Найт : СОЦИАЛЬЩИНА

ПРОЛОГ



Скамейка, паутинка и качели.

Иногда ночью кажется, что на этих предметах кто-то сидит, кто-то висит, кто-то качается.

Но нет, здесь пусто, неодушевленно, и детские "снаряды" очаровательны в этой пустоте.

Плеск, темнота, не живые звуки, все живые существа — умывают руки.

В темноте, со слепу, кажется, что внутри железного каркаса паутинки бьется сердечко.

Все, что тебе кажется или показалось, привиделось, существует всамделишно, действительно — просто, ты не до конца в это поверил.



А верить нужно — это мир символов, он ничего не делает просто так.

АКТ 1

Связь оборвалась: деньги на трубке кончились раньше, чем я успел сказать "Досвидос!" и бросить трубку.

Желание закончить начатое переросло в необходимость пополнить счет.

Можно было, конечно, взять доверительный платеж, но я не любил быть в долгу.

Я переодел майку, не вынимая зажженной сигареты, и зашнуровал кеды.

Надо положить денег на телефон, купить сигарет, вернуться обратно.

Мама преградила мне путь к дверям, внезапно объявившись в коридоре.

- И куда ты на ночь глядя? — а вот бабушка говорит "глядя на ночь".

- За сигаретами и денег положить.

- И так всю квартиру уже провонял своим куревом-кукуевым- а вот бабушке все равно, она не чувствует запахов.

- Ага. Мам, я не надолго. Туда-обратно — а вот с бабушкой такой номер не пройдет.

- И опять к утру придешь?

Из комнаты послышался голос бабушки.

- Давайте я за сигаретами схожу.

- Мам! Не вмешивайся.

- Я скоро приду. Туда-обратно.

- Давай, я тоже с тобой выйду, подышать.

- Ну, ты сейчас одеваться пока будешь…Я по-быстрому.

- Опять ведь пошел с Парфеновым, да?

- Да, нет. Я сейчас приду.

Дверь за моей спиной осторожно захлопнулась.

Под лестницей спал сосед из 102-й квартиры: сумка под головой, ноги поджаты, рукава засучены, лицо раскраснелось — сразу видно, что человек пришел с работы.

Надо бы отнести его к дверям его квартиры и вручить жене.

Я решил сделать доброе дело, но потом, на обратном пути.

АКТ 2

На перекрестке голосовала девушка, я зафиксировал ее краем глаза.

От нее исходила просьба:

- Молодой человек, сигаретой не угостите?

Я изменил траекторию, сменил темп поступи и предстал перед особой женского пола.

Оглядел ее, объективно идентифицировал, но все равно спросил:

- Машину ловишь?

- На работе. А прикурить? — сухо отрапортовала особа.

- Держи. И почем? — 10 из десяти задали бы этот вопрос.

- Смотря что — она вскинула руку параллельно дороге.

- Ну, минет допустим — 6 из десяти выбрали бы этот вариант.

- 300 рублей. А где делать будем-то?

- Где делать — найдем. Осталось найти 300 рублей.

Я пролистал, как тонкую брошюрку, странички купюр и оральный секс стал желаннее, но не сбыточнее.

Я еще вчера ожидал, что мне перечислят аванс на банковскую карточку, но деньги не пришли.

Не пришли именно так, как не приходят только деньги: негаданно и безвыходно.

Вышли, не успев зайти.

- Удачного вечера — съязвила голосующая брюнетка, младше меня лет на пять, но обильно повзрослевшая за счет припорошенности косметикой.

Она дергалась всем телом, словно голубь, пытающийся окунуть клюв в воду с каменного парапета городского пруда, балансируя хвостом, чтобы не сорваться; не было плавности в ее жестах, не было грации знающих себе цену куртизанок и содержанок (хотя каждая из них и преподносит в зубах прейскурант, лишь меньшинство согласно торговаться), но была в ней небрежность к совокуплению, которая читалась в разрезе ее глаз, молоке белков и гуашевых мазках зрачков.

- И тебе — беззлобно ответил мои голосом человек напротив проститутки.

АКТ 3

Почти у самого магазина, я встретил Парфенова.

Он радостно осклабился и протянул руку, приветствуя.

- О, вот ты то мне и нужен! — воскликнул Парфенов.

- Зачем?

- Пошли ко мне, должны тетки прийти.

Заманчивое предложение, но почему-то именно сегодня мне хочется, чтобы мама думала обо мне хорошо.

Парфенов — яркий представитель околофутбольного сообщества, такой кажуал, casual — повседневный.

