Улисс : Данилка
Кто это?
Ах! Кто это?
Бредет медведем, — широкобедрый, бочком, бочком… В прорезях глаз, утопших каких-то, вдавленных, дрожат зрачки. Голова ворочается туда-сюда, всё ищет, как удобней глядеть.
Данилка!
Данилка пустил меня в квартиру. В коридоре пахло жареным луком и котлетами. Его жена вышла из кухни, поздоровалась со мной, вытирая руки о передник.
Данилка провел меня в комнату. Я сел на диван и достал из кофра гитару. В углу стояла кроватка, в которой спал Данилкин сын, а над ней, на тонких ниточках, висели погремушки, которые сейчас легонько покачивались.
Сев рядом, Данилка слушал меня, а потом, когда я кивнул в сторону кроватки и сказал: а ребенок? — заверил: привык, музыка ему не мешает.
— Как тебе? — спросил я, доиграв.
— Нормально. Идем-ка на балкон…
Мы вышли на балкон. Данилка достал из кармана «пакет» и положил на бордюр. Выудил сигарету из пачки; посучивая, выдавил из нее табак. Набил травой и наслюнил, заострив кончик.
Сделав пару затяжек, Данилка вдул мне «парик». Еще один. В глазах защипало и я чуть было не закашлялся.
— Как?
— Хорошо. Давай теперь я тебе.
Я взял у него косяк. Вдул ему как следует.
— Хорошая… — просипел он, когда, после длительного удерживания в легких, выпустил дым.
На балконе висело белье — мокрые простыни и пододеяльник. Данилка попросил, чтобы я не дымил на них. Косяк тлел, курился белым дымом, а ловкие Данилкины пальцы смачивали его слюной.
— Ты работаешь сейчас? — спросил я.
— Ага…
— Че за работа?
— В студии.
Он играл с известными музыкантами. Его зрачки дрожали, когда он перечислял их. Не так давно Данилка купил новые линзы, и было видно, что он еще не освоился, — голова его то и дело странно поворачивалась, останавливаясь взглядом на разных предметах, будто примеряясь к ним. Сами же линзы, очертившие сизой каймой роговицу, были почти незаметны.
— А у тебя что? — спросил он.
— Ничего. Не работаю нигде.
— Что с твоими темами?
— Говорят — «неформат».
— Кто говорит?
— Все. В студиях, в продюсерских центрах.
— Как студийный музыкант пробовал работать?
— Пробовал. Недолго. У меня характер сложный, — я усмехнулся, — неуживчивый…
— Ну, дело такое… Жрать будешь? — спросил Данилка.
— Не. Не хочу.
— Жена обед приготовила, поели бы.
— Нет, Данилка, правда — не голодный.
— Как хочешь.
Под балконом шли женщина и девочка лет пяти. Данилка следил за ними, упираясь в бордюр выпрямленными руками. Он поманил меня: гляди!
Липкая, как клей, слюна выползла из губ, нехотя отделилась и полетела вниз. Шлепнулась на асфальт позади девочки. Бляха, выругался Данилка. Торопясь, он собрал во рту новую порцию слюны и — теперь уже звучно и с силой — пустил ее вослед уходящим. Женщина взялась за шею ниже затылка и обернулась. Девочка тоже остановилась и, вторя матери, повернула жидковолосую голову. Две пары глаз — пустые и прозрачные — с настороженностью обшаривали все вокруг.
Данилка дергался животом и покрывал ладонью распяленный рот, — он смеялся и от его смеха становилось не по себе. Женщина увидела нас. Неопределенно качнула головой и двинулась дальше, уводя за собою дочь.
Стены комнаты были завешены фотографиями. Из кухни доносилось позвякивание посуды и глуховатые голоса Данилки и его жены.
Фотографии были свадебными, цветастыми, и на всех изображались двое: красивая, плотно и щедро сложенная девушка в белоснежном платье, с приколотым к волосам алым цветком, и подслеповатый, округлый в бедрах молодой человек, заостренно-пристальным лицом напоминающий какого-то зверька, всю свою жизнь ютящегося по норам и оттого с опаской зрящего в мир.
В кроватке — крохотной деревянной клетке — лежал ребенок. Он не спал, но и ничем не выдавал своего присутствия, — разве что, изредка покряхтывал. На нем были ползунки, разрисованные розовыми бабочками и голубыми жуками. Игрушки, висящие над кроваткой, тихонько зазвенели, когда я тронул их. Малыш посмотрел на меня и выпятил влажную губу. Волосы на его головке были до странности густыми, светло-каштановыми.
Я опустил руку в кроватку и тронул темечко малыша. Оно было мягким. Его можно было прорвать одним неосторожным движением. Я надавил, — бережно, аккуратно, — и малыш зашевелился, приподнял крохотные ручки, закряхтел. Я убрал руку. Ребенок смотрел на меня, посапывая, и на его губках выступили пузырьки слюны. Я снова придавил податливую кожу, — казалось, кончики моих пальцев коснулись нежного мозга, еще не созревшего, еще не обросшего костью. Ребенок завилял тельцем и издал какой-то тихий, всхлипывающий звук. Еще немного — и он готов был заплакать. Я убрал руку. В глазах ребенка было теперь какое-то мутно-стеклянное выражение. Ручки то поднимались, то послушно ложились вдоль тела. Я снова потянулся к его голове…
В комнату вошла Данилкина жена. Я успел отнять руку.
— Идем чай пить!
— Да я не хочу…
— Идем! — она улыбалась мне. — Даня сказал, ты стесняешься.
— Ерунда! Я просто не хочу…
— Идем. У нас торт есть. А-то сидишь здесь один!
Торт лежал в пластиковой коробочке в самом центре стола, свернутый рулетом и начиненный малиновым джемом. Чашки были красные в белый горошек. Над ними вился пар.
— Когда жениться собираешься? — спросил Данилка.
— Не знаю… Думаю, не скоро… — я попытался улыбнуться.
— Встречаешься с кем-то? — спросила Даниклина жена, и отсербнула из чашки, которую только что поднесла ко рту. На пухленьком пальчике блестело обручальное кольцо.
— Неа, — сказал я.
— Чего? — вмешался Данилка.
— Как-то не складывается.
— Слушай, у Жени есть сестра…
— Даня, при чем здесь моя сестра! Может, она ему не понравится…
— Подожди! Понравится, не понравится, — это второй вопрос. Никто никого не заставляет! Просто она тоже ни с кем не встречается, могли бы познакомиться…
-Вряд ли, — сказал я. — Я сейчас без работы, с деньгами не очень…
— Аааа… — она поставила чашку.
— Не зацикливайся на этом, — сказал Данилка. — Ты слишком много думаешь о деньгах. Потому их у тебя и нет никогда. Расслабься! — он положил на стол руки и подвинулся ко мне. — Пусть все идет как идет. Расслабься, и увидишь — жизнь сама все наладит.
— Думаешь?
— Конечно! Ты замкнулся в своих проблемах. Нельзя так. Сбрось с себя эту тяжесть!
— Попробую, — сказал я.