Саша Акимов : Хентай - пятница

Сегодня мне привезли новых кукол для секса. Несколько дешевых надувных уродцев. Чуть подороже куколки. С вполне правдоподобными лицами. Безжизненными конечно, но все-таки более похожими на людские. На голове у них парики. Куклы из латекса — брюнетки, блондинки, рыжие. Чтобы они не испортились, их покрыли оксидом цинка, поэтому надо бы повесить на них объявление: «вымыть перед употреблением». Эти куклы ко мне пришли из Венгрии. Я бережно их выкладываю на витрину.

В японском языке есть слово обозначающее поцелуй — сэппун. Но это слово практически не используется, японцы предпочитают производное от английского kiss — кису. Они считают английское слово более невинным и чистым.
Это все из-за того, что традиционный европейский поцелуй пришел в страну восходящего солнца сравнительно недавно. Вам кажется странным то, как целуются эскимосы? Они трутся носами — если кто забыл. Вот так же японцам казалось странным то, как соприкасаются губами европейцы. Ведь поцелуй в Японии — это что-то эротичное, почти развратное. Как видно на порнографических гравюрах — японцы тоже целовались, но этот акт считался особенным извращением. Утонченным развратом. Поцелуи у японцев происходили только в пылу страсти. В сороковые годы даже были проблемы с выставкой Огюста Родена, на которой организаторы хотели выставить знаменитый «Поцелуй». Мраморные любовники, сидя рядом, обнаженные, целуются. Мужчина положил женщине руку на бедро, но рука явно направлена к ягодице. Роден посвятил эту скульптуру своей любовнице-ученице Камилле Клодель. Но японские власти не оценили такой вольности, поэтому головы любовников пришлось прикрыть «простыней».

Я вышел на улицу. Откровения Мегуми мне не давали покоя. Сегодня моя очередь рассказывать свою историю. Но я еще не могу решиться. Придется потрудиться, чтобы надломить свое самолюбие. Чтобы выложить остаток моей истории и услышать, что еще мне расскажет Мегуми. Я уже боюсь и предположить, что же она припасла на десерт.
Пока я в раздумьях брел по улице, сам того не заметив вышел к синтоистскому храму. Храм посреди города. У входа в храм стояли, беседовали, несколько женщин в традиционных нарядах. Сегодня видимо какой-то праздник. От ароматических палочек идет дымок. Несколько старушек прошли мимо меня, они одеты в Юката, самые простые из всех кимоно. Легкое хлопковое кимоно с набивным рисунком. Остальные женщины, помоложе и, видимо, побогаче, были одеты в Фурисодэ. В переводе — это значит «длинные рукава». Молоденькие девушки шли в ко-фурисодэ с меховыми воротничками. У всех у них на талии пояс Оби. У одной девушки на фурисодэ изображены аисты, у другой сакура в цвету, у третьей какие-то голубые цветки.
Раньше фурисодэ могла носить только девственница до двадцати лет, после чего требовалось сменить тип кимоно. Теперь же — это типичная одежда незамужних женщин, не зависимо от возраста. Также фурисодэ — это наряд невесты на свадьбе. Поверх него надевается роскошная учикакэ. Залюбовавшись на девушек в традиционных нарядах, я забыл обо всех проблемах. Как же все-таки приятно видеть женщин, которые не ходят перед тобой с сиськами навыкате. Японский канонический идеал красоты — это девушка с максимально плоским лицом, бледная, с наименьшим числом выпирающих деталей. Поэтому и Оби такие широкие. Только глядя на японскую девушку в традиционном костюме, понимаешь, насколько европейцы и американцы развратны и порочны. Я не говорю, что японцы милые и пушистые, они те еще ублюдки. Но в плане эстетических предпочтений — они на порядок превосходят любого европейца. Оригами было искусством, пока его не превратили в забаву для детей. Икебана пока еще не утратила своей элитарности. Хайку — уже сочиняют все кому не лень. Став массовыми — эти древние традиции утратили свое очарование. Теперь никто не стремится к совершенству красоты с минимальным количеством составных компонентов. Всем нужно вычурное, чрезмерное. Всем нужно не искусство, не мастерство, а шоу. Даже если это пип-шоу.

Мегуми явилась ко мне, когда я стал настолько печален, что готов был убить любого вошедшего в дверь моего магазина. Я убил бы любого, но не Мегуми. Она мой ангелочек, единственная девушка, которая способна меня удивить.
Сегодня она нарядилась как готическая лолита. Кавайная кружевная куколка. Тавтограмма. Мегуми так невинно смотрится в черном платьице с белым кружевным воротничком. Из-под пышного подола торчит белая нижняя рубашка. Такая милая стилизация под одежду, которую носили девочки в викторианскую эпоху. Длинные гольфы, лакированные туфли, юбка раструбом выше колен. Она похожа на мрачную Алису Кэрролла. Прямые иссиня-черные волосы Мегуми украшены двумя темно-синими бантами.
Мегуми села на пол, подложив под себя ноги. В пышном платье она похожа на куклу. Я подошел к ней. Погладил по щеке. Я уже приготовил для сегодняшней игры свечи. Мегуми попросила меня развязать шнуровку на ее платьице сзади. Я ослабил шнуровку, так чтобы моя кукла могла обнажить свою белую грудь. Я зажег красную свечу и поднес ее к плечам Мегуми. Она застонала, когда несколько капелек расплавленного воска упали ей на грудь. Я капал воском на куклу, а она постанывала, играя с собой рукой. Красный воск налипает тонким слоем на коже. Красные капли застывают. Это возбуждает, как-то подсознательно, не напрямую. Красный — цвет агрессии и возбуждения. Цвет крови. Мегуми высунула язык и стала им похотливо водить по губам. Я поднес свечу к ее рту. Воск капал ей на язык, свисал сосульками с губ. У меня наконец-то встал. Мегуми дрочила мне, а я капал воском ей на грудь. Сосков уже было не видно из-под воска. Я разбрызгал семя по платью Мегуми. Она упала на пол и довела себя до оргазма. Она дрожала, платье было все в белых каплях. Грудь ее была обнажена и тяжело вздымалась при дыхании. Красные застывшие капли на бледном теле. Она была похожа на куклу, с которой поиграли и бросили безжалостные дети. Я безжалостный ребенок, который любит одевать и раздевать ее. Мегуми приподнялась на локтях, сняла немного воска с груди и сказала:
-Было классно.
Я взял ее на руки, усадил к себе на колени и сказал:
-Только ты знаешь, что мне нужно.
Я снял с ее подбородка налипший воск. Погладил ее по голове. Мегуми хлопнула пару раз ресницами и сказала:
-Ну, рассказывай дальше. Я очень хочу послушать тебя. Твой голос меня успокаивает.

