Саша Акимов : Хентай - Понедельник

Я "уритэ" — "продавец" по-японски. У меня свое дело. Мой личный "магазин для взрослых".



По левую руку от меня висят на стене разнокалиберные анальные шарики. Силиконовые бусины разного диаметра. От совсем крошечных до невероятно больших. Также, на левой стене висит и бельишко для особо изощренных любовников. Трусики, которые расстегиваются в промежности. Есть и с двумя молниями, одна сзади, другая спереди. Корсеты. Наручники, как пушистые, так и жесткие. Мягкие плеточки и ошейники. Просто красивое кружевное белье.



По правую руку от меня лежат искусственные фаллосы. Дзиндзотэки — по-японски "Искусственный". Если их включить, они будут забавно жужжать. Одни крутятся, другие дергаются из стороны в сторону, третьи дрожат. У одних есть стимулятор клитора, у других его нет. У некоторых внутри шарики, в некоторые можно набрать теплой воды. Какие-то похожи на отростки мутантов — они раздваиваются, чтобы можно было одновременно ввести его в анус и во влагалище. На каждом из них висит ламинированный ценник, а на ценнике написана цена. Нэдан — по-японски "цена". В небольшом стеклянном шкафчике моя гордость, отдел гигантов. Там такие члены, которыми скорее можно проломить голову, чем вставить его куда-либо. Но и на такую экзотику находятся покупатели. Я смотрю на самый огромный из искусственных членов. В мыслях одно слово — Окий. По-японски "Большой". Люди так любят экспериментировать. Некоторые пока не проверят все возможности своего тела, не останавливаются. Некоторым не везет, и они себя калечат. Но кому-то везет. Главное знать предел. Если разорвешь себе прямую кишку, можно умереть от внутреннего кровотечения. Если слишком часто и сильно теребить свои груди, то можно заработать себе злокачественные уплотнения, и как следствие мастектомию.



На центральном стеллаже огромный выбор хентайной манги, порнографических книг и DVD-дисков. Я гляжу на диски, и первое что приходит в голову — слово "ясуй". Дешевый — по-японски. Горы американского порно. Почему-то японцы любят смотреть на сисястых американок. Немного лоликон-хентая — растление малолетних большеглазых красоток. Немного додзиси — любительских комиксов про героев "Евангелиона". И море всевозможной хентаевщины. Вот так, меня окружают горы порнухи и моря хентая.



Прямо передо мной в стеклянной витрине лежат дополнительные товары. Баночки с жидким латексом черного и красного цвета. Смазки для усиления чувствительности и для продления полового акта. Феромоны для привлечения самок и самцов. Презервативы. Ароматизированные, ребристые, в пупырышках, сверхпрочные для анального секса, сверхтонкие для усиления ощущений, с усиками.



Я гайдзин. Сокращенный вариант слова гайкокудзин. Гайкокудзин — значит, человек из другой страны. Гайдзин — это уничижительное сокращение, значащее, чужеземец. Я сижу в своем магазинчике целыми днями и учу потихоньку японский язык. Открываюсь для покупателей только с наступлением ночи. С двенадцати до двух часов ночи. А оставшееся время я не знаю чем занять. Иногда бессмысленно брожу в окрестностях, иногда вообще не выхожу на улицу. Я живу в своем магазине, уж больно дорогое жилье в Токио. Сраная комнатка в пять татами, будет стоить, как шикарная квартира в центре Сан-Франциско. Я постоянно нахожусь в состоянии ожидания. Большую часть дня я жду ее. Мегуми Сасаки.



Учить японский сложно. Но это не значит, что японцам выучить английский проще. С их-то произношением. С их дьявольскими транскрипциями. Большинство японцев знает английский на среднем уровне американского школьника, но они стесняются заговорить с гайдзином. Да и вряд ли вы сможете разобрать хоть что-то из сказанного ими.



Мегуми — моя постоянная любовница с недавнего времени. Она постоянно меня удивляет. Постоянно готовит для меня сюрпризы. Только она способна меня завести, возбудить. Она — мое лекарство от эректильной дисфункции. Я уже слышу звуки ее каблучков…







Сегодня она — Когяру. Маленькая девочка. Тусовщица. Старшеклассница-давалка. В ее возрасте так вырядится — это очень забавно. Ведь Мегуми уже двадцать семь лет. Но сегодня передо мной стоит малолетка Мегуми-тян.



