Atlas : Три желания для палтуса

Настоящий палтус обитает только в холодных морях.
Его латинское название Hippoglossus переводится как “рыба-конь”.

Февраль выдался снежный. Замерзающее небо осыпалось не переставая и даже ветер не мог одолеть снегопада. Проиграв сражение в вышине, ледяные вихри носились по улицам, наметая причудливые сугробы. Увязая в них, я выбрался наконец на набережную и огляделся. Город притих, сгорбился под белыми шапками крыш. Верхние окна домов, блистающие прежде золотом заката, заволокло ресницами сосулек и краски, казалось, навсегда исчезли из застывшего мира.

Отбросив бутылку, я взобрался на гранитный парапет и уставился в парящую черноту полыньи. В каком-то смысле это был выход, не хотелось лишь увязнуть на мелководье и торчать из воды ледяной скульптурой на потеху прохожим. Будто уловив сомнения, ветер налетел с другой стороны, закружил, ослепил пригоршней колючего снега и столкнул вниз.

Оказавшись в воде, я не почувствовал холода. Ноги коснулись дна, и полы распахнутой шинели всплыли листьями гигантской кувшинки. Раскинув руки, я оцепенел от восторга в центре распустившегося цветка. Очень скоро проникший в ноздри запах объяснил климатический феномен. Пока я раздумывал: не дать ли течению унести себя под лед, прочь от этой Земли Санникова, с набережной послышался крик. Я поднял голову — так и есть: свозь снежную круговерть, отчаянно жестикулируя, приближался невесть откуда взявшийся прохожий.

С самого утра, едва я вышел из поезда, меня не оставляли в покое. Не знаю, что было причиной — шинель со споротыми погонами или бесшабашное отчаяние, проступавшее изнутри. Ко мне, как магнитом, тянуло незнакомых людей. Они пытались разглядеть что-то забытое, какую-то оставшуюся в прошлом, пропущенную развилку судьбы.

Так и сейчас, бдительный гражданин перегнулся через парапет, и открыл было рот, но вглядевшись, неуверенно окликнул:

— Рыба, ты что ли?

Все-таки провидение не промахивается. Давненько я не испытывал такой смеси ненависти и отвращения. Конечно, у человека по фамилии Рябоконь судьба не может быть простой — по определению. Но он привыкает, закаляется и несет свое бремя с достоинством. Однако сейчас, когда я как сказочная щука плескался в проруби, прежняя кличка обрела особую, разящую остроту.

— Здравствуй, Аркаша! Пришел загадать три желания?

Нельзя сказать, что мы были особенно дружны, но общая alma mater порой значит больше чем семейные узы. Да и однокурсницы, неожиданно возникая на жизненном горизонте, не давали забыть друг о друге. Как обычно, они знали обо всех и охотно сплетничали при встрече. Странное дело — во время учебы они не обращали на нас внимания, а теперь их забота и интерес не вмещались в простое приятельство...

— Вон там есть спуск к воде, — замахал руками Аркаша. — Дойдешь?

— Сначала три желания, — напомнил я.

— Ты что, больной? Живо вылезай!

— Будешь орать, вообще никуда не пойду...

Аркаша растерянно огляделся и снова перегнулся ко мне:

— Какие желания?

— Любые… Помнишь, как в сказке.

— А ты их будешь исполнять?

— Конечно!

Аркаша повертел пальцем у виска, но задумался.

— Значит так, — решительно начал он. — Первое желание: чтобы ты немедленно вылез из воды. Второе и третье — придумаю потом.

— По щучьему велению, по моему хотению, считай договорились, — ответил я и, загребая руками, двинулся к берегу...

На обледеневшей лестнице Аркаша подхватил меня под руку, помогая подняться наверх.

— Да ты пьян! — возмутился он.

— Уже нет, — устало вздохнул я.— Учти, испорченный вечер я тебе никогда не прощу...

Очутившись на набережной я выпрямился, разглядывая однокашника. На нем было короткое, волосатое пальто и совершенно невообразимая меховая пилотка, какие носят индийские политики. За прошедшие годы он заметно округлился, но так и не обзавелся растительностью на лице, хотя небольшая бородка пошла бы ему на пользу.

