Истошным воплем, булькающим звуком,
Злорадным смехом, выкриком «на, сука!»,
И хрипом, уходящего из жизни.
Та боль разлуки, что настала после,
Была не то, чтобы невыносимой,
Она была по-своему красивой,
Бордово-алой. Но с какой-то взрослой,
Назойливой и неотступной мыслью,
Поэт тащил на кухню гору мяса,
Плюя все время, видимо от сглаза,
Глаза горы смотрели с укоризной.
Листочки с рукописными крючками,
Горели славно, разжигая веру,
Как — будто проклиная изуверов,
Что честь и совесть продали Обаме.
Себе лишь ум оставив, и похмелье.
В многоэтажном монолитном доме,
Живущим по придуманным законам,
Всегда найдется время на веселье.
…
Соседям жалко потолок, конечно,
Расплакался он алыми слезами,
Силовики, ощерившись штыками,
Взломали дверь в пылающий скворечник.
Веселья Час, однако, переехал,
К другим жильцам. Возможно на Садовой,
В квартиру 50 к своим знакомым,
Он постучит. Они умрут от смеха.