В детстве и в подростковый период я жил в Америке похожей на ту, которую описывал Сэлинджер. Но когда я повзрослел, Америка стала преображаться в ту, которую описывал Генри Миллер в «Распятии Розы». И тогда я подумал: «Главное не скатиться до жизни в Америке Чарльза Буковски».
Я гулял по улицам без особого смысла, рассматривал витрины магазинов, плевал с мостов, изучал прохожих. В толпе бессмысленных серых людей я увидел однажды яркое пятно. Алое платье, как первая менструальная кровь. Я пошел за тем платьем. Девушка слегка покачивала бедрами, но шла довольно быстро. Мне пришлось немало постараться, чтобы не упустить ее. Она шла и шла вперед, не останавливаясь, так меня и манила своей оголенной спиной. У платья был огромный вырез сзади, спускающийся почти до самой задницы. Я шел позади той девушки и вожделел ее. Я видел, как золотые волоски в бороздке на ее спине сверкали на солнце. Она вся сверкала. И несколько синяков на ее запястьях тоже светились. Мы с ней прошли уже пару миль, когда она свернула в безлюдный переулок. Вентиляционные трубы торчали из кирпичных стен. Я понял, что там нет никого. Я подбежал к ней и схватил за волосы. Она дернулась, чтобы вырваться, но упала на колени. Я поволок ее поближе к мусорным бакам. Баки были переполнены, из них высыпались черные полиэтиленовые пакеты. Девушка не сопротивлялась, но и испуга на ее лице не было. Я прижал ее к стене, она легко раздвинула ноги, совсем не сопротивлялась. На ней не было трусов. Под таким-то коротким платьем. Я резко в нее вошел, а она обхватила меня ногами сзади. Над нашими головами были пожарные лестницы и гудящие вентиляционные трубы. Когда кончил, я ее так сильно вдавил в стену, что она взвизгнула. Она тоже кончила. Я уже думал убежать. Но она на меня посмотрела и сказала: «Что остановился? Еби меня». Ее влагалище было совершенным, оно предчувствовало все мои движения и подстраивалось под них. Мы не были тогда мужчиной или женщиной, но мы были телами. Двумя телами, соединенными, сплетенными, стонущими, влажными.
Не знаю сколько раз тогда кончил, но я был совершенно убит той энергией, которая исходила от той девушки. Когда я вконец выбился из сил, она одернула платье и попросила у меня платок. Я дал ей свой носовой платок. Она вытерла им свою промежность и кинула его мне назад. Она сказала:
-Молодец.
Я оторопел, но спросил:
-Ты же сама этого хотела? Ведь ты заманила меня?
Она рассмеялась и ответила:
-Заткнись парень, а то я копов позову. Я не дура и не извращенка, просто мне нравится, когда меня насилуют. Знаешь, входят резко, хватают за руки, с силой раздвигают ноги. С этой всей борьбой куда интересней, чем просто банально трахаться. Да и за людьми интересно наблюдать. У меня, конечно, не всегда получается кого-то заманить. Но чаще всего происходит именно то, что произошло сегодня. Так я развлекаюсь. Я сластена или гурман, называй как хочешь. Но ведь я даю полакомиться и другим. Все честно. Пережив пару раз изнасилование, понимаешь, что это экзотическое блюдо. Каждый раз новое, каждый раз у него новый вкус. Оно никогда не повторяется.
Та девушка ушла, а я сидел рядом с мусорными баками и размышлял. Она ведь не одна такая. Есть ведь еще девушки, которые любят когда им причиняют боль. Когда их унижают. Для них это особенно изысканное блюдо. После того вечера, я решил, что буду давать девушкам лакомство. Я бы уже не смог никогда просто трахаться. Мне было необходимо причинить партнерше боль. Но ведь большинство девушек думают, что это ужасно. Они не понимают той нежности, с которой я бы их пытал. Не понимают того, что это и есть проявление любви. Они думают, что глупые сюсюканья — это любовь.
Я пялился на всевозможных девушек, на улице, в транспорте, в магазинах. Передо мной были толпы девушек. Сексуальных. Красивых. Симпатичных. Смазливых. Шикарных. Всех цветов кожи. Всех национальностей. И мулатки, и латиноамериканки, и скво, и еврейки, и китаянки, и простые американки. Но они меня не волновали так, как раньше. Теперь я думал о том, что я бы хотел их немного побить. Всегда хочется сделать из красивого и приятного что-то безвольное, беспомощное.