— Где взял? — спросил он, скептически разглядывая мою шинель.

— С дембелем в поезде поменялся...

— Ладно, — спохватился он. — Дома поговорим. Пошли ко мне, тут недалеко...

Возле ограды, за которой открывался ярко освещённый двор, я остановился. Высокое, потемневшее от времени здание украшали многочисленные балконы и башенки. На фронтоне выступали гранитные кариатиды, а к подъезду вела ковровая дорожка, положенная прямо на снег.

— Знаешь, — сказал я Аркаше, — у меня какие-то смутные сомнения… Ты живешь в этом замке усталых чекистов?

— Только на днях купил квартиру, — бодро ответил он.

— Тогда нам предстоит серьезный разговор, — я выразительно похрустел задубевшей на морозе шинелью. — Тут ведь есть охрана?

— Забудь! — Аркаша легкомысленно взмахнул пластиковой карточкой.

Я пожал плечами. Впрочем, ни во дворе, ни в просторном холле мы никого не встретили. Никто не пытался нас остановить и поинтересоваться, куда мы собственно направляемся. Возможно, местные обитатели во всем полагались на электронику. Даже в лифте не было привычных кнопок — на стене кабины, искусно стилизованной под старину, располагалась щель для карты доступа. Точно так же отпиралась и дверь в квартиру, на которой вместо номера висела латунная табличка с фамилией.

— Хорошо устроились, гражданин Шнейдерман, — прокомментировал я, ступая внутрь.

Аркаша виновато улыбнулся:

— Не успели сменить… Проходи, не стесняйся — я тут один обитаю.

— А где же мадам Шнейдерман? Ты вроде был женат...

— С Наташей мы расстались, — очень серьезно ответил Аркаша. — Я потом тебе расскажу.

Он помог содрать негнущуюся шинель и, подхватив под мышку, потащил куда-то в глубину квартиры.

— Я ее на балкон поставлю, — донесся его голос. — Надеюсь, ты не против.

— Не против, совсем не против, — пробормотал я оглядываясь.

В отсутствии мебели была своя прелесть. Стены неброских тонов украшали деревянные шпалеры. Несколько высоких дверей с бронзовыми ручками вели из прихожей в разные стороны, а под ногами поскрипывал фигурный паркет. На нем, возле меня образовались грязные лужицы, и оттаявшая одежда начала ощутимо пованивать. Отыскав ванную, я забрался в нее прямо в одежде и включил воду. Когда Аркаша появился на пороге, я уже вовсю поливал себя из тяжелой хромированной лейки душа.

— Ты что, новогодних фильмов насмотрелся? — возмутился он.

— У нас такая традиция, — подхватил я. — Каждый год, мы с друзьями ходим в баню...

Я отлепил намокший пиджак и шмякнул его под ноги.

— Вы бы лучше очистные в городе достроили, а то сливаете в реку непонятно что!

— Ладно, — успокоился Аркаша, — сейчас найду тебе чего-нибудь на смену, только шапку не забудь снять...

Облачившись в просторные джинсы и вязаный свитер, которые смущенно просунул через дверь хозяин дома, я посмотрел в запотевшее зеркало. Радужка глаз оставалась обычного цвета, белки не покраснели, значит на некоторое время можно было расслабиться.

Аркаша ждал меня в просторной гостиной с высокими окнами, за которыми угадывалась панорама вечернего города. Он сидел с бутылкой за массивным столом, подперев голову руками. Найдя еще один стул, я спихнул с него какой-то тюк и устроился рядом.

— Ты чего в потемках сидишь? — поинтересовался я, придвигая бутылку.

— Сейчас, погоди, — непонятно ответил он, поглядев на часы.

— Рюмок у тебя тоже нет, — заметил я и отхлебнул из горлышка.

В этот момент по глазам полыхнуло холодным пронзительным светом. За окном, на крыше соседнего дома вспыхнули яркие буквы рекламы.

— Ну, ничего себе! — поперхнулся я. — Что еще за ASS...

— Вот такая жопа, — печально промолвил Аркаша. — Каждый вечер по расписанию.