Ежедневник.

Как пел Дэвид Боуи — ты можешь стать героем хотя бы на один день.

Ребята, вроде Парфенова — героически ведут себя ежеминутно.

Они все гитлерюгенстее и гитлерюгентстее внутри, но не внешне.

Старое доброе ультра-насилие и по молодежному злая ульра-правость.

Как парадокс физиологии в ответ на прихоть сознания: Парфенов — левша.

- Парф, я не могу. Мне завтра рано вставать. — взмолился я.

- Ты что, робот? — Парфенов уничижительно окинул взглядом мою систему.

- Я не могу — повторил я, отстраняя его плечом.

- Вот значит как? — Парфенов почти сразу вспомнил какую-то старую обиду.

- Парф, я серьезно, сегодня — никак. Потом, лады?

- Ну хоть зайдем. Тебе понравятся, тетки…они… — вот тут ассоциативный ряд стал заваливаться влево, в противоположную взглядам Парфенова сторону.

- Все, давай завтра. — отрубил я, мысленно рассеча Парфенова на двое.

Вообще, Парф — мой друг, друг детства, от которого никуда не деться.

При мне, в семь лет ему выбило глаз осколком пластинки, не известно какого исполнителя.

После этого, у Парфа упало забрало на шлеме.

Теперь, он боится только остаться в одиночестве.

Неминуемо, его скоро будет не узнать, из-за пристрастия к пиву.

Парфенов всегда вступается за меня при уличных конфликтах с местной шпаной

То есть, в прямом смысле "Моя оборона — солнечный зайчик стеклянного глаза".

Я провожаю взглядом его сутулый силует.

АКТ 4

Состав в магазине был в основном молодежным: преобладали ребятишки в вездесущих майках-алкоголичках, из тех, кто смотрит в след нафаршированным автомобилям, оживленно выбирающие, какой из разноцветных баночек отравиться.

Ровно одна красивая женщина стояла у вин..

Были правда и человечки, одетые в "опустившехся интеллигентов" — в небритых усиках, растрепанных челках и замызганных очках — но таких было всего трое.

И жались они к крепкому алкоголю.

Я глазами отыскал уникассу и руками пополнил баланс.

И стремительно захотел домой, минуя сигареты, минуя скамейку с паутинкой, через подъез, через пролет.

Ноги-рычаги дернулись и сами принесли меня к крепкому алкоголю, плавно впадающему в вина.

Со стороны кассы послышалась какая-то возня, которая разрешилась оглушительным хлопком.

Я присел, ошалев от звука, и руки сами сложились за головой.

Хлопок, хлопок, хлопок, пауза, хлопок.

Из-за полок с соками показался мужчина, с черным пистолетом на конце вытянутой руки.

Рука была как палец, она неестественно сгибалась в двух местах и поворачивалась в след за телом.

Еще один хлопок и мальчиков в майках-алкоголичках стало на одного меньше.

Я присел еще ниже, ухватившись за голову и бутылку водки.

Меня по-прежнему было хорошо видно, просто еще не дошла моя очередь.

Палец указал в другую сторону и раздался ожидаемый хлопок.

Женщину у вин впечатало в стеллаж, в отчаянии она всплеснула руками.

Я выпрямился и метнул бутылку, без надежды, но желая попасть в голову стрелявшему.

Бутылка безшумно стукнулась об его темечко.

И я почему-то побежал, побежал на, а не от, него.

Прыгнул на оседающее тело, покорно не смотря на поднимающийся шлагбаум руки с пистолетом, и ударил его в голову кулаком, потом еще раз, и еще, еще раз, пока очередной удар не прошел насквозь через его раненый лоб, бетонную плиту немытого пола, и сам я не провалился в подпол.

ЭПИЛОГ

Лейтенант Курьянов еще лежал в забытии на спине, но под надзором своих, видимо бывших, коллег.

Зашуганная уборщица-кассир, не открывая монголоидных глаз, подметала осколки.

Директор магазина давал путанные показания.

Работники медслужбы нехотя переносили тела в карету скорой помощи.

Покупатели снова освоились и, в ожидании своей очереди на место свидетеля, вспоминали, за чем пришли.

А народу, из проходящих мимо, собралось не очень много, возможно потому, что была ночь буднего дня.

Любому из ряда вон происшествию удивляешься в виду его исключительности.

Проходит два или три раза, и ты перестаешь удивляться.

Символизм никого не интересует.

Никого не волнует причина, все следят за следствием.