Она одета так нелепо и пошло, что хочется эту одежду тут же с нее сорвать. Но это слишком просто. Мы ведь предпочитаем играть. Иначе никак. Сегодня я ее разгневанный папочка. А она — девочка не приходившая домой несколько дней.



На ней короткая джинсовая юбчонка. Розовые чулки. Босоножки на высоком каблуке бананового цвета. Ее грудь прикрывает топик со стразами — на нем написано блестяшками: "Fuck me". Она сегодня надела светлый парик, накрасила лицо светлыми тенями, а губки розовой помадой. В одной руке у нее сумочка, на которой улыбается аппликация "Хеллоу Китти". А в другой руке она держит чупа-чупс. Она игриво сосет леденец и проходит к витрине с "гигантами". Разглядывает их. Изучает. Что-то представляет в уме — закатывает глазки.



Я закрываю жалюзи на окне и запираю входную дверь. Удобно владеть собственным магазином — можешь закрыть его, когда заблагорассудится. Мегуми наклонилась у витрины, я подошел к ней сзади. Разорвать чулки не составило труда. Она вскрикнула: "Перестань!" Но я должен был придать ей чуть более трешовый вид. С изодранными и растянутыми чулками, она стала еще больше походить на маленькую побитую шлюшку. Я сказал:



-Ты где была сучка! Я тебя обыскался, всех твоих подруг обзвонил, а ты тварь где-то опять блядствовала. Опять ходила за деньги на свидание с каким-нибудь старым извращенцем.



Я грамотно отыгрывал роль разъяренного папочки, но Мегуми мне не уступала в актерском мастерстве.



-Но папа, я всего лишь подрабатываю, чтобы купить себе новый телефон. Моя старая мобилка совсем исцарапалась. Я же не сплю с этими стариками, просто сижу с ними в кафе.



-Это не помешает мне тебя наказать как следует. Сейчас же иди сюда янтана ко.



А она подошла ко мне поближе. Села мне на колени и стала просить прощения.



-Гомен насай. — сказала она.



Я положил ее себе на колени. Короткая юбочка задралась, показались ее трусики. Я еще сильнее задрал ее юбку. Я стал шлепать ее по заднице ладонью. Ее ягодицы порозовели от моих ударов. Звук шлепков меня возбудил, но этого было мало. Я сорвал с нее топик, дал ей пощечину. Схватив со стены ремень из мягкой кожи, я стал охаживать ее по бедрам и по попке. Мегуми застонала. Ее трусики промокли. Влажное пятнышко на ткани росло с каждым моим ударом. У меня, наконец, встал. Я спустил ее трусы и вошел в нее. Мегуми вскрикнула:



-Итай! Итээ!



Я схватил ее за волосы, но это был парик. Парик слетел с нее, я схватил ее за настоящие волосы. Прижав ее голову к полу, я крикнул:



-Урусай!



Это значит "Заткнись". Я кончил ей на спину. Она растянулась на полу. Я ей сказал:



-Надеюсь, твои ночные загулы больше не повторятся Мегуми-тян. Ты ведь поняла, что твой папочка за тебя беспокоился.



Мегуми подрагивала на полу. Одна желтая босоножка слетела с ее ступни и болталась на ремешке. Рваные чулки порвались еще и на коленях. Ее попка была вся красная после порки. На ее щеке отпечатался след моей ладони. Я знаю, что ей хорошо. Знаю, что она обожает унижения. Я беру ее на руки и несу в ванную. В маленький закуток за прилавком, где также находится и туалет. Я снял с нее босоножки, и поставил ее в ванну. Душ на уровне задницы, у японцев принято мыться сидя. Мегуми сидит на пластиковом стульчике. Пока я тру мочалкой ее спину, смывая липкое семя, Мегуми улыбается.







Мы вернулись в зал. Мегуми переоделась в запасную одежду, которая лежала в ее сумочке. На сумочке веселый котенок с бантиком. Я кинул несколько футонов на пол. Мы уселись друг напротив друга. Мегуми мне говорит: "Расскажи о своем детстве".