Я подошел к окну. Над улицей, пронизывая сумерки навылет, жизнерадостно полыхали неоновые огни. Огромные буквы зажигались по очереди и складывались в название бренда. В окна гостиной помещались только три из них — на каждое окно по букве.

— Хороший у тебя вид из окна, — похвалил я. — Хоть голубую дискотеку устраивай. Так и будет мигать всю ночь?

— Я не знал, — Аркаша опустил голову. — Квартиру смотрел днем, а в агентстве ничего не сказали...

— Да брось ты, не переживай! — я подсел к столу. — Хочешь, это будет второе желание?

Я придвинул ему бутылку, и Аркаша как-то странно посмотрел на меня.

— Знаешь, — сказал он задумчиво. — До сих пор не пойму, как тебя взяли туда на работу...

— А куда меня взяли? — беспечно спросил я.

— Перестань, — поморщился Аркаша, — земля слухами полнится… Майка видела тебя в Москве. Говорит, на каком-то упомрачительном автомобиле, с автоматчиками...

— А в то, что я желания выполняю, ты не веришь?

Аркаша покосился в окно и покачал головой.

Я рассмеялся:

— Ну не так же быстро! Я еще неопытная золотая рыбка...

— Не хочешь, не говори! — обиделся Аркаша.

— Знаешь, если тебе и в самом деле интересно — скажу. Только...

— Понимаю, — замахал он руками. — Никому, ни словечка!

— Да нет, дело вовсе не в этом, — я задумался. — Помнишь, на первом курсе мы таскали лабораторных мышей в сжигалку? Ты еще нашел женскую ногу...

— Это Юрик нашел, — уточнил Аркаша. — Я ее из бака вытащил.

— Ну да. Меня тогда так поразило — лежит перед нами часть тела, которая недавно была живой. Гладкая, изящная, с аккуратно подстриженными ногтями. И это совершенное творение уже никуда не годится. Вот, может быть в первый раз, я и задумался всерьез, что отличает живое от неживого. Так что на работе я изучал отдельные аспекты высшей нервной деятельности. Прижизненные и посмертные...

Аркаша покачал головой и надолго приложился к бутылке.

— Да-а, — протянул он, переведя дух. — Гляди, чего в мире творится, пока мы в зубах ковыряемся...

— Ты давай, добрый молодец, не части, — сказал я, отбирая бутылку. — А то ниточка понимания рвется. Какие еще зубы?

— Ну, ты сам знаешь, какой из меня хирург, — ответил Аркаша. — Вот я и занялся коммерцией. Нанял кое-кого, начал с частного кабинета и раскрутился до сети клиник. Шведская стоматология — может слышал?

Я захохотал, едва не уронив бутылку.

— Ты чего? — не понял Аркаша.

— Канадская уринотерапия, — передразнил я. — Моча и зубы ваши, а технологии наши!

— Ну да, технологии наши, то есть канадские, тьфу — шведские...

— Ладно, проехали, пусть хоть армянская проктология, если бизнесу помогает.

— Еще как! От клиентов отбоя не было. Запись на месяц вперед, подарки — чтобы попасть без очереди. Так и с Наташей познакомился, — он опять отхлебнул. — На работу ее взял, мы ведь не расписаны были. Она клиентам на входе улыбалась — качество работы рекламировала, что называется: “товар лицом”. Доулыбалась… Представляешь, связалась с настоящими бандитами! Мне пришлось переписать на нее все, иначе… — он махнул рукой. — Хотя, даже денег дали, типа отступных. Квартиру вот купил...

Он помялся и бросил на меня быстрый взгляд.

— Ты не подумай, я и вправду рад тебя видеть… Но не найдется в вашем проекте местечко для меня?

— Можно считать это третьим желанием?

В этот момент обрушилась темнота. Рекламное буйство за окном стихло. От пылающих букв остались медленно гаснущие точки, словно улетающая прочь стая светлячков. Я повернулся к Аркаше и встретил испуганный взгляд.

— Знаешь, — сказал я, как можно спокойнее. — Поехали куда-нибудь, а то нажремся...

