком при мысли о моём эволюционном превосходстве, и умрёшь с ощущением раскалённой иглы в уретре...» – тирады, подобные этой изливались тягучими потоками психопатичных декламаций. Со времён плейстоцена не было человека, менее уравновешенного, чем ты. Разражаясь шквалом несуразной, бессмысленной брани, ты употребляла диковинные фигуры речи вроде «шелушащийся придаток», «ёбаный симулякр» или «на что это ты вылупился, никчёмный пхасингар?» Я осознавал, что ты не в себе. Много раз я порывался покончить с недоговорённостями, расставить все диакритические знаки, вывести тебя на чистую пресную воду. Ты сопротивлялась, с жестоким хохотом сплетая пальцы в клубок на уровне живота, и кричала мне о своей ненависти к обыденному и страсти к разрушению: «Лучше бы ты был расчленителем детей, дорогой пряничный чертёнок, лучше бы ты рыскал по степи в поисках одиноких деток, которые мечтают о твоих желчных соках. Они вырежут тебе печень, чтобы испить священный дехалол, и ты будешь барахтаться, как червяк в песке. Ты должен искать их и расчленять, чтобы сложить курган из детских рук, окружённый кольцом из детских ног. Ты должен разбросать их ясноглазые головы по округе, чтобы пустыня ожила, милый глинобитный истукан...» Полное отсутствие нравственных демаркаций.



Пепел и снег, помнишь? Если сейчас ты придешь ко мне, твои минуты станут часами, твои часы станут днями, и твои дни станут целой жизнью. И я буду ждать тебя, полный дружеского разложения, буду ждать, чтобы попросить прощения. Пока тебя не было, я созерцал все райские сады, я видел и то, что сжимал в своих руках, но упустил. Я видел обещания, что не сдержал. Боль, что не успокоил. Раны, что не вылечил. Слёзы, что не пролил. Я видел смерти, которые не оплакал. Молитвы, которым не внял. Двери, что не открыл, и двери, что не были закрыты. Возлюбленных, что оставил. И мечты, что я не воплотил. Я видел всё, что мне было предложено, и что я не мог принять, я видел письма, которых желал, я видел всё, что только может быть. Когда ты окажешься в моих владениях, ступишь на территорию нервных, просыпая семена декораций и пожиная свирепые улыбки, когда ты вернёшься… Я не могу отличить, приближаешься ты или удаляешься. Я жажду той безмятежности, которую обрёл, глядя в твоё лицо. Перо к огню. Огонь к крови. Кровь к кости. Кость к мозгу. Мозг к пеплу. Пепел на снег… Пусть слова и образы омоют твоё тело, как волны. Лети по пути птиц.



Это хорошее кино, а она – зараза. Она убивает меня. Я читал толстую книгу, чтобы занять чем-то свою пустоту. Pus, гной – так, на французский манер, я называю её, мою заразу. Жёлтая pusтота клокочет в моём чреве в нетерпеливом предвкушении эякулято семенис интер вас натурале мулиерис. Я псих-вонючка, а ты моя Венера Пандемос, развратная и мерзкая тварь, но отчего я так люблю тебя? Оттого ли, что мы с тобою носим общее бремя? Ты, отвратительная и уродливая, беременна своими войдами, я – страдаю сфероидальной корпуленцией вентрального сечения как следствием овобластической гестации в утрикуле простаты… Ты прикрываешься ширмой анастомосиса, стерва. Эти толстые книги… Все они суть деомелониконы, все они написаны рукою зла, а мы приучены воспринимать содержащиеся в них логотомы как нечто осмысленное. Один бразилец по имени Хосе Карлос Рьоки де Альпоим Инуэ написал больше тысячи романов за десять лет; он, верно, как и Руальдус Колумбус, считал, что первым открыл клитор, не ведая о том, что клитор всегда был открыт. Я закрыл его, захлопнул и сжёг этот фолиант. Я смотрел тебе вслед, когда ты уходила: танец гнева, танец вызова, танец бунта. Антиэстетизм, запрещённая обществом физиологичность стали фундаментом для нового искусства твоей походки. Появление тела в пустующем пространстве, борьба тела с силой тяжести, диалог напряжения и расслабления. Танец тела, рождённого для страданий, живущего и умирающего в страданиях. Пульсация клетки в организме раба. Сердцебиение радиоактивного мутанта. Растерянность, неудовлетворённость, загнанность. Мозговыброс.