Я жил в пригороде Сан-Франциско. Над городом вечно стоял такой густой смог, что я был уверен в том, что жители центральной части города уже перешли с кислорода на угарный газ при дыхании. Я же жил в цветущем пригороде, где аллеи толстых деревьев, перемежались с белыми оградками и ровными газонами. Это была типичная двухэтажная Америка. Стандартная, обыденная и скучная.



Мои родители работали днем, у каждого была своя машина, отец и мне хотел купить машину, когда я пойду в старшие классы. После работы, родители приходили домой, и усаживались на диван обшитый синтетической моющееся материей. Папа клал ноги на специальную подушечку. Мама предпочитала, чтобы ее ноги были на коврике с крупным ворсом. Они устраивались поудобнее и нажимали на кнопку включения на пульте телевизора. Экран показывал всевозможные выпуски новостей, скандальные передачи, политические дебаты, вестерны с Джоном Вейном и прочую дребедень. Я был предоставлен сам себе. Наше общение сводилось к нескольким автоматическим фразам, вроде: "С добрым утром сынок", "Спокойной ночи сынок", "Дорогой, иди кушать".



А еще мои родители страдали от всех возможных проявлений паранойи. Мать боялась болезней. Она смотрела все передачи про здоровье, а там показывали только калек, ущербных инвалидов, страдальцев, больных раком на последней стадии. Кадры были жуткие, будто съемочная группа тех телепередач не выходит из хосписов, только там и снимает свежие материалы. Но больше всего на свете мать боялась венерологических болезней и СПИДА. Гаэтан Дюга снился ей, он улыбался бледной предсмертной улыбкой в ее снах.



Отец боялся вторжения извне. Видимо исторический пример Джеймса Форрестола на него не оказал отрезвляющего воздействия. Мой папа в подвале организовал бомбоубежище. Там был запас еды, на случай, если мы там будем прятаться от русских, а может и от инопланетян. Эти две угрозы равноценны, и одинаково фантастичны. А я в том подвале отрыл старый пыльный видеомагнитофон и много кассет. Кассеты лежали в ящике из-под телевизора. Я их доставал и вставлял в проигрыватель. Одни не работали, по экрану просто бегал черно-белый шум. Другие были так заезжены, что кроме помех там ничего было не рассмотреть. Но на самом дне коробки лежали прекрасные кассеты с порнушкой. Я просмотрел все кассеты из той коробки, когда мне было двенадцать. Американская порнуха была откровенна и проста. Двое, а то и трое-четверо людей совокуплялись во всевозможных позах. Мужчины входили женщинам во влагалища и в зад. Иногда одновременно в обе дырки, ложась сэндвичем. Кусками хлеба были мужчины, а женщина была сочащейся начинкой. А в конце американской порнухи непременно были эякуляции в лицо актрисы. В японской же порнографии все было немного сложнее и загадочнее. Актрисы раздевались не сразу, предварительно они играли с игрушками. Дразнились, щекоча себя вибратором. А потом, когда половой акт происходил на экране, я не знал, как к этому относится. Ведь все гениталии актеров были сокрыты под квадратиками. Странная цензура породила еще большее разнообразие. Буккакэ, к примеру. Так как японские письки были строго прикрыты цензурными квадратиками, у меня появилось желание увидеть те таинственные письки.



Еще в той коробке я откопал домашнее порно своих родителей. Но на это было тягостно смотреть. Они просто поставили камеру на тумбочку у кровати и занимались любовью в позе миссионеров.



А самое смешное и нелепое в моем детстве происходило в школе. После шестого класса у нас появились уроки полового воспитания. Девочки краснели и хихикали. Мальчики внимали каждому слову преподавателей. Девочкам объясняли все прелести менструального цикла и беременности. Им на живот надевали специальные подушечки и заставляли почувствовать ощущения беременной женщины. Дискомфорт, давление на мочевой пузырь. Еще им в красках расписывали, как правильно вводить тампоны и прочее. А мальчикам показывали, как правильно надевать презервативы. Учитель на банан раскатывал резинку, а весь класс ржал. Нам всем показывали обучающие фильмы одобренные министерством образования. Ну и ересь же там была. В конце одного из фильмов пучеглазые мультяшки вообще сказали: "Чтобы не заболеть венерологическими заболеваниями и обезопасить себя от нежелательной беременности вообще не занимайтесь сексом".







Мегуми сообщила мне все подробности нашей завтрашней игры и ушла. Я закрыл за ней дверь и пошел спать.