Ночной клуб вполне по-зимнему именовался “Пурга”. Внутри будто снежинки метались люди, беспорядочно кружась в пронизанной вспышками темноте. Череда небольших залов, переходящих один в другой, неожиданно показалась изнанкой чугунной батареи. Я даже представил верховного сантехника, который потеряв терпение, откроет наконец кран и сольет всю эту скопившуюся муть.

Впрочем, неуправляемая с виду стихия подчинялась чеканным или, точнее, хрустящим законам природы, приобретшим в последнее время отчетливый пластиковый скрип. Стоило помахать кредиткой, как нам освободили столик в дальнем углу, где можно было разговаривать, не крича друг другу на ухо. Безденежные доны, которых согнали с насиженных мест, топтались в проходе, бросая презрительные взгляды. Они искусно изображали утомленность и скуку беззаботной dolce vita и по очереди доставали светящиеся мобильники, озабоченно нажимая на кнопки.

Пока я разглядывал местную фауну, от пляшущей толпы отделилась стройная фигурка и плюхнулась мне на колени.

— Извини, — сказала незнакомка. — Я только минуточку передохну...

Она отвернулась и, разглядев кого-то среди танцующих, помахала рукой. Мы тем временем уставились на ее загорелую спинку. Чуть ниже поясницы располагалась затейливая татуировка.

— Гляди-ка, — сказал я Аркаше. — Какая наглядная схема ободочной артерии! Не иначе работа мастера.

Я осторожно повел пальцем по линиям рисунка.

— Вот тут она ветвится у брыжейки и дальше, огибая сигмовидку, уходит к бедренной связке...

Хозяйка спины не обратила на эти вольности никакого внимания и лишь дернула плечом, когда я слишком близко подобрался к копчику.

— А вот здесь самое интересное: os coccygis. Раньше считалось, что это проявление атавизма — рудимент хвоста, и со временем человек избавится от наследия прошлого. А теперь оказалось, очень удобное подключение к центральному нервному стволу. Своего рода разъем для дополнительного интерфейса...

— Но, коллега, — возразил Аркаша, преисполнившись нарочитой важности. — Как же быть с гемолитическим барьером?

— Все уже придумано до нас! Мать-природа озаботилась задолго до наших изысканий. Так что не нужно подменять невежество искусством хирурга. Науке известно множество существ, охотно селящихся в организме человека.

— Паразиты?

— Ну, тут все зависит от функции. Если он приносит пользу, то это уже не паразит, а скорее симбионт. И главное, минимум хлопот — раздвинул ткани, подсадил в нужное место, а дальше он все сделает сам. Никакой микрохирургии, заживления, абсцессов...

— Что за симбионт?

— А вот это, самая охраняемая тайна страны! Тебе, как шведскому стоматологу, лучше не знать, иначе отправишься изучать таежную физиотерапию! Впрочем, мне и самому известно немного. Внутримышечный паразит с определенной структурой тела. Достаточно крупный. Выделяет специальный фермент и, не вызывая отторжения, может находиться в организме годами...

Тут мне показалось, что наша анатомическая модель начала прислушиваться к разговору, и я мягко, но непреклонно спихнул ее с коленей:

— Лето красное пропела? Иди-ка, милая, попляши!

Ничуть не смущаясь, она окинула взглядом окружающую тесноту, ловко взобралась на наш стол и принялась отплясывать, пристукивая каблуками. Мы, как два удава, завороженно уставились снизу вверх.

— Слушай, Рыба, — толкнул меня локтем Аркаша. — Похоже, действительно нажремся...

Очнулся я засветло. Все-таки категории света и тьмы относятся к свойствам сознания — только что мне было все равно, а теперь я мучился, не в силах открыть глаза. Вокруг стояла напряженная тишина, в которой разливалось осознание беды и страха. Во рту чувствовался странный привкус, и ощущение беды связывалось именно с ним. С трудом разлепив веки, я уткнулся взглядом в обнаженное тело, перечеркнутое вязью татуировки. Под ним темнела лужа застывшей крови.

Вот так! Значит, опять сорвался… Этого не могло, не должно было случиться! Со стоном отчаяния я опустился на пол и пополз, хватая разбросанную одежду в лихорадочных поисках. Вот оно! Из раскрытой сумочки блеснуло стекло ампулы. Мучительно щурясь, я прочитал название. Вот дура! Бедная несчастная дура. Знала бы ты, с чем придется столкнуться в последние минуты жизни… Впрочем, сокрушаться было поздно. Зажав ампулу в кулаке, я кое-как поднялся на ноги и выбрался из комнаты, испытывая отвращение к самому себе и тому, что еще предстояло сделать.

Завидев меня, Аркаша удивленно поднял брови, но ничего не сказал. Взъерошенный и помятый он сидел в гостиной на том же месте, задумчиво глядя в окно. На столе стояла вчерашняя бутылка и после некоторого колебания, я сделал осторожный глоток.

— Живой? — ухмыльнулся Аркаша, глядя как меня передернуло.

Я пожал плечами.

— А где эта? — с деланым равнодушием поинтересовался он.

— Там, — я неопределенно мотнул головой.

— Ну и как?

— Уже никак...

Аркаша засмеялся и, приложившись к бутылке, неожиданно раскашлялся, обрызгав меня жгучими капельками слюны.

— Извини! — пробормотал он, когда утихли спазмы.

— Что с тобой? — спросил я, глядя как он вытирает лицо.

— Понимаешь, как-то на душе тяжело...

— На душе? Ты верующий?

Аркаша смутился:

— Ну, читаю иногда библию, в церковь захожу. Только сам по себе. А то там правила строгие, ритуалы и все такое...

— Баптист что ли?

— Вот еще! — оскорбился он. — Я христианин.

— Расслабься, John the Baptist, это Иоанн Креститель!

Я отобрал бутылку и поглядел сквозь нее на свет — оставалось еще достаточно, да и цвет подходящий...

— Просто у них все на крещении завязано, отсюда и название. Считается, что ритуал надо проводить не с младенцем, а в сознательном возрасте — когда сам будешь готов. В общем, сплошь индивидуалисты вроде тебя.

— Где это ты нахватался? — подозрительно спросил Аркаша.

— Пришлось теорию подучить, чтобы работать над темой.

— Погоди, — попросил он. — Какой темой? Ты вчера столько всего наговорил… Майка рассказывала, ты работаешь на военных.

— На военных, — подтвердил я. — Компонент “вторая натура”, может слышал?

— Нет, — простодушно покачал головой Аркаша.

— Ну и молодец, иначе бы расстреляли… В принципе, скучная штука. Проект задумывался как дублирующая система — при тяжелом ранении, беспамятстве, смерти… Симбионт, про которого я вчера говорил, перехватывает управление телом. Хотя мало-мальски развитого мозга у него нет. Там все на уровне ганглий. Похоже, он просто весь — целиком становится прибежищем той сущности, что ты называешь душой.

Аркаша заерзал на стуле, но промолчал.

— А главное, носитель не превращается в безмозглую куклу. Он сохраняет мышечную память, навыки, рефлексы. И действия вполне рациональны. Только от этого еще страшней! Потому что это уже не человек.

— Вообще, я про исполнение желаний хотел спросить...

— А чего тут спрашивать — у Бога нет рук, кроме твоих! Знаешь, я немного покопался на эту тему. Здесь действуют три фактора: то — что мы думаем, то — что на самом деле чувствуем, и то — что действительно происходит. Вот я, например, хочу, чтобы мне отрезали голову как персонажу Булгакова — быстро и аккуратно. Но на самом деле мне страшно! А в действительности — меня, скорее всего, застрелят...

— Ты можешь разговаривать по-человечески, — возмутился Аркаша.

— Как же я буду говорить “по-человечески” о нечеловеческих вещах! Если ты еще не понял, это вмешательство в саму сущность нашего бытия. Та самая шкатулка Пандоры, которая как презервативы — всегда с тобой...

— Знаешь, — сказал Аркаша. — Очень хочется запустить в тебя чем-нибудь тяжелым!

— Вот видишь, мы и так жестоки, а если подправить нашу природу, пусть даже и с самыми благими целями, то люди превратятся в настоящих чудовищ. Не зря евгеника запрещена повсеместно. Шеррингтон, который наступал на пятки Павлову, однажды проговорился. Исследуя механизм сознания, сказал он, человек непременно решит улучшить его работу. И легко себе представить, что новые механизмы окажутся лучше старых. Но это будет уже не человеческое сознание. Тогда настанет новая эра и человеку придется покинуть сцену...

— Что-то случилось? — спросил вдруг Аркаша.

Я осекся и отвел глаза.

— Иди лучше сам посмотри...

Когда он вышел, я разломил зажатую в кулаке ампулу и вылил содержимое в бутылку.

Аркаша вернулся в гостиную пряча руку в кармане, который весьма недвусмысленно оттопыривался. Он упал на стул и залпом проглотил остатки коньяка.

— Не пей Иванушка, козленочком станешь, — запоздало предупредил я.

— Хватит кривляться! — прохрипел он. — Зачем ты это сделал?

Я вдруг с удивлением обнаружил следы слез на его лице. Он плакал там, над этой несчастной. У меня мелькнула мысль, что оживший персонаж мультфильма с пропеллером на спине, носом картошкой и дурацкой челочкой над вечно удивленными глазами, может и не знать об изнанке жизни, где проститутки травят клиентов химией...

— Послушай, — начал я мягко. — Так получилось. Я же говорил тебе...

— Заткнись! — сказал вдруг смешной, заплаканный Карлсон.

Он вынул руку из кармана и направил на меня ствол.

— Какой изящный пистолетик! Небось Наташа подарила?

Выстрел опрокинул меня на пол.

— Наташа лежит там, — зашипел Аркаша, вставая. — Ты убил ее! Растерзал, как зверь!

Он выстрелил еще раз, но не попал.

— Да, она втянула меня в эти шпионские игры. И бандиты оказались в погонах… Но убил ее ты!

Следующий выстрел оказался удачным. Я помотал головой приходя в себя. Пробитое плечо отзывалось резкой болью, в такт пульсирующему родничку из дырочки с обгорелыми краями. А вот живот пока не болел. Как ни странно, больше всего меня мутило от запаха паленой шерсти.

— Ишь, как все повернулось! — сказал я, наблюдая как расползается темное пятно. — Не думал, что это будешь ты… Только вам, мистер Бонд, забыли поведать ма-а-ленькую деталь: последнюю операцию я провел на себе.

Аркаша испуганно уставился на меня.

— Вижу, ты догадываешься, что это значит. Поэтому, Штирлиц, я попрошу вас остаться. Вот тебе и третье желание – ты принят в проект! Только постарайся стрелять так, чтобы я не терял сознания. Иначе, за симбионта не ручаюсь...

Он попятился и замотал головой, не опуская впрочем, руки с пистолетом словно боялся, что я сейчас взметнусь с пола и наброшусь на него.

— Тебе очень больно? — внезапно спросил он.

Я едва не застонал от отчаяния. Если дела зашли так далеко, то с минуты на минуту нас должны навестить незваные гости. А он вздумал изображать милосердие...

— Стреляй, дурак! — произнес я сквозь зубы, потому что живот стало невыносимо припекать.

Аркаша пошатнулся, лицо покрылось крупными каплями пота. Рука с пистолетом опустилась, и он оперся о стол, стараясь удержаться на подгибающихся ногах.

— Что это? — дрожащим голосом спросил он.

— Угощение от твоей Маты Хари… Стреляй!

Аркаша сморщился словно от сильной боли и стал отклоняться всем телом, стараясь навести ствол. От усилия он опрокинулся на спину и начал стрелять еще в падении. Я, как дурак, замирая считал патроны, пока он наконец не попал...

Отсюда, от самого пола, все казалось огромным и бесконечно осмысленным, только кровь заливала глаза, и вдали требовательно дребезжал звонок. Кто-то неведомый одобрительно взглянул на меня с высоты, и я замер, стараясь удержать ускользающий выдох, пока не сорвался в бездонную пустоту — туда, где еще звучало эхо остановившегося сердца.