Я мёртв. Я был мёртвым с рождения. Я и умру мёртвым. Труп – это неофициальный покойник. Покойник – это официальный труп. Труп – это протухшее мясо. Значит, сыр – это труп молока. Совершать паломничество в колыбель человечества, глядеть на седую запавшую пизду планеты. Наверное, я был ещё жив за четверть часа до смерти. Я захлопываю толстую книгу, она не помогла. Ну и что, автор? Каково тебе самому стать honorificabilitudinitatitus? Твой возраст превышает максимальный допотопный. Неужели ты жил раньше Адама Кадмона? И у Ноя тебя не было, тогда объясни, как ты пережил потоп? Нормальная паранойя. Паранойя Ноя, когда он не взял тебя на борт, беспарного уникума с тупыми и злобными глазами креветки.



Знаешь, я слишком глубоко погрузился в свой новый проект. О пространстве, о плоскостях и объёмах. Есть ли там время? Нет, никакого времени. Только пространство. Кант сосёт.



Я мечтаю о свободе, а сам сижу в клетке. Не уходи в себя, ведь тебя там достанут. Да, я постараюсь не накликать инфеститацию на маленькую Киру, хотя её кошмар – не наше дело. Смерть заставляет жизнь так вкусно пахнуть… но то, что ты умер, отнюдь не означает, что ты когда-то жил. Да, жизнь, действительно – безмерный хаос. Но за себя в нём всё-таки стоит бороться.



Посмотри на себя. Кто ты? Скелеты разных животных демонстрируют самые разные линеарные конструкции, и любая дистанция между существами – лишь вариации на одну тему, исходящие из единого принципа концентрического построения. Скажи «нет». Корова не может представить себя отдельно от стада, поэтому все коровы похожи друг на друга, они говорят «да», и следуют за массами, чтобы делать лишь то, что от них ожидают. Скажи «нет» и отдели себя от толпы. Не считай экстаз манией, а спокойствие – кататонией. Не квалифицируй Будду как аутичного шизоида, а Христа как мазохиста со склонностью к эксгибиционизму, мистический опыт как симптом, визионерский опыт как психоз. Ты конечна, и понимаешь это, и здесь укоренилась твоя тоска. Террор – пик отрицательных эмоций у зрителей греческой трагедии. AngstКьеркегоров. PoeticaАристотелева. Я нечто воспринимаю. Я нечто ощущаю. Я нечто представляю. Я нечто желаю. Я нечто чувствую. Я нечто мыслю. Жизнь человеческого существа не состоит из одного только этого и подобного этому. Всё это и подобное этому составляет царство Оно. Царство Ты имеет другое основание. Но почему нам, таким пустым и полым, должно было выпасть такое счастье? Чудесная благодать кретинизма.



Ни один вид не сможет выжить и в течение одного поколения при той программе, с которой мы имеем дело сейчас. Это не программа вечного или длительного господства, как можно подумать. Совершенно очевидно, что это программа, нацеленная на уничтожение. Садись в Хуев Поезд, в свой тюнингованный джаггернаут, и отправляйся в магазин «Иммунодефицит», где продаётся твоя любимая водка «Аморалка». Грызи орехи. Любые орехи. В любых орехах содержится то, что тебе нужно – хруст. Тульпас вселенской хрустяшечности. Ты удаляешься, становишься всё меньше и меньше, тала, ангула, ява, юха, ликша, балагра, раджа, парамана, и вот ты сжалась в точку. Схлопывание. Тебя нет. Ты целиком эстоавтогамна. Соматонические мезоморфы ревут тебе вслед. Венера Пандемос, блудница, ты – Пятница для этих робинзонов. Ты – их божество, как Кецалькоатль для толтеков, как Боччика для чибча-муисков, как Маниту – такой же аннигилировавший белокожий пришелец. Марс у римлян – Тиу у скандинавов. Tuesday. Юпитер у римлян – Тор у скандинавов. Thursday. Венера у римлян – Фрейя у скандинавов. Friday.



Ты затеяла очередную культурную революцию, и снова борола пережитки прошлого. Культуру, мышление, привычки, обычаи. И снова ушла. Как всегда. А нам остался этот заезженный антропный принцип, не выдерживающий никакой критики чистого разума, порождающего монстров в своей полудрёме, сонмы и сонмы четырёхмерных тессерактов. Ненависть поднимает меня на поверхность, как труп на воду. Моё последнее слово, итоговая реминисценция реминисценций, моё самое главное, самое сокровенное слово, реликвия, ключ ко всему, октаграмматон-освободитель, выпускающий нас наружу и вовне – ПРИЩЕПКА.



***



На экран смотрят зрители. Тишина воцаряется. Замолкают все. Титры появляются на полотне чёрном: стихает в зале ропот. Бактриан и Дромедар